Боевые асы наркома
Часть 5 из 16 Информация о книге
Для доступа к библиотеке пройдите авторизацию
«Ничего, проедут, и я двинусь дальше, – говорил себе Шелестов, прислушиваясь к голосам и другим звукам. – Собаки бы у них не было!»
Собаки, к счастью, не было, но люди приехали за сеном и именно к той копне, в которой спал Максим этой ночью. Он стоял и медленно заводил руку за спину, где за брючным ремнем у него торчал пистолет. Лучше обойтись без стрельбы, но случиться может всякое. Еще бы понять, кто это такие. Шелестов чуть высунул голову и посмотрел на край поля, где стояли две телеги. Их было трое, и это не немецкие солдаты, а местные полицаи в черных неопрятных мундирах с серыми отворотами на рукавах и такими же серыми воротниками. Так что неизвестно, что хуже, немцы или полицаи. Карабины полицаев небрежно валялись на телегах. Там же виднелись вилы. Значит, они приехали за сеном для лошадей. И сколько же тут стоять? Не уселись бы они завтракать и самогон глушить с самого утра!
– Эй, смотрите! – вдруг воскликнул один из полицаев, видимо старший. – Да тут кто-то ночевал. И копна разворошена и слежалась под человеком.
– Недавно лежал. Этой ночью, – подтвердил второй мужчина и присел на корточки возле копны. ‒ Старое сено, лежалое, а здесь на солнце только-только светлеть начало, подсыхать.
– Значит, тут он где-то, – нервно вставил третий парень, хватая с телеги карабин и дергая затвор. – Никак, прячется где-то рядом. Не ушел далеко. Или в город ему надо, или из города выбирался ночью.
Шелестов мысленно выругался, нащупывая за спиной рифленую рукоять пистолета. «Умные попались, сволочи, наблюдательные. Без стрельбы не обойтись, а ее услышат на дороге. А если там какая-то колонна будет проходить, а если кинутся прочесывать местность? Мне оуновцы нужны, мне гестапо сейчас ни к чему». Он смотрел, как полицаи озираются по сторонам, держа наготове оружие. Они стали рассматривать землю, траву вокруг, пытаясь понять, куда пошел человек, ночевавший здесь. «Нет, – подумал Шелестов и стиснул зубы от злости. – Нельзя стрелять, надо выкручиваться без шума».
Медленно Шелестов выпустил из ладони рукоять пистолета и опустил руку. «Так, теперь выражение лица, – мысленно прикидывал он свое поведение. – Они не должны видеть во мне опасность, они должны видеть ничтожество, причем перепуганное. И очень хорошо, что в моем мешке есть бутылка самогона. Во все времена и в любом регионе мощное средство отвлечения внимания и дезорганизации врага. Теперь пусть заметят меня. Главное, не испугать этих вояк, чтобы они с перепугу палить не начали. Теперь мой вещмешок держать надо так, чтобы он сам выпал из моей руки».
Первым незнакомца за деревом увидел угрюмый полицай, который был тут старшим. Он резко вскинул ствол карабина и пробежал взглядом по фигуре мужчины. Шелестов мгновенно сделал шаг вперед и, выронив из руки вещмешок, буквально рухнул на колени:
– Не стреляйте, не убивайте меня, я просто человек, я беженец, я ищу родных в Харькове. Только не стреляйте, умоляю вас!
– А ну хлопцы, гляньте на этого типа! – приказал полицай. – Что у него там, в мешочке, звякнуло. Документы есть?
– Есть, есть, – заверил Шелестов, двигаясь к полицаю на коленях и думая о том, что сейчас станут зелеными от травы колени брюк и их будет не отстирать. – И документы есть, и есть чем вас угостить. Я же понимаю, у вас служба, тяжкая служба, вам и расслабиться не грех. А у меня есть!
Подбежавшие полицаи осмотрелись по сторонам, поводя дулами карабинов, потом самый молодой, повинуясь приказу старшего, закинул за спину винтовку, подошел к Шелестову. Позиция была пока еще невыгодная. Если этот тип станет его обыскивать, то сразу найдет пистолет сзади за ремнем. А двое других далеко стоят. Осторожничают. «Потом обыщешь, сопляк, – подумал со злорадством Максим. – Если успеешь!»
– Там, там. – Шелестов изобразил мольбу в голосе и стал показывать в сторону вещмешка, а сам еще на полметра отполз ближе к старшему с карабином в руках.
Молодой полицай наклонился, взял мешок и встряхнул его. Внутри звонко и призывно звякнула бутылка о металл. Значит, не только выпить, но и пожрать найдется. Самым опасным среди этой троицы был их старший. Он и по возрасту всех превосходил, а значит, и по опыту. Он вообще выглядел очень недоверчивым и хмурым. Третий полицай держал карабин в руках, но в незнакомца не целился, а с вожделением смотрел на вещмешок, который развязывал их товарищ. Шелестов ждал самого главного момента. Не может человек одновременно быть настороже и выражать дикий восторг. А что самогон вызовет у них восторг, по рожам видно, что вчера пили и сегодня не грех бы и похмелиться.
Полицай, наконец, развязал тесемку, распахнул мешок и заулыбался, а Шелестов напрягся. Теперь все решают секунды. Жалко, нет ножа, но нож висит на ремне у старшего. Хороший нож, самодельный. Длинный и тяжелый. Таким свиней колоть удобно. Наверняка из тракторной рессоры выкован. Не нож, а настоящий штык. И когда довольный парень вытащил за горлышко из вещмешка бутылку мутной жидкости и торжественно поднял ее, заявив, что в мешке и «хавка» есть, Шелестов прыгнул вперед.
Хорошо, что позиция не менялась и у него было время рассчитать все свои движения. Эти трое, судя по всему, не ахти какие бойцы. И уж точно в рукопашной схватке они не мастаки. И реакция у них не тренированная, и вчера пили, так что в висках кровь стучит и во рту противно.
Ударом ноги Максим отвернул от себя ствол карабина второго полицая, чтобы тот даже случайно не выстрелил в его сторону. А уж на то, чтобы побороть испуг и неожиданность, нужна секунда, а то и две. Но удар получился очень удачным, и Шелестов ногой смог выбить оружие из руки мужчины. И когда он, поднырнув под ствол старшего, поднял его вверх, выворачивая из пальцев полицая, то ударом колена в промежность заставил своего противника отпрянуть. Палец его точно не сможет нажать на спусковой крючок. Тем более что Шелестов травмировал ему пальцы, выворачивая оружие вверх и в сторону.
Полицай вскрикнул от боли, выпуская из рук карабин. В распоряжении Шелестова были секунды или даже одна секунда, чтобы не позволить второму полицаю навести на себя ствол винтовки и выстрелить. Ударом локтя точно в нос полицаю он вывел его из равновесия, заставив упасть на колени и зажать руками разбитый в кровь нос. Это очень болезненный удар, и не всякий человек в состоянии его выдержать и продолжить сражаться. Карабин оказался в руках Шелестова за секунду до того, как второй полицай стал наводить на него дуло своего оружия. До нажатия на спусковой крючок оставались доли секунды, и допустить выстрела было никак нельзя. Ни в коем случае нельзя поднимать шум. Шелестов должен был разделаться со своими врагами быстро и тихо.
