Бронзовые звери

Перед глазами пронеслось новое воспоминание. Вот она впервые оказалась на кухне в Эдеме, смешивая ингредиенты для пирога, ее руки присыпаны мукой и сахаром. Вокруг разливается прекрасное безмолвие предметов без памяти: бледная яичная скорлупа, горсть белого сахара, кусочки ванили в стеклянном мерном стаканчике.

Лайла вспомнила голод. Не болезненное сосущее ощущение в желудке, но что-то другое: у нее текли слюнки при виде медленно поднимающегося пирога, вода для чая кипит в чайнике, голоса друзей за дверью. Словно обещание, что голодная пустота скоро будет заполнена. Она соскучилась по этому голоду.

– Лайла!

Открыв глаза, она увидела, как Руслан и Северин борются на ступенях. Голубой свет разливался за ее веками, и голоса прорывались сквозь ее мысли.

– На ступенях какая-то надпись.

СПРЯЧЬ СВОЕ ЛИЦО ПЕРЕД БОГОМ.

ТЕБЕ НЕЛЬЗЯ ЭТОГО ВИДЕТЬ.





Эти слова ничего не значили для Лайлы. Воспоминания стремительно утекали из нее. Губы Северина, касавшиеся ее спины, медленно целующие ее шрам; металлический запах снега; натертый воском паркет в танцевальном зале Пэлас де Ревз; пронзительная синева глаз Зофьи; Сотворенные украшения из блесток на перилах лестницы в Эдеме; Энрике, как щенок прижавшийся к ее ногам; странная пустота после потери первого молочного зуба; низковатый смех Гипноса; мать, разламывавшая плод граната; колкая роскошь платья из сырого шелка, касающегося ее кожи; влажная жара Индии; волчья улыбка Северина; языки пламени, медленно пожирающие соломенную куклу, брошенную в костер.

Откуда-то издалека до нее доносились крики друзей, но голоса сливались, и она не могла понять, кто из них что говорит.

– Обернитесь!

– Не смотрите!

– Назад!

Лайла пыталась ухватиться сознанием хоть за что-то, поднять руку, которая у нее все еще была, но силы покидали ее.

Руслан схватил Северина за шею сзади.

– Ты не войдешь туда без меня! Это и мое тоже! Я хочу узнать. Я должен увидеть…

Последнее, что увидела Лайла, это как Северин, закрыв глаза, вытянул вперед руки, закрывая лицо. Лайла не видела света у нее за спиной, но заметила его сияние на золотом лице Руслана.

Спрячь свое лицо перед Богом.

И в этом ярком сиянии металлическое лицо Руслана начало плавиться. Пронзительный вопль вырвался из его горла, когда сквозь его красную, тающую плоть проступил череп. Но золото застыло на его костях.

У Руслана сверкающие кости, подумала Лайла. Как у бога. Как у скелета, которого они нашли на берегу озера.

Но прежде, чем металл полностью растаял и смерть забрала его, Лайла увидела, как расширились его глаза. Он упал на колени, широко раскрыв рот. Почему?

Странный зловещий свет струился, отражаясь от золотого зеркала на том месте, где когда-то было его лицо. Он напоминал яркое сияние звезд, и одновременно нечто призрачное, словно черные пустые пространства между звездами.

Ты не должен этого видеть.

Это была ее последняя мысль, прежде чем свет поглотил Лайлу.





35. Энрике




Еще до того, как он увидел надпись на ступенях, Энрике понял, что это конец.

Однако не знал точно, конец чему именно. Он явился сюда, надеясь заполучить для себя частичку могущества. Он думал, что то, что скрывается в этих каменных плитах, способно приблизить его мечты, за которые он сможет ухватиться. Он даже вообразил, что Северин способен совершить невозможное…

В то мгновение, когда он закрыл глаза и свет хлынул из портала, Энрике увидел друзей на блестящих ступенях зиккурата. Увидел, как Гипнос и Зофья прислонились друг к другу, их мрачные лица залиты слезами. Увидел Лайлу, лежавшую на ступенях, похожую на тряпичную куклу. А затем его взгляд упал на Северина, который по-прежнему выглядел величественно, но не как бог, а как царь. Когда свет коснулся его, Энрике представил, что сейчас его друзья похожи на древних царей, тех, кто когда-то поднимался по ступеням зиккуратов, совершал жертвоприношения богам, понимая, что величие обходится дорогой ценой.

