Божественный театр

– Вот этим и займись, – приказал кру Таум Папаша Муниц, – когда парни вынесут декорации!

Командный тон его, как и внезапный переход на «ты», означал, что антрепренер уже считает Катти своей собственностью и что труппа «Божественного» театра приняла ее в свои многострадальные ряды…

Пиви Птичка вздохнула.

Отвела взгляд от новой подруги по несчастью и снова принялась водить гребнем по парику. Бедняжку можно только пожалеть. А беспокоиться не о чем. Даже если эта самая кру Таум – и впрямь еще одна охотница за универсусом, кто сказал, что ей повезет больше, чем другим?…





* * *


Искать недостающую трубочку Катти не пришлось.

Точно такой же инструмент, только в полной сохранности, лежал на чердаке дома Таумов – когда-то на нем играл Имар, который и научил жену нескольким простым мелодиям. Сообщив об этом Дракону, кру Таум получила милостивое разрешение сходить за собственным гамадуном, а увечным театральным заняться как-нибудь на досуге.

Дневной и вечерний спектакли были даны уже с музыкальным сопровождением.

Катти, сидя за кулисами, старательно пускала в ход гамадун в указанных местах. Того немногого, что она умела из него извлечь, оказалось вполне достаточно – король Игал отправился на войну под аккомпанемент веселенького марша; его неверная королева встретилась с любовником под нежные звуки пасторальной песенки о пастушке. Открытие королем супружеской измены сопровождалось заунывной рыцарской балладой. И «умерли» все в конце под пугающие трагические аккорды, извлеченные Катти в порыве вдохновения из левых, басовых кнопок гамадуна.

То, что педаль при накачивании отчаянно скрипела, не мешало ровным счетом никому – ни публике, ни актерам. В восторге были все, даже Папаша Муниц, который, правда, чувства свои скрывал весьма умело, зато после вечернего спектакля назначил счастливо обретенной музыкантше жалованье, о коем до той поры не заикался.

– Вы молодец, Катти, – сказал Волчок, когда антрепренер с женой отправились ночевать в гостиницу, а труппа «Божественного», задержавшись в театральном амбаре, принялась выпивать по традиции за успех новенькой.

– Ты, – поправила она, чувствуя себя уже почти своей в этом веселом братстве.

Полоумными здесь были все – на взгляд байемских обывателей. И, поскольку ни на чье место Катти не претендовала, заняв свое, единственное, приняли ее радушно, по-дружески. Не скупились на комплименты, учили, как держать себя с Драконом и Коброй, рассказывали о тяготах бродячей жизни, давали советы… Приятно, что ни говори, быть равной среди равных, не белой вороной и не посмешищем.

– Ты молодец, – повторил Волчок, которого здесь почему-то называли Князем. – Скандала не боишься?

– Нет, – покачала головой Катти. – Успела подготовиться. Спасибо тебе.

– Ну-ну, – ухмыльнулся он. – Себе скажи спасибо. Я сразу понял, что в тебе черт сидит.

– За черта! – поднял свой стакан Аглюс Ворон.

– За храбрость! – подхватила Тала Фиалка.

– За музыку! – воскликнул Титур Полдень.

– За дружбу! – пропела Иза Стрела.

– За верность! – провозгласил Беригон Ветер.

И только Пиви Птичка, как всегда, промолчала.





Глава 5




Скандал, конечно же, состоялся – на следующее утро.

Хотя Катти таилась за кулисами, бдительные взоры байемцев отыскали ее и там. Трактирщику Буну о нарушении его сестрой всех приличий – «податься в актерки, ну и ну! Известно, каковы у них нравы!..» – доложили без промедления. И, примчавшись на рассвете в гостиницу «Зеленый шатер», тот начал ломиться в номер к сестре с призывами не позорить семью и вернуться домой.

Заслышав шум, на помощь Катти выскочили из своих комнат «благородный отец» Полдень и красавица Фиалка.

Остальные по разным причинам задержались. Папаша Муниц счел ниже своего достоинства снова объясняться с трактирщиком и выйти решил только в том случае, если тот потащит сестру домой силой. Жене его Кобре было лень подняться с кровати. Иза Стрела побаивалась скандалов, поэтому не вышла сама и придержала мужа, но ухо и глаз из-за двери все-таки выставила.

Пиви Птичка вообще никогда и ни во что не вмешивалась. «Злодей» Ворон в гостинице отсутствовал, неся вахту при фургонах. Капитан Хиббит же, догадываясь, что вид потерянного работника способен лишь разозлить Корхиса еще больше, ждал того же крайнего случая, что и Муниц.