Ударом ствола он подбросил оружие второго противника вверх и резко ткнул полицая дулом в солнечное сплетение. Тот согнулся пополам, и в этот момент Шелестов точным сильным ударом приклада в висок свалил мужчину. Молодой полицай опешил от зрелища такой быстрой и абсолютно дикой расправы одного человека с его опытными, матерыми товарищами. Он с ужасом смотрел, как неизвестный человек, который только что чуть ли не в ногах у них валялся, прося пощады, мгновенно обезоружил и искалечил двоих его товарищей. И когда до парня дошло, что он остался один на один с безжалостным и умелым врагом, полицай стал поднимать свое оружие. Но Шелестов опустил руку вниз и выдернул из ножен старшего полицая его длинный кинжал. Короткий взмах руки, и клинок вонзился в горло молодого полицая. Парень захрипел, зажимая руками окровавленное горло и вытаращив глаза, все еще полные ужаса, и повалился на траву.
Старший полицай еще попытался что-то предпринять. Кровь, которая хлестала из его разбитого вдребезги носа, заливала нижнюю часть его лица. Мужчина пытался что-то нашарить в траве. Рыча от боли, он стал отползать назад, но Шелестов шагнул вперед и резким ударом разбил ему череп прикладом. Все было кончено. Он осмотрел опушку, где произошла эта кровавая расправа. Бутылка с самогоном, которую выронил перед смертью полицай, не разбилась. Шелестов подобрал ее, сунул в вещевой мешок и завязал горловину. Еще раз осмотрелся, не оставил ли он каких-то своих следов или вещей. Кажется, нет. Он взял под уздцы лошадь передней телеги, вывел ее на дорогу и стегнул вожжами. Лошадь неспешно потащила телегу в сторону лесной дороги. Ничего, ей скоро надоест идти без человека, и она остановится и станет пастись. Главное, чтобы ушла подальше. Такую же процедуру Шелестов проделал и со второй лошадью. И вторая телега потащилась в сторону леса, только в противоположном направлении. Все, надо уходить. Максим отряхнул колени и поспешил по лесной тропе в сторону города.
Они стояли в подворотне и смотрели друг другу в глаза. Андрей не мог налюбоваться карими глазами Оксаны. Эти очи полыхали огнем любви, страсти, они жгли, манили, и они же останавливали, как будто говорили, а сможешь ли ты любить меня, а дашь ли ты мне то, чего я заслуживаю. И Андрей ловил себя на этих нелепых мыслях и останавливал себя, так и не поцеловав девушку. Его всегда беспокоил и волновал этот взгляд – он то манил, то отталкивал. А ведь они любили друг друга уже целых два года. Два страшных года войны они были вместе. И между ними было все: жар поцелуев и объятий, клятвы в вечной любви и в том, что нет на свете сил, которые способны разлучить их, была страсть, с которой Оксана отдавалась своему любимому в постели. Неудержимая, огненная страсть! Девушка доверилась своему любимому и отдалась ему, когда поняла для себя, что нет и не будет в ее жизни другого мужчины, кроме Андрейки.
И все же бывал у девушки такой взгляд, который останавливал молодого человека, будто заставлял его сомневаться в самом себе. А достоин ли я любви этой девушки, а смогу ли я так же, как она, отдать всего себя нашему будущему? А может, она меня проверяет, а может?.. И эти мучительные «а может», «а может» изводили Андрея, заставляя не спать по ночам, мучая в сомнениях. И тогда он вспоминал минуты их близости и снова блаженно закрывал глаза и думал лишь об одном: «Нет, она меня любит, безумно любит! Я для нее самый дорогой человек на всем белом свете!» И тогда он засыпал с улыбкой на лице. Счастливый, самый счастливый парень на свете.
– Так и не поцелуешь? – спросила Оксана и обожгла Андрея своим взглядом.
И в этом взгляде была и игра, и страсть, и насмешка, и призыв. И зов, древний, как сама вселенная, зов женщины, которая хочет остаться с этим мужчиной. И в очередной раз Андрей понял, что это не Оксана с ним играет, это играет природа, которая заставляет его становиться мужчиной, который должен не страдать от карих девичьих глаз, а брать женщину властно за руку и вести туда, куда считает нужным. И он наклонился и стал целовать ее в горячие нежные губы. Он чувствовал, как губы девушки приоткрылись и встретили его поцелуй ответным поцелуем, и снова туман, и снова весь мир перестал существовать для него, для нее.
– Все, все, Андрийка, – срывающимся от волнения голосом зашептала Оксана. Она стала отталкивать парня от себя. – Сейчас отец подъедет. Уходи, любимка мой, завтра увидимся, я обещаю тебе, сокол мой ясный.
Оксана еще раз поцеловала парня в горячие губы, чуть оттолкнула его и выскользнула из подворотни. А там уже и загромыхали колеса телег, и раздались зычные мужские голоса, среди которых Андрей узнал и голос отца Оксаны. Он стоял и смотрел, как проезжает обоз, увидел, как Оксана ловко запрыгнула на воз и чмокнула отца в небритую щеку. Андрей стоял и улыбался, трогая языком собственные губы. Целовала меня, любит меня! И снова мир был наполнен ярким солнечным светом, и снова хотелось смеяться и здороваться с каждым встречным, чтобы люди видели его счастье, счастье в его глазах. Мальчишество, глупость, но Андрей был счастлив. Он не задумывался над тем, что будет дальше, войне не видно ни конца ни края, но все равно все будет хорошо, не может быть все плохо. Так не должно быть!
Он вышел из подворотни и дошел почти до самого перекрестка. До дома было подать рукой. А там ждала мать, которой надо было помочь прополоть огород, который худо-бедно, а кормил их.
Звуки моторов послышались сразу с нескольких сторон. Молодой человек бросился к стене и обернулся. И в конце улицы на следующем перекрестке тоже остановился немецкий грузовик. И справа, и слева. И никаких проходных дворов, а по улице уже бежали автоматчики, где-то истошно закричала женщина и раздалась короткая автоматная очередь, солдаты кричали, пинали и били стволами автоматов в спины мужчин и женщин. Стариков просто отгоняли пинками, а молодых и здоровых сгоняли к стене четырехэтажного дома.
Немецкие солдаты покрикивали, худой высокий офицер размахивал перчаткой, держа в другой опущенной руке пистолет. Когда какой-то старик кинулся к девушке, схватил ее за руку, пытаясь утащить в сторону, офицер поморщился и просто поднял пистолет и два раза выстрелил в старика, который упал на тротуар. Девушка дико закричала, но ее уже тащили за руки к стене, кажется, и за волосы тоже. Плакали почти все, кроме нескольких хмурых мужчин, попавших в облаву. Андрея прижала спиной к стене какая-то молодая женщина, которая истово молилась своим католическим святым. Андрей хорошо слышал ее польский акцент.
