Будь со мной честен

– Я не вечная. И ты здесь тоже не навсегда.

Она устало откинулась на спинку дивана.

– Когда у меня были деньги, я не волновалась за Фрэнка. На богатого ребенка всегда найдутся желающие, даже если он со странностями.

– Я не собираюсь вас бросать. Деньги вы заработаете. Фрэнк не со странностями. Он просто не такой как все.

– Ты хотя бы не сказала «с особыми потребностями», – фыркнула она и, поморщившись, приложила пузырь к брови. – Айзек прав. Настоящая Поллианна.

В ее устах это прозвучало чуть ли не оскорблением. Порой я не понимала, что нашел в ней мистер Варгас.

– Кстати, как все прошло вечером? – спросила она. – Я так устала, что забыла спросить, когда вернулась.

– Нормально.

Она почему-то вновь заплакала. Без слез, навзрыд.

– Может, позвонить кому-нибудь? – предложила я ей. – Родственникам, отцу Фрэнка?

И тут же сказала себе: «Заткнись, Элис».

– Все мои родные умерли, – сказала она, взяв себя в руки. – Отец Фрэнка исключается.

Мими положила пакет на колени, деликатно прочистила нос и уставилась стеклянным взглядом в дыру на месте раздвижной двери. Она не подавала никаких признаков жизни; я испугалась, что она умерла с открытыми глазами, как в кино, и с трудом переборола искушение найти зеркальце и приставить к ее носу, как вдруг она сказала:

– Фейерверки.

– Да, здорово, что их видно, несмотря на стену.

– Представляешь, я купила этот дом ради видов. А еще я знала, что моя мать его возненавидела бы.

– И как, план удался?

Мими вновь приставила лед к брови и вздохнула.

– Она к тому времени уже умерла. И все равно я каждый день представляю, как она критикует то одно, то другое, и мне кажется, что она все еще со мной. Я прожила здесь бо́льшую половину жизни. Я теперь старше, чем была моя мать, когда умерла.

Она как будто ждала ответа, и я сказала:

– Значит, вы любите этот дом, если так долго здесь прожили.

– Ненавижу. Его покупка была безумием. Когда агент привез меня сюда, я рассмеялась ему в лицо и сказала, что слишком знаменита, чтобы покупать дом с окнами вместо стен. Агент убедил меня, что он мне подойдет, потому что подъездная дорожка круто поднимается в гору, а дороги, которая ведет к дому, нет ни на одной карте. Он сказал, что если бы я по-прежнему была замужем за кинозвездой, то могла бы опасаться за свою частную жизнь, а писатели никого не интересуют, так что все будет хорошо. Да, как же! Не понимаю, почему я его послушала. Писатели интересуют не многих, зато этих немногих не остановит крутой подъем.

– А почему же вы остались?

– Не хотела доставить матери удовольствие признанием ее правоты.

– Так она же умерла?

– Да. В общем, я позвонила на студию, они прислали рабочих и за две недели выстроили стену. Люди, которые говорят, что построить Рим за один день невозможно, никогда не были в Голливуде.

Она отставила лед и потянулась за салфеткой.

– Он протекает, ты плохо закрутила колпачок.

С этими словами она бросила пузырь, целясь мне в голову. Я поймала снаряд, проверила крышку и вытерла о футболку.

– Ничего не протекает. Это конденсат.

– Протекает, – возразила она и подскочила с дивана.

Я хотела ей помочь, но она вырвалась и скрылась в кабинете.

Врач определенно велел прикладывать лед для скорейшего выздоровления.

Однако, пока я уговаривала себя последовать за ней, Мими хлопнула дверью и забарабанила на машинке. Тем хуже для нее. Я ей не мать. Пусть делает, что хочет.





8



Как вы уже заметили, я не из тех, кто жалуется. Именно поэтому я не собиралась рассказывать Мими, как на самом деле прошел наш с Фрэнком вечер.

Произошло следующее. Мы вернулись домой поздно, смертельно уставшие. Пролезли через дыру в двери и рухнули на диван в гостиной.

– Тебе надо принять ванну перед сном, – сказала я некоторое время спустя, от всей души надеясь, что маленький мальчик, каким выглядел Фрэнк снаружи, победит страдающего бессонницей старика, заключенного в его хрупкое тело, и оба улягутся в постель и уснут.

– Зачем? – спросил Фрэнк.

– Ты… гм… грязный.

Перед поездкой в больницу я, предварительно испросив разрешения, вытерла ему лицо и руки, а вот переодеться никто из нас не удосужился. Мы походили на беглецов из «Техасской резни бензопилой». Сама я не видела этой картины и надеялась, что Фрэнку она тоже не попадалась.

– Я не хочу мыться, – сказал он и полез в карман пыльника. – Сигарету?

– Что?

Я подумала, что ослышалась, однако Фрэнк извлек из кармана завернутую в целлофан сигаретную пачку с надписью на французском языке. Я чуть не взбесилась, но вовремя заметила слово «chocolat».

– Где ты их взял? Шоколад в форме сигарет давно не производят!

– Обменял на сопроводительные письма.

– «Касабланка», – догадалась я.

– «По-моему, это начало прекрасной дружбы».

Я вытащила одну сигарету.

– «За тебя, детка».

– «У нас всегда будет Париж».

Лицо Фрэнка сияло от удовольствия. Он вытряс из пачки сигарету, зажал между средним и безымянным пальцами и поднес к губам. Я заметила, что счастье – самое естественное для него выражение. Страх, смущение, замешательство – все это как бы заставляло его уходить в тень и закрываться. Думаю, это многое в нем объясняет. Представьте, что вы должны выбрать одно чувство, которое можете с легкостью передать другим. Мне хотелось бы думать, что я тоже ассоциируюсь у людей с ощущением счастья.

– Знаешь, что меня всегда удивляло? – сказал вдруг Фрэнк. – Зачем люди вступают в Иностранный легион? Ну, не считая формы. Мне очень нравятся их головные уборы. Хотел бы я такое кепи. У меня есть феска.

– Меня это не удивляет.

– Феску назвали в честь Феса, города в Марокко, который владеет монополией на их изготовление.

– Интересно. Погоди-ка, – опомнилась я. – Что-то не припомню в «Касабланке» никого из Иностранного легиона.

– Их там нет. Там мой отец.

– Твой отец в «Касабланке»?

Господи боже, его отцу должно быть уже лет сто! Вот почему Мими не любит о нем говорить.

– Не в «Касабланке», а в Иностранном легионе.

– Твой папа в Иностранном легионе? – вытаращилась на него я.

– Думаю, да. Иначе почему он никогда не приходит в гости?

– А у мамы ты спрашивал?

Фрэнк выпустил струю воображаемого дыма и кивнул.

– И что она сказала?

– Ничего. Nada. Ни грана. Ни йоты. Дырка от бублика. Пшик. Ноль без палочки. Рожки да ножки. Зеро…

– Я поняла, Фрэнк.

– «Ничего» и «любовь» – одно и то же, – сказал Фрэнк.

– Неправда.

– Правда. В теннисе. А какой у тебя отец, Элис? Он и есть джентльмен, которого ты мне постоянно ставишь в пример?

Я поднесла шоколадную сигарету к носу, точно гаванскую сигару.

– Нет. То есть не знаю. Отец ушел от нас, когда мне и восьми лет не было.