Энрике смотрел, как Северин ущипнул струну. Она издала звук, каких он никогда не слышал раньше, но ощутил, как храм стих, словно отступая. В это мгновение мир словно повернулся на своей оси, и звезды застыли в небе, наблюдая, что же произойдет дальше.

Энрике представил, как длинные, изящные пальцы, сотканные из музыки, перебирают его ребра, бренча его костями, словно струнами лютни, желая превратить его в одну из нот песни, управлявшей вселенной.





36. Северин





Северин Монтанье-Алари хорошо был знаком со смертью.

Смерть относилась к нему, как к сыну. Смерть пробуждала его ото сна, уговаривала его прислушаться к собственным амбициям и подбадривала, как мать, убирая волосы со лба своего сына и укрывая его одеялом, убеждая, что на свете нет более серьезных стремлений, чем у него. В конце концов, Смерть всегда была рядом. И не существовало страха, который мог бы соперничать с ней.

Но в то мгновение, когда Северин коснулся струн божественной лиры, он ощутил присутствие той смерти, к которой оказался не готов.

Здесь, на каменных ступенях древнего храма, Северин испытал смерть определенности.

В это мгновение уверенность сжалась под тяжестью сомнений, и Северину ничего не оставалось, как ухватиться за слабую надежду.

Северин знал, что ему предначертана божественность, но ледяные пальцы сомнения вывели новые слова в конце этого убеждения:

Северин знал, что ему предначертана божественность… не так ли?

С тех пор, как он узнал о своем предназначении и завладел лирой, Северин каждый день представлял себе этот момент. Каждое утро он вертел в руке инструмент и смотрел на лиловые линии на тыльной стороне запястья, узнавая зов рока, отдававшийся в его крови: В твоих руках ключ от врат в божественное…

Разве это не судьба?

Разве это не великая цель, которой он всегда стремился достичь? Разве не ради этого погибли его родители, а семь смертных грехов взрастили его и сделали его язык привычным к горечи, не ради этого он сжимал в объятиях Тристана, не шевелясь, даже когда его кровь застыла на его коже, разве не ради этого его любимая начала угасать с того момента, как они встретились?

Но тогда почему то, что он сейчас видел вокруг, совершенно не совпадало с его мечтами?

Он представлял, как взойдет по этим ступеням, величественный и сияющий, со светлым сердцем. Он представлял широкую улыбку Энрике, подмигивания Гипноса, усмешку Зофьи и… живую Лайлу.

А теперь?

Северин не мог повернуть головы, но чувствовал, что друзья абсолютно сломлены. До него доносился тихий плач Гипноса, он ощущал безмолвную панику Зофьи. Энрике бормотал молитвы, а над всем этим безмолвно парила душа Лайлы.

Все должно было быть совсем не так.

– Я могу все исправить, – произнес Северин, не поднимая головы.

Храм рушился вокруг него. Горло саднило от боли. В ушах стучала кровь. Он поднял руку, коснувшись сияющих струн лиры…

– Я все могу исправить, – прошептал он, – разве нет? – Но теперь в этих словах не было знания.

Лишь вера.

И вот, оказавшись посередине между фактами и верой, Северин впервые за десять лет вдруг начал молиться.

– Прошу, – взмолился он, коснувшись пальцами струн инструмента.

Прошу, покажи мне, что я был прав.

Прошу, исправь все.

Прошу…

Странное чувство захлестнуло его, и время словно перестало существовать. Всего за несколько мгновений он смог осознать, что ошибался насчет многих вещей и оказался прав лишь в одном: лира могла переделать мир. И именно это и произошло.





Венеция, 1890


Лука и его брат Филиппо прятались в тени Моста Риальто, когда это произошло.

Еще два дня назад они не голодали, благодаря мужчине на причале. Мужчина дарил им яблоки, набитые монетами, но теперь яблоки закончились, а мужчина исчез. Лука размышлял, что же могло с ним произойти.

Пару ночей назад в лагуне произошел взрыв. На причалах ходили сплетни, что полиция не нашла виновных. Обычно такие новости не интересовали Луку, но странный взрыв привел к появлению новых патрулей на базарах, поэтому воровать стало гораздо труднее.

Каждый раз, пытаясь стащить яблоко или ломоть хлеба с лотков торговцев, он замечал полицейских с большими Сотворенными дубинками и был вынужден скрыться в тени. Он не знал, что делать. Если он перестанет воровать, брат останется голодным. Но, если его поймают на воровстве, брат останется совсем один.

Лука обернулся к Филиппо.

– Ты голоден?

Филиппо напустил на себя бравый вид и покачал головой, но его желудок откликнулся громким урчанием.