«Нет, до окна не дотянуться, да и открыть я его не успею, – пронеслась в голове мысль. – Как того старика сразу пристрелят! Дверь? Там нет проходного двора, а в квартиры стучать бесполезно. Никто не пустит. Как же нелепо получилось! Мама там, дома, не знает ведь ничего, она болеет и пропадет без меня… А Оксана? Она же ничего не узнает! Что она подумает, она же не переживет!»
Немцы погнали в конец улицы всех, кого задержали. Человек двадцать пять мужчин и женщин не старше сорока лет. Больше всего было, конечно, женщин. Юноша понимал, что ждет их всех: отправка на работу в Германию или в Генерал-губернаторство[2]. Всех затолкали в два грузовика, опустился тент, и машины тронулись. Кто-то стал плакать и причитать, но большинство просто угрюмо молчали.
Леонтий Вихор вернулся только к утру. Уставший, грязный, с перевязанной выше кисти рукой. На повязке выступила кровь. Он подошел к ведру, стоявшему на лавке, зачерпнул кружку воды и жадно выпил в несколько глотков. Вода стекала по его подбородку, груди. Поставив кружку, Вихор уселся на табурет и прижал к груди перевязанную руку.
– Уходить надо отсюда. Два раза на патрули нарывались. Митко ранен, пришлось оставить у бабки на хуторе.
– Почему немцы всполошились? – спросил Коган и подсел ближе к оуновцу. – Ищут кого-то?
– Может, тебя? – усмехнулся Вихор. Он посмотрел в глаза Когану, но, не увидев в них признаков страха, отвел взгляд и проворчал: – Ладно, шучу. Не знаю, что там у них случилось, но в городе тоже облавы участились. Связной приходил от другой группы. У них потери в городе. Или выдал кто-то, или сами что-то пронюхали. А может, кого и взяли да в гестапо языки им развязали. Там это умеют делать.
– Что делать думаешь, Леонтий?
– Ночью уйдем. Город обложен, облавы чуть ли не каждый день, но если сообща, то вырваться можно. Я встречался с этими нашими союзниками, с бандеровцами. Договорились, что через Сухой Лог будем выходить малыми группами. Они с утра там наблюдение ведут, говорят, самое удобное место. Там немцев нет. Если лесами и оврагами уходить, то можно отойти от города километров на тридцать и там обосноваться.
– Там надо группу посадить с хорошим вооружением, – посоветовал Коган. – Штуки три пулемета и несколько позиций для смены. Если что, то могут прикрыть отход отрядов или просто предупредить, что немцы что-то готовят.
– Соображаешь, – усмехнулся Вихор, поглаживая раненую руку.
– Ты думал, я все время по штабам сижу, бумажки сочиняю? – буркнул Коган. – Думал, к вам сюда добраться легко было? Я, браток, три дня в болоте лежал, три дня не жрал. Мне два раза через посты пришлось с боем прорываться. Я, между прочим, сюда не один шел, а с пятью бойцами. Они меня прикрывали, да все в землице остались теперь, а я тут с тобой самогон пью.
– Ты не злись, – вздохнул Вихор. – Сейчас всем туго. А товарищей своих мы уже не первый год хороним. А скольких еще похоронить придется.
Весь день на базу собирались бойцы Вихора. К вечеру в доме лежало, сидело, покуривая и тихо переговариваясь, около двадцати человек. Все были вооружены автоматами. У нескольких Коган увидел гранаты. Лица полны решимости. Когда стало темнеть и план перехода был составлен, Коган решил расспросить Леонтия о его солдатах.
– А здесь и не все, – неожиданно стал откровенно отвечать Вихор. – Ты думаешь, что у меня тут один взвод и я собрался с ним воевать и побеждать всех врагов Украины? Нет, браток, нас здесь много, тех, кто против и нацистов, и советской власти. Я собрал большой отряд – сто пятьдесят два человека. Боевой опыт есть почти у всех. Кто-то в Гражданскую воевал, с Петлюрой бился, на Варшаву ходил. Половина из Красной армии осталась, когда красноармейцы отступали через наши места. Есть и те, кто просто умеет держать в руках и соху, и винтовку, кому дорога его земля. С немцами мы бились не раз, верят мне мои люди, как себе верят. Скажу на смерть пойти – плюнут, разотрут и пойдут. Им главное – видеть, что и я с ними иду на смерть, что и я не только слова умею говорить, но биться и умирать умею. А то, что ты здесь видишь, – так это малая часть. Остальные и за пределами Харькова. А вот где, не скажу!
Вихор засмеялся и похлопал здоровой рукой Когана по плечу. Борис смотрел на этого человека. Вот уже двое суток они бок о бок живут в этом доме, много разных разговоров было, о себе многое рассказывали. Коган стал чувствовать, что Вихор ему доверяет, умел это Борис делать – доверие у людей вызывать. Умел увидеть больше, чем на лице написано, больше, чем вслух сказано. Кто-то же из агентов Платова разглядел его, не зря ведь Когана именно к Вихору отправили. Много раз они начинали с ним разговор о том, что будет на Украине после того, как немцев выгонят. Борису запомнились слова Леонтия, его рассуждения. Пусть не очень грамотные, но чувствовалось в нем отсутствие фанатической злобы, бездумной и свирепой. Хозяин он в душе – вот что важно. И готов стать хозяином своей земли.
– Ни к чему это все, – хмуро говорил Леонтий буквально вчера. – И меня не заставит так поступать никто, и своих убеждений мне не изменить, хоть расстреливай меня. Нельзя нам свои же дома жечь, своих же людей казнить, да еще с таким зверством. Те, кто не с нами, они ведь или не все понимают, или ее, идею нашу, не готовы принять. Так ведь можно полстраны в гроб вогнать! И что дальше? Народ должен за своими вождями сознательно идти, а не со страху семенить за ними на задних лапках. И соседи нас должны уважать и понимать. Нечего нам с Советским Союзом делить, нечего нам вражду на века начинать. Мирно жить надо. Они по-своему, мы по-своему, торговать, обмениваться, помогать друг другу, если надо. Голодомор, говорят! Так он по всей стране тогда был. Мы голодали и пухли, и белорусы, и на Дону такое было.
– Тут я с тобой согласен: гитлеровцы – вот наш главный враг сейчас. И бить его надо сообща. Вместе всем, – неопределенно ответил Коган, решив не спешить с обработкой Вихора.
Всему свое время. Присмотреться к нему надо. Что бы он ни говорил тут, а вполне может оказаться, что бандеровцы ему все равно ближе, чему русские, чем Советский Союз. Что «бандеровцы», что «мельниковцы», разницы ведь большой нет. Разница лишь в харизме лидеров. А вот на местах люди разные, тот же самый Вихор. Можно было в том разговоре добавить, что нацистов бить надо всем вместе, и украинцам, и русским сообща. Да и другим народам, забыв на время войны об идеологических распрях. Но поймет ли сейчас его Вихор? Очень сомнительно. Ведь он не один год варится в котле этой антирусской, антисоветской пропаганды и идеологии. Какая там у него накипь в мозгах образовалась, еще стоит разобраться.