До применения силы дело, однако, не дошло, и ничья помощь Катти не потребовалась.

Объяснения с братом было не избежать, она понимала это. И, как и сказала накануне Волчку, успела подготовиться.

Разбуженная стуком и воплями, Катти неторопливо встала, оделась, расчесала кудри (двое защитников тем временем тщетно уговаривали Корхиса успокоиться) и только потом бестрепетно отворила дверь.


Выглядела она при этом так, что Корхис запнулся на полуслове.

Маленькая Катти держала спину прямо, словно какая-нибудь принцесса. И столько горделивого достоинства было в ее взгляде и во всей худенькой фигурке, что трактирщику померещилось даже, будто со вчерашнего дня сестра его стала выше ростом.

Она остановилась на пороге. Опешивший Корхис оттолкнуть ее и ворваться в номер не посмел.

– Что тебе нужно? – спросила Катти тоном одновременно приветливым и прохладным. – Я ведь оставила записку, что уезжаю. Ты не нашел ее?

– Нашел! – ответил Корхис, слегка придя в себя. – Как ты могла…

Катти перебила:

– Почему же ты поднял здесь такой крик, что мне стыдно за тебя перед людьми?

Корхис изумился.

– Тебе стыдно?

– Представь себе, мне. Чем я это заслужила?

– Да ты!.. – начал он.

– Я – свободный человек, – сказала Катти. – В здравом уме. И могу делать все, что захочу.

– Ну нет! – крикнул Корхис, распаляясь. – Я не позволю…

– Позволишь, – снова перебила Катти. – Потому что лучше тебе не ссориться со мной, брат. – Она покачала головой. – Вдруг я захочу уехать из Байема навсегда?… В таком случае мне придется продать дом и мастерскую Таумов, которые семь лет приносят тебе доход.

Трактирщик остолбенел.

Угроза была нешуточной.

Разумеется, Катти Таум имела все права на собственность мужа, в том числе на ее продажу. Но Корхис за прошедшие годы об этом подзабыл, привыкнув пользоваться доходами сестры как своими. И лишь сейчас, когда она так решительно заговорила об этом, он понял, что Катти не только может продать дом и мастерскую. Но сделает это наверняка… тихую и кроткую сестру было не узнать!

Взгляд твердый и спокойный, тон уверенный… Что за бес в нее вселился?

Корхис озадаченно похлопал глазами.

Удивляться, впрочем, было не время. Требовалось спасать положение. И он быстренько сменил гнев на милость.

– Катти, дорогая, – сказал льстиво, – разве я пришел с тобой ссориться?

Она понимающе усмехнулась.

– Надеюсь, что нет.

– Я всего лишь хотел узнать, все ли у тебя в порядке. Довольна ли ты новым местом? Вдруг ты ушла не по своему желанию… – трактирщик метнул красноречивый взгляд на красавчика Беригона, который, не утерпев, отодвинул Изу и тоже высунулся в коридор, – …а поддавшись чьим-то лживым уговорам…

– У меня все в порядке, – сказала Катти. – Правда, нужно сделать еще кое-что до отъезда – написать доверенность, например, которая позволит тебе и впредь распоряжаться моим имуществом… Не знаю, успею ли?

– Вот как? Что ж, тогда… не буду мешать, – промямлил трактирщик. – Доверенность, конечно… Ты ведь зайдешь попрощаться с Ардой и детьми?

– Зайду, – кивнула Катти. – А сейчас…

Она окинула взглядом столпившийся в коридоре народ – помимо актеров, на шум успели выйти и другие любопытные постояльцы – и все с тем же несокрушимым спокойствием произнесла:

– Извините, господа. Произошло недоразумение, но оно уже улажено. – Повернулась к брату. – Корхис…

– Ухожу, ухожу, – поспешно сказал тот.

И ушел – пятясь задом и глядя на сестру с доброй, хотя и несколько крокодильей улыбкой.

Катти шагнула обратно в номер, закрыла дверь.

Перевела дух и покачала головой, удивляясь самой себе.

Каких-то два дня назад она не посмела бы подобным образом осадить брата. Более того, ей бы в голову не пришло, что такое вообще возможно…

Спасибо Волчку на самом деле – что бы он ни говорил, это он сотворил с ней настоящее чудо, увидев в безропотной сестре трактирщика Буна человека, которого можно уважать.



Имар тоже видел и любил другую Катти, не ту, какой ее считали все остальные. И точно так же его любовь дала ей в те далекие времена силы поступить, как велели ум и сердце, – выйти за него, не боясь злых языков, вопреки родительской воле.

Силы быть собой, настоящей.