Будь со мной честен

– Элис, ты там? – встревожился он.

– Извините, что-то со связью.

– Я спросил, как дела.

– Хорошая новость, – сказала я. – Книга близится к завершению.

– Прекрасно! А что я тебе говорил? Терпение! Терпение и лайковые перчатки.

Я представила себе эти перчатки: красные, по локоть, из тонкой итальянской лайки, невероятно красивые. Пока я не узнала Фрэнка, мне такие и присниться не могли.

– Элис, ты где? Алло?

– Я здесь.



Мы досмотрели картину с Бастером Китоном до конца. И следующую тоже. Когда подъехали к дому, Фрэнк уже спал. Мне с большим трудом удалось извлечь его из машины, занести в дом и уложить в постель, прямо в одежде и кроссовках. Услышав стук машинки, я решила не беспокоить Мими. Захочет – сама выйдет.

Не знаю, сколько я простояла, рассматривая лицо Фрэнка в полоске света из коридора. Во сне он выглядел таким невинным. Фрэнк действительно был красивым ребенком – ровно настолько, чтобы получить некоторые преимущества в жизни и при этом не упасть с подрезанными крыльями. Он производил неизгладимое впечатление благодаря тому, как себя подавал. Этого у него никогда не отнять, как бы ни старались ограниченные идиоты в ужасных туфлях.

Я выложила на покрывало видавшие виды утренние брюки и потрепанный смокинг – диккенсовский наряд, который, на мой взгляд, как нельзя лучше соответствовал внутреннему состоянию Фрэнка, чтобы утром он увидел его вместо дурацких брюк хаки и футболки, а на прикроватную тумбочку положила цилиндр. К тому времени я практически спала на ходу – «А ты знала, что лошади спят стоя?» – и тоже пошла спать. Не включая свет, я просто залезла под одеяло. И обнаружила там Ксандера.

– Что ты делаешь в моей постели? – спросила я.

Он открыл глаза и сонно моргнул.

– Погоди, Златовласка. Я думал, ты уехала, и вернулся в свою комнату. Что происходит?

– Я не уехала. Подвинься. Закрой рот и убери руки.

Меня понесло. Как будто прорвалась плотина. Я все ему рассказала. Все, что пережила за день и хотела рассказать мистеру Варгасу.

– И тут Фрэнк говорит: «А ты знала, что еще в эпоху неолита, более пяти тысяч лет назад, древние люди жевали жвачку, полученную из березовой смолы?» Представляешь, мы чуть не умерли от страха, а он спокойно рассказывает об истории жевательной резинки!

Ксандер поднял руку.

– Что?

– Можно, я кое-что скажу?

– Валяй.

– Фрэнку не дали надеть его броню. Ему пришлось защищаться фактами. Он использует их как силовое поле.





20


Я проснулась при свете дня от воя Фрэнка. Не помню, как оказалась на пороге его комнаты. Фрэнк, одетый в живописные диккенсовские отрепья, хватал за лодыжки Мими, на которой был ее обычный комплект из джинсов с кардиганом плюс цилиндр.

– Мне здесь не место! – кричал Фрэнк.

– Я скоро закончу, – отвечала Мими.

Меня напугала мертвая невыразительность ее голоса.

– Мне здесь не место!

– Я почти закончила, – повторила она.

Я поняла, что тон ее голоса напоминает мне Фрэнка.

– Замолчите оба! – крикнула я.

– Элис, проснись, – сказал Ксандер, тряся меня за плечи.

Я открыла глаза. На улице едва начинало светать.

– Проснулась, – сказала я. – Который час?


– Еще и шести нет.

– Выметайся отсюда, – потребовала я. – Тебя здесь не было.



Я и рада бы сказать, что в реальности утро прошло более осмысленно, только это не так. Мими велела мне отвезти Фрэнка в школу. В футболке и кроссовках. И в джинсах.

– Вы говорили с психиатром? – спросила я.

– Когда? Я полдня проторчала в больнице, а когда вернулась, села за работу. Никакие психиатры нам не нужны. У Фрэнка все наладится. Непременно. Не спорь и не морочь мне голову.

Ксандер стоял перед гаражом, глядя, как мы идем к машине. Он был босиком и в одних шортах, чего никогда не позволил бы себе в середине января в Алабаме или Небраске. Он скрестил руки на груди, всем своим видом показывая, что не одобряет эту затею.

– Хочешь, чтобы Ксандер поехал с нами? – спросила я у Фрэнка, оглянувшись через плечо.

– Он не одет, – ответил мальчик.

Выезжая с дорожки, я не смотрела в зеркало заднего вида, а вертела головой. Очевидно, Ксандер помахал Фрэнку, когда мы уезжали, потому что тот печально отсалютовал, явно не мне. Я не хотела смотреть. Не могла этого видеть.



Подъехав к школе, я припарковалась и вышла из машины вместе с Фрэнком.

– Ты куда? – спросил он.

– Провожу тебя в класс.

– В этом нет необходимости, – заявил он. – Теперь я готов к худшему.

– Ты храбрый мальчик, Фрэнк. Я горжусь тобой.

– Благодарю, – сказал он. – Легко быть храбрым, когда взял с собой нож.

– Садись в машину.



Я остановилась перед парком.

– О, мы идем на площадку? – оживился Фрэнк. – Я люблю площадку рано утром, когда песок только разровняли граблями.

– Давай сюда нож, – сказала я.

Я ожидала увидеть большой кухонный нож или, может быть, пластмассовый мачете, однако мальчик вытащил из носка с ромбами старинный ножичек для открывания писем в форме кинжала, в потертых зеленых ножнах с золотым узором.

– Где ты его взял? – спросила я.

– У мамы в столе. Он принадлежал моему дедушке.

– Ты был у нее в кабинете? Что ты там делал?

– Искал маму.

– А ее там не было?

– Была. Она уснула на полу.



– Я понимаю ваше беспокойство, Элис, – сказала доктор Абрамс. – Однако давайте смотреть с положительной стороны. Признайте, что у Фрэнка великолепно развитое воображение – девятилетний мальчик додумался избежать угрожающей ситуации, воспользовавшись «Скорой помощью»! Просто гениально!

– Не думаю, что «Скорую помощь» вызвали по его инициативе, – сказала я. – И вообще, я бы предпочла меньше гениальности и больше здравого смысла.

– Вы сейчас так говорите. Когда-нибудь вы будете этому рады.

– Я отвечаю за него сейчас, – сказала я. – «Когда-нибудь» меня здесь не будет.

Я позвонила психиатру Фрэнка после обыска в парке.

– По-моему, тебе пора поговорить с доктором Абрамс, – сказала я ему.

– Не думаю, что это блестящая идея, – ответил Фрэнк. – Мне вообще не хочется ни с кем разговаривать. Разве что с самим собой голосом радиодиктора сороковых годов. Мы все равно уже на площадке, можно я выйду?