Стемнело. Вихор посмотрел на часы и махнул рукой – пора. Группа стала втягиваться в лес. Шли по двое колонной, стараясь не шуметь, но иногда кто-то наступал на сухую ветку, и тогда Леонтий стискивал зубы и ворчал. Коган не отставал от Вихора, посматривая по сторонам. То, что весь его отряд уходит из города, было даже не плохо. Зато теперь Борис узнает о новой или старой базе Вихора, а еще бои вести лучше не в городе, а в лесах, в степи. Так не будут страдать дома и люди. Пусть уходят из города, города должны принадлежать людям, а не стоять в развалинах, заваленных трупами.
Впереди дважды мигнул фонарик, потом еще дважды. Оуновец остановил свою группу и поспешил вперед вместе с Коганом.
– Это от боевого прикрытия, – шепнул он. – Проводник.
Коган с сомнением покачал головой. Но верить придется и своего опасения тоже выдавать нельзя. Уж больно прост сигнал. Такой может быть и простым совпадением, например, когда человек не спеша идет между деревьями с фонариком. Одно дерево закрыло свет, потом второе. И еще раз точно так же. А если это командир немецких автоматчиков, если немцы прочесывают местность, занимают позицию для засады? Ночью? Ну, это байки, что немцы по ночам не воюют и что они боятся лесов ночью еще больше, чем днем. У нацистов достаточно обученных и опытных егерских частей и подразделений, которые умеют многое.
Но это оказался действительно проводник. Невысокий, в кургузом пиджаке, брюки заправлены в кирзовые сапоги, кепка сдвинута на затылок, а на подбородке трехдневная рыжая щетина. Он протянул руку Вихору, потом Когану и устало смахнул рукавом пот со лба.
– Давайте быстрее! – торопливо заговорил проводник. ‒ Я вас проведу вон там, по краю овражка. Впереди только одно очень уж опасное место. На опушке. Там главное – проскочить открытое пространство и сразу в большую балку. А по ней, считай, километра три в сторону. Там на яру пулемет и наши ребята. Если что, прикроют вас, когда выйдете к опушке. Две группы уже прошли.
– Хорошо, – кивнул Леонтий и повернулся к Когану: – Ты иди в голове с проводником, а я сзади своих ребят подгонять буду. Посмотрю, чтобы нам «в спину не надуло». В балку на опушке спуститесь, отойдите по ней метров на триста и там нас ждите.
Борис кивнул, снял с плеча автомат и, махнув бойцам рукой, поспешил за проводником. Шли быстро. Предстояло за полчаса пройти краем леса и выйти на опушку к высокому яру. Чувствовалось, что бойцы встревожены. Они и без понукания прибавили шагу, стараясь быстрее пройти опасный участок. До опушки оставалось буквально рукой подать, когда справа раздался громкий возглас, а потом команды на немецком языке. В небо взвились одна за другой осветительные ракеты, озаряя лес мертвенным бледным светом. Светло не стало, но теперь были заметны длинные черные тени бегущих среди деревьев людей. И деревья тоже отбрасывали черные уродливые длинные тени. И сразу тишину разорвали автоматные и пулеметные очереди.
Коган упал, дернув за рукав и свалив на землю проводника. Пули свистели над головой, несколько из них впились в землю так близко, что тело похолодело от ощущения смертельной опасности. Проводник выругался и стал крутить головой, ориентируясь и пытаясь понять, где немцы и какой дорогой лучше вырываться. Упал один из «мельниковцев», второй застонал на земле, хватаясь за бедро. Кто-то занял боевые позиции и начал отстреливаться, пытаясь целиться по вспышкам вражеских выстрелов. Коган сразу понял, что и по вспышкам от выстрелов украинцев немцы тоже сразу же открывают шквальный огонь. Кажется, еще двое бойцов были убиты.
– Не стрелять! – крикнул Борис. Он подполз к бойцу слева от себя, дернул за ногу и крикнул: – Не стрелять! Передай остальным, чтобы не стреляли. Они вас перебьют всех по вспышкам. По моей команде вскакиваем и перебежками за проводником. Приготовиться!
Его команду передали по цепочке. Стрельба со стороны «мельниковцев» прекратилась, и немцы стали стрелять реже, не видя цели и не понимая, что произошло. То ли они убили всех, то ли противник исчез. Коган понимал, что на этом враг не успокоится. Сейчас немцы начнут пускать осветительные ракеты и бросятся атаковать. И если будут атаковать, значит, их много в лесу. Рота, не меньше. А группа Вихора уже понесла потери. Перестреляют всех за час.
– Вы, двое! – Борис толкнул в ногу крайнего бойца. – Бегом за проводником. Десять метров вперед, и снова упали. За вами следующие. Пошел!
Проводник, вытерев кепкой потное лицо, оскалил зло зубы и вскочил. За ним вскочили и побежали двое «мельниковцев». Как и ожидал Коган, в небо снова стали взлетать осветительные ракеты. Одна, другая, еще одна, еще. Оуновцы упали за деревьями, следом поднялись еще двое, но немцы снова открыли ураганный огонь. Коган по звуку насчитал не менее трех пулеметом МГ-42, которые беспрерывно поливали свинцом все вокруг. Не зря солдаты прозвали эти немецкие пулеметы косторезами.
Подгоняя бойцов, видя, что убит еще один, что вот и еще упал человек, Коган, рискуя жизнью, подбегал или подползал к каждому и убеждался, что боец мертв. Две пули у самой его головы впились в ствол дерева, осыпав лицо трухой. Борис закашлялся, протирая глаза. И это спасло ему жизнь. Если бы не эти пули, сейчас он вскочил бы и побежал вперед с двумя последними бойцами. Пулеметная очередь взрыла землю прямо перед ним. Внутри все похолодело, но Коган заставил себя снова упереться руками в землю и изготовиться. Пули били впереди и правее. И он вскочил и побежал вперед. Показалось или немцы теперь стреляют и слева, и сзади? Обходят?
Опушка леса казалась спасением, но Коган понимал, что в минуты смертельной опасности, понимая безысходность ситуации, человек хватается мысленно за каждое изменение как за спасение. Вполне может оказаться, что на опушке их тоже ждут немцы с пулеметами. Лесом еще можно было оторваться, раствориться среди деревьев, а там будет уже поздно менять тактику. Но командовал здесь не Коган…
На опушке пулеметчиков не было. Там вообще никого не было. Лишь два бездыханных тела «мельниковцев» и тяжело раненный проводник, хрипя, пытался ползти к балке. Коган перевернул украинца на спину, тот посмотрел на него мутными глазами и продолжил скрести грязными ногтями по его рукаву, будто еще полз по земле.
– Бросили нас, – прохрипел проводник. – Никто не прикрывает на яру, ушли, суки…
Из его горла хлынула кровь, он выгнулся и затих на руках Бориса. Кто-то подползал сбоку. Коган схватился за автомат, но узнал Вихора и опустил оружие. Тот вскочил, подбежал, упал на землю и посмотрел на проводника, потом потрогал своих мертвых бойцов, убеждаясь, что они не подают признаков жизни.
– Сколько прошло? – хрипя и отплевываясь, спросил он.
– Шестеро. Одного тяжелого протащили. Не донесем.
– Значит, не стали нас прикрывать, – кивнул Леонтий и вытер лоб рукавом. – Товарищи по оружию, значит. Твари!
Глава 4
Сосновский вошел в ресторан, небрежно стягивая с руки кожаную перчатку. Подбежавший метрдотель тут же принял от господина офицера фуражку и перчатки и осведомился на скверном немецком:
– Господин майор желает столик?
– Здесь ужинают мои друзья, – лениво проговорил Сосновский. – За каким столиком генерал Баумхауэр?
Собаки, к счастью, не было, но люди приехали за сеном и именно к той копне, в которой спал Максим этой ночью. Он стоял и медленно заводил руку за спину, где за брючным ремнем у него торчал пистолет. Лучше обойтись без стрельбы, но случиться может всякое. Еще бы понять, кто это такие. Шелестов чуть высунул голову и посмотрел на край поля, где стояли две телеги. Их было трое, и это не немецкие солдаты, а местные полицаи в черных неопрятных мундирах с серыми отворотами на рукавах и такими же серыми воротниками. Так что неизвестно, что хуже, немцы или полицаи. Карабины полицаев небрежно валялись на телегах. Там же виднелись вилы. Значит, они приехали за сеном для лошадей. И сколько же тут стоять? Не уселись бы они завтракать и самогон глушить с самого утра!
– Эй, смотрите! – вдруг воскликнул один из полицаев, видимо старший. – Да тут кто-то ночевал. И копна разворошена и слежалась под человеком.
– Недавно лежал. Этой ночью, – подтвердил второй мужчина и присел на корточки возле копны. ‒ Старое сено, лежалое, а здесь на солнце только-только светлеть начало, подсыхать.
– Значит, тут он где-то, – нервно вставил третий парень, хватая с телеги карабин и дергая затвор. – Никак, прячется где-то рядом. Не ушел далеко. Или в город ему надо, или из города выбирался ночью.
Шелестов мысленно выругался, нащупывая за спиной рифленую рукоять пистолета. «Умные попались, сволочи, наблюдательные. Без стрельбы не обойтись, а ее услышат на дороге. А если там какая-то колонна будет проходить, а если кинутся прочесывать местность? Мне оуновцы нужны, мне гестапо сейчас ни к чему». Он смотрел, как полицаи озираются по сторонам, держа наготове оружие. Они стали рассматривать землю, траву вокруг, пытаясь понять, куда пошел человек, ночевавший здесь. «Нет, – подумал Шелестов и стиснул зубы от злости. – Нельзя стрелять, надо выкручиваться без шума».
Медленно Шелестов выпустил из ладони рукоять пистолета и опустил руку. «Так, теперь выражение лица, – мысленно прикидывал он свое поведение. – Они не должны видеть во мне опасность, они должны видеть ничтожество, причем перепуганное. И очень хорошо, что в моем мешке есть бутылка самогона. Во все времена и в любом регионе мощное средство отвлечения внимания и дезорганизации врага. Теперь пусть заметят меня. Главное, не испугать этих вояк, чтобы они с перепугу палить не начали. Теперь мой вещмешок держать надо так, чтобы он сам выпал из моей руки».
Первым незнакомца за деревом увидел угрюмый полицай, который был тут старшим. Он резко вскинул ствол карабина и пробежал взглядом по фигуре мужчины. Шелестов мгновенно сделал шаг вперед и, выронив из руки вещмешок, буквально рухнул на колени:
– Не стреляйте, не убивайте меня, я просто человек, я беженец, я ищу родных в Харькове. Только не стреляйте, умоляю вас!
– А ну хлопцы, гляньте на этого типа! – приказал полицай. – Что у него там, в мешочке, звякнуло. Документы есть?
– Есть, есть, – заверил Шелестов, двигаясь к полицаю на коленях и думая о том, что сейчас станут зелеными от травы колени брюк и их будет не отстирать. – И документы есть, и есть чем вас угостить. Я же понимаю, у вас служба, тяжкая служба, вам и расслабиться не грех. А у меня есть!
Подбежавшие полицаи осмотрелись по сторонам, поводя дулами карабинов, потом самый молодой, повинуясь приказу старшего, закинул за спину винтовку, подошел к Шелестову. Позиция была пока еще невыгодная. Если этот тип станет его обыскивать, то сразу найдет пистолет сзади за ремнем. А двое других далеко стоят. Осторожничают. «Потом обыщешь, сопляк, – подумал со злорадством Максим. – Если успеешь!»
– Там, там. – Шелестов изобразил мольбу в голосе и стал показывать в сторону вещмешка, а сам еще на полметра отполз ближе к старшему с карабином в руках.
Молодой полицай наклонился, взял мешок и встряхнул его. Внутри звонко и призывно звякнула бутылка о металл. Значит, не только выпить, но и пожрать найдется. Самым опасным среди этой троицы был их старший. Он и по возрасту всех превосходил, а значит, и по опыту. Он вообще выглядел очень недоверчивым и хмурым. Третий полицай держал карабин в руках, но в незнакомца не целился, а с вожделением смотрел на вещмешок, который развязывал их товарищ. Шелестов ждал самого главного момента. Не может человек одновременно быть настороже и выражать дикий восторг. А что самогон вызовет у них восторг, по рожам видно, что вчера пили и сегодня не грех бы и похмелиться.
Полицай, наконец, развязал тесемку, распахнул мешок и заулыбался, а Шелестов напрягся. Теперь все решают секунды. Жалко, нет ножа, но нож висит на ремне у старшего. Хороший нож, самодельный. Длинный и тяжелый. Таким свиней колоть удобно. Наверняка из тракторной рессоры выкован. Не нож, а настоящий штык. И когда довольный парень вытащил за горлышко из вещмешка бутылку мутной жидкости и торжественно поднял ее, заявив, что в мешке и «хавка» есть, Шелестов прыгнул вперед.
Хорошо, что позиция не менялась и у него было время рассчитать все свои движения. Эти трое, судя по всему, не ахти какие бойцы. И уж точно в рукопашной схватке они не мастаки. И реакция у них не тренированная, и вчера пили, так что в висках кровь стучит и во рту противно.
Ударом ноги Максим отвернул от себя ствол карабина второго полицая, чтобы тот даже случайно не выстрелил в его сторону. А уж на то, чтобы побороть испуг и неожиданность, нужна секунда, а то и две. Но удар получился очень удачным, и Шелестов ногой смог выбить оружие из руки мужчины. И когда он, поднырнув под ствол старшего, поднял его вверх, выворачивая из пальцев полицая, то ударом колена в промежность заставил своего противника отпрянуть. Палец его точно не сможет нажать на спусковой крючок. Тем более что Шелестов травмировал ему пальцы, выворачивая оружие вверх и в сторону.
Полицай вскрикнул от боли, выпуская из рук карабин. В распоряжении Шелестова были секунды или даже одна секунда, чтобы не позволить второму полицаю навести на себя ствол винтовки и выстрелить. Ударом локтя точно в нос полицаю он вывел его из равновесия, заставив упасть на колени и зажать руками разбитый в кровь нос. Это очень болезненный удар, и не всякий человек в состоянии его выдержать и продолжить сражаться. Карабин оказался в руках Шелестова за секунду до того, как второй полицай стал наводить на него дуло своего оружия. До нажатия на спусковой крючок оставались доли секунды, и допустить выстрела было никак нельзя. Ни в коем случае нельзя поднимать шум. Шелестов должен был разделаться со своими врагами быстро и тихо.
Ударом ствола он подбросил оружие второго противника вверх и резко ткнул полицая дулом в солнечное сплетение. Тот согнулся пополам, и в этот момент Шелестов точным сильным ударом приклада в висок свалил мужчину. Молодой полицай опешил от зрелища такой быстрой и абсолютно дикой расправы одного человека с его опытными, матерыми товарищами. Он с ужасом смотрел, как неизвестный человек, который только что чуть ли не в ногах у них валялся, прося пощады, мгновенно обезоружил и искалечил двоих его товарищей. И когда до парня дошло, что он остался один на один с безжалостным и умелым врагом, полицай стал поднимать свое оружие. Но Шелестов опустил руку вниз и выдернул из ножен старшего полицая его длинный кинжал. Короткий взмах руки, и клинок вонзился в горло молодого полицая. Парень захрипел, зажимая руками окровавленное горло и вытаращив глаза, все еще полные ужаса, и повалился на траву.
Старший полицай еще попытался что-то предпринять. Кровь, которая хлестала из его разбитого вдребезги носа, заливала нижнюю часть его лица. Мужчина пытался что-то нашарить в траве. Рыча от боли, он стал отползать назад, но Шелестов шагнул вперед и резким ударом разбил ему череп прикладом. Все было кончено. Он осмотрел опушку, где произошла эта кровавая расправа. Бутылка с самогоном, которую выронил перед смертью полицай, не разбилась. Шелестов подобрал ее, сунул в вещевой мешок и завязал горловину. Еще раз осмотрелся, не оставил ли он каких-то своих следов или вещей. Кажется, нет. Он взял под уздцы лошадь передней телеги, вывел ее на дорогу и стегнул вожжами. Лошадь неспешно потащила телегу в сторону лесной дороги. Ничего, ей скоро надоест идти без человека, и она остановится и станет пастись. Главное, чтобы ушла подальше. Такую же процедуру Шелестов проделал и со второй лошадью. И вторая телега потащилась в сторону леса, только в противоположном направлении. Все, надо уходить. Максим отряхнул колени и поспешил по лесной тропе в сторону города.
Они стояли в подворотне и смотрели друг другу в глаза. Андрей не мог налюбоваться карими глазами Оксаны. Эти очи полыхали огнем любви, страсти, они жгли, манили, и они же останавливали, как будто говорили, а сможешь ли ты любить меня, а дашь ли ты мне то, чего я заслуживаю. И Андрей ловил себя на этих нелепых мыслях и останавливал себя, так и не поцеловав девушку. Его всегда беспокоил и волновал этот взгляд – он то манил, то отталкивал. А ведь они любили друг друга уже целых два года. Два страшных года войны они были вместе. И между ними было все: жар поцелуев и объятий, клятвы в вечной любви и в том, что нет на свете сил, которые способны разлучить их, была страсть, с которой Оксана отдавалась своему любимому в постели. Неудержимая, огненная страсть! Девушка доверилась своему любимому и отдалась ему, когда поняла для себя, что нет и не будет в ее жизни другого мужчины, кроме Андрейки.
И все же бывал у девушки такой взгляд, который останавливал молодого человека, будто заставлял его сомневаться в самом себе. А достоин ли я любви этой девушки, а смогу ли я так же, как она, отдать всего себя нашему будущему? А может, она меня проверяет, а может?.. И эти мучительные «а может», «а может» изводили Андрея, заставляя не спать по ночам, мучая в сомнениях. И тогда он вспоминал минуты их близости и снова блаженно закрывал глаза и думал лишь об одном: «Нет, она меня любит, безумно любит! Я для нее самый дорогой человек на всем белом свете!» И тогда он засыпал с улыбкой на лице. Счастливый, самый счастливый парень на свете.
– Так и не поцелуешь? – спросила Оксана и обожгла Андрея своим взглядом.
И в этом взгляде была и игра, и страсть, и насмешка, и призыв. И зов, древний, как сама вселенная, зов женщины, которая хочет остаться с этим мужчиной. И в очередной раз Андрей понял, что это не Оксана с ним играет, это играет природа, которая заставляет его становиться мужчиной, который должен не страдать от карих девичьих глаз, а брать женщину властно за руку и вести туда, куда считает нужным. И он наклонился и стал целовать ее в горячие нежные губы. Он чувствовал, как губы девушки приоткрылись и встретили его поцелуй ответным поцелуем, и снова туман, и снова весь мир перестал существовать для него, для нее.
– Все, все, Андрийка, – срывающимся от волнения голосом зашептала Оксана. Она стала отталкивать парня от себя. – Сейчас отец подъедет. Уходи, любимка мой, завтра увидимся, я обещаю тебе, сокол мой ясный.
Оксана еще раз поцеловала парня в горячие губы, чуть оттолкнула его и выскользнула из подворотни. А там уже и загромыхали колеса телег, и раздались зычные мужские голоса, среди которых Андрей узнал и голос отца Оксаны. Он стоял и смотрел, как проезжает обоз, увидел, как Оксана ловко запрыгнула на воз и чмокнула отца в небритую щеку. Андрей стоял и улыбался, трогая языком собственные губы. Целовала меня, любит меня! И снова мир был наполнен ярким солнечным светом, и снова хотелось смеяться и здороваться с каждым встречным, чтобы люди видели его счастье, счастье в его глазах. Мальчишество, глупость, но Андрей был счастлив. Он не задумывался над тем, что будет дальше, войне не видно ни конца ни края, но все равно все будет хорошо, не может быть все плохо. Так не должно быть!
Он вышел из подворотни и дошел почти до самого перекрестка. До дома было подать рукой. А там ждала мать, которой надо было помочь прополоть огород, который худо-бедно, а кормил их.
Звуки моторов послышались сразу с нескольких сторон. Молодой человек бросился к стене и обернулся. И в конце улицы на следующем перекрестке тоже остановился немецкий грузовик. И справа, и слева. И никаких проходных дворов, а по улице уже бежали автоматчики, где-то истошно закричала женщина и раздалась короткая автоматная очередь, солдаты кричали, пинали и били стволами автоматов в спины мужчин и женщин. Стариков просто отгоняли пинками, а молодых и здоровых сгоняли к стене четырехэтажного дома.
Немецкие солдаты покрикивали, худой высокий офицер размахивал перчаткой, держа в другой опущенной руке пистолет. Когда какой-то старик кинулся к девушке, схватил ее за руку, пытаясь утащить в сторону, офицер поморщился и просто поднял пистолет и два раза выстрелил в старика, который упал на тротуар. Девушка дико закричала, но ее уже тащили за руки к стене, кажется, и за волосы тоже. Плакали почти все, кроме нескольких хмурых мужчин, попавших в облаву. Андрея прижала спиной к стене какая-то молодая женщина, которая истово молилась своим католическим святым. Андрей хорошо слышал ее польский акцент.
«Нет, до окна не дотянуться, да и открыть я его не успею, – пронеслась в голове мысль. – Как того старика сразу пристрелят! Дверь? Там нет проходного двора, а в квартиры стучать бесполезно. Никто не пустит. Как же нелепо получилось! Мама там, дома, не знает ведь ничего, она болеет и пропадет без меня… А Оксана? Она же ничего не узнает! Что она подумает, она же не переживет!»
Немцы погнали в конец улицы всех, кого задержали. Человек двадцать пять мужчин и женщин не старше сорока лет. Больше всего было, конечно, женщин. Юноша понимал, что ждет их всех: отправка на работу в Германию или в Генерал-губернаторство[2]. Всех затолкали в два грузовика, опустился тент, и машины тронулись. Кто-то стал плакать и причитать, но большинство просто угрюмо молчали.
Леонтий Вихор вернулся только к утру. Уставший, грязный, с перевязанной выше кисти рукой. На повязке выступила кровь. Он подошел к ведру, стоявшему на лавке, зачерпнул кружку воды и жадно выпил в несколько глотков. Вода стекала по его подбородку, груди. Поставив кружку, Вихор уселся на табурет и прижал к груди перевязанную руку.
– Уходить надо отсюда. Два раза на патрули нарывались. Митко ранен, пришлось оставить у бабки на хуторе.
– Почему немцы всполошились? – спросил Коган и подсел ближе к оуновцу. – Ищут кого-то?
– Может, тебя? – усмехнулся Вихор. Он посмотрел в глаза Когану, но, не увидев в них признаков страха, отвел взгляд и проворчал: – Ладно, шучу. Не знаю, что там у них случилось, но в городе тоже облавы участились. Связной приходил от другой группы. У них потери в городе. Или выдал кто-то, или сами что-то пронюхали. А может, кого и взяли да в гестапо языки им развязали. Там это умеют делать.
– Что делать думаешь, Леонтий?
– Ночью уйдем. Город обложен, облавы чуть ли не каждый день, но если сообща, то вырваться можно. Я встречался с этими нашими союзниками, с бандеровцами. Договорились, что через Сухой Лог будем выходить малыми группами. Они с утра там наблюдение ведут, говорят, самое удобное место. Там немцев нет. Если лесами и оврагами уходить, то можно отойти от города километров на тридцать и там обосноваться.
– Там надо группу посадить с хорошим вооружением, – посоветовал Коган. – Штуки три пулемета и несколько позиций для смены. Если что, то могут прикрыть отход отрядов или просто предупредить, что немцы что-то готовят.
– Соображаешь, – усмехнулся Вихор, поглаживая раненую руку.
– Ты думал, я все время по штабам сижу, бумажки сочиняю? – буркнул Коган. – Думал, к вам сюда добраться легко было? Я, браток, три дня в болоте лежал, три дня не жрал. Мне два раза через посты пришлось с боем прорываться. Я, между прочим, сюда не один шел, а с пятью бойцами. Они меня прикрывали, да все в землице остались теперь, а я тут с тобой самогон пью.
– Ты не злись, – вздохнул Вихор. – Сейчас всем туго. А товарищей своих мы уже не первый год хороним. А скольких еще похоронить придется.
Весь день на базу собирались бойцы Вихора. К вечеру в доме лежало, сидело, покуривая и тихо переговариваясь, около двадцати человек. Все были вооружены автоматами. У нескольких Коган увидел гранаты. Лица полны решимости. Когда стало темнеть и план перехода был составлен, Коган решил расспросить Леонтия о его солдатах.
– А здесь и не все, – неожиданно стал откровенно отвечать Вихор. – Ты думаешь, что у меня тут один взвод и я собрался с ним воевать и побеждать всех врагов Украины? Нет, браток, нас здесь много, тех, кто против и нацистов, и советской власти. Я собрал большой отряд – сто пятьдесят два человека. Боевой опыт есть почти у всех. Кто-то в Гражданскую воевал, с Петлюрой бился, на Варшаву ходил. Половина из Красной армии осталась, когда красноармейцы отступали через наши места. Есть и те, кто просто умеет держать в руках и соху, и винтовку, кому дорога его земля. С немцами мы бились не раз, верят мне мои люди, как себе верят. Скажу на смерть пойти – плюнут, разотрут и пойдут. Им главное – видеть, что и я с ними иду на смерть, что и я не только слова умею говорить, но биться и умирать умею. А то, что ты здесь видишь, – так это малая часть. Остальные и за пределами Харькова. А вот где, не скажу!
Вихор засмеялся и похлопал здоровой рукой Когана по плечу. Борис смотрел на этого человека. Вот уже двое суток они бок о бок живут в этом доме, много разных разговоров было, о себе многое рассказывали. Коган стал чувствовать, что Вихор ему доверяет, умел это Борис делать – доверие у людей вызывать. Умел увидеть больше, чем на лице написано, больше, чем вслух сказано. Кто-то же из агентов Платова разглядел его, не зря ведь Когана именно к Вихору отправили. Много раз они начинали с ним разговор о том, что будет на Украине после того, как немцев выгонят. Борису запомнились слова Леонтия, его рассуждения. Пусть не очень грамотные, но чувствовалось в нем отсутствие фанатической злобы, бездумной и свирепой. Хозяин он в душе – вот что важно. И готов стать хозяином своей земли.
– Ни к чему это все, – хмуро говорил Леонтий буквально вчера. – И меня не заставит так поступать никто, и своих убеждений мне не изменить, хоть расстреливай меня. Нельзя нам свои же дома жечь, своих же людей казнить, да еще с таким зверством. Те, кто не с нами, они ведь или не все понимают, или ее, идею нашу, не готовы принять. Так ведь можно полстраны в гроб вогнать! И что дальше? Народ должен за своими вождями сознательно идти, а не со страху семенить за ними на задних лапках. И соседи нас должны уважать и понимать. Нечего нам с Советским Союзом делить, нечего нам вражду на века начинать. Мирно жить надо. Они по-своему, мы по-своему, торговать, обмениваться, помогать друг другу, если надо. Голодомор, говорят! Так он по всей стране тогда был. Мы голодали и пухли, и белорусы, и на Дону такое было.
– Тут я с тобой согласен: гитлеровцы – вот наш главный враг сейчас. И бить его надо сообща. Вместе всем, – неопределенно ответил Коган, решив не спешить с обработкой Вихора.
Всему свое время. Присмотреться к нему надо. Что бы он ни говорил тут, а вполне может оказаться, что бандеровцы ему все равно ближе, чему русские, чем Советский Союз. Что «бандеровцы», что «мельниковцы», разницы ведь большой нет. Разница лишь в харизме лидеров. А вот на местах люди разные, тот же самый Вихор. Можно было в том разговоре добавить, что нацистов бить надо всем вместе, и украинцам, и русским сообща. Да и другим народам, забыв на время войны об идеологических распрях. Но поймет ли сейчас его Вихор? Очень сомнительно. Ведь он не один год варится в котле этой антирусской, антисоветской пропаганды и идеологии. Какая там у него накипь в мозгах образовалась, еще стоит разобраться.
Стемнело. Вихор посмотрел на часы и махнул рукой – пора. Группа стала втягиваться в лес. Шли по двое колонной, стараясь не шуметь, но иногда кто-то наступал на сухую ветку, и тогда Леонтий стискивал зубы и ворчал. Коган не отставал от Вихора, посматривая по сторонам. То, что весь его отряд уходит из города, было даже не плохо. Зато теперь Борис узнает о новой или старой базе Вихора, а еще бои вести лучше не в городе, а в лесах, в степи. Так не будут страдать дома и люди. Пусть уходят из города, города должны принадлежать людям, а не стоять в развалинах, заваленных трупами.
Впереди дважды мигнул фонарик, потом еще дважды. Оуновец остановил свою группу и поспешил вперед вместе с Коганом.
– Это от боевого прикрытия, – шепнул он. – Проводник.
Коган с сомнением покачал головой. Но верить придется и своего опасения тоже выдавать нельзя. Уж больно прост сигнал. Такой может быть и простым совпадением, например, когда человек не спеша идет между деревьями с фонариком. Одно дерево закрыло свет, потом второе. И еще раз точно так же. А если это командир немецких автоматчиков, если немцы прочесывают местность, занимают позицию для засады? Ночью? Ну, это байки, что немцы по ночам не воюют и что они боятся лесов ночью еще больше, чем днем. У нацистов достаточно обученных и опытных егерских частей и подразделений, которые умеют многое.
Но это оказался действительно проводник. Невысокий, в кургузом пиджаке, брюки заправлены в кирзовые сапоги, кепка сдвинута на затылок, а на подбородке трехдневная рыжая щетина. Он протянул руку Вихору, потом Когану и устало смахнул рукавом пот со лба.
– Давайте быстрее! – торопливо заговорил проводник. ‒ Я вас проведу вон там, по краю овражка. Впереди только одно очень уж опасное место. На опушке. Там главное – проскочить открытое пространство и сразу в большую балку. А по ней, считай, километра три в сторону. Там на яру пулемет и наши ребята. Если что, прикроют вас, когда выйдете к опушке. Две группы уже прошли.
– Хорошо, – кивнул Леонтий и повернулся к Когану: – Ты иди в голове с проводником, а я сзади своих ребят подгонять буду. Посмотрю, чтобы нам «в спину не надуло». В балку на опушке спуститесь, отойдите по ней метров на триста и там нас ждите.
Борис кивнул, снял с плеча автомат и, махнув бойцам рукой, поспешил за проводником. Шли быстро. Предстояло за полчаса пройти краем леса и выйти на опушку к высокому яру. Чувствовалось, что бойцы встревожены. Они и без понукания прибавили шагу, стараясь быстрее пройти опасный участок. До опушки оставалось буквально рукой подать, когда справа раздался громкий возглас, а потом команды на немецком языке. В небо взвились одна за другой осветительные ракеты, озаряя лес мертвенным бледным светом. Светло не стало, но теперь были заметны длинные черные тени бегущих среди деревьев людей. И деревья тоже отбрасывали черные уродливые длинные тени. И сразу тишину разорвали автоматные и пулеметные очереди.
Коган упал, дернув за рукав и свалив на землю проводника. Пули свистели над головой, несколько из них впились в землю так близко, что тело похолодело от ощущения смертельной опасности. Проводник выругался и стал крутить головой, ориентируясь и пытаясь понять, где немцы и какой дорогой лучше вырываться. Упал один из «мельниковцев», второй застонал на земле, хватаясь за бедро. Кто-то занял боевые позиции и начал отстреливаться, пытаясь целиться по вспышкам вражеских выстрелов. Коган сразу понял, что и по вспышкам от выстрелов украинцев немцы тоже сразу же открывают шквальный огонь. Кажется, еще двое бойцов были убиты.
– Не стрелять! – крикнул Борис. Он подполз к бойцу слева от себя, дернул за ногу и крикнул: – Не стрелять! Передай остальным, чтобы не стреляли. Они вас перебьют всех по вспышкам. По моей команде вскакиваем и перебежками за проводником. Приготовиться!
Его команду передали по цепочке. Стрельба со стороны «мельниковцев» прекратилась, и немцы стали стрелять реже, не видя цели и не понимая, что произошло. То ли они убили всех, то ли противник исчез. Коган понимал, что на этом враг не успокоится. Сейчас немцы начнут пускать осветительные ракеты и бросятся атаковать. И если будут атаковать, значит, их много в лесу. Рота, не меньше. А группа Вихора уже понесла потери. Перестреляют всех за час.
– Вы, двое! – Борис толкнул в ногу крайнего бойца. – Бегом за проводником. Десять метров вперед, и снова упали. За вами следующие. Пошел!
Проводник, вытерев кепкой потное лицо, оскалил зло зубы и вскочил. За ним вскочили и побежали двое «мельниковцев». Как и ожидал Коган, в небо снова стали взлетать осветительные ракеты. Одна, другая, еще одна, еще. Оуновцы упали за деревьями, следом поднялись еще двое, но немцы снова открыли ураганный огонь. Коган по звуку насчитал не менее трех пулеметом МГ-42, которые беспрерывно поливали свинцом все вокруг. Не зря солдаты прозвали эти немецкие пулеметы косторезами.
Подгоняя бойцов, видя, что убит еще один, что вот и еще упал человек, Коган, рискуя жизнью, подбегал или подползал к каждому и убеждался, что боец мертв. Две пули у самой его головы впились в ствол дерева, осыпав лицо трухой. Борис закашлялся, протирая глаза. И это спасло ему жизнь. Если бы не эти пули, сейчас он вскочил бы и побежал вперед с двумя последними бойцами. Пулеметная очередь взрыла землю прямо перед ним. Внутри все похолодело, но Коган заставил себя снова упереться руками в землю и изготовиться. Пули били впереди и правее. И он вскочил и побежал вперед. Показалось или немцы теперь стреляют и слева, и сзади? Обходят?
Опушка леса казалась спасением, но Коган понимал, что в минуты смертельной опасности, понимая безысходность ситуации, человек хватается мысленно за каждое изменение как за спасение. Вполне может оказаться, что на опушке их тоже ждут немцы с пулеметами. Лесом еще можно было оторваться, раствориться среди деревьев, а там будет уже поздно менять тактику. Но командовал здесь не Коган…
На опушке пулеметчиков не было. Там вообще никого не было. Лишь два бездыханных тела «мельниковцев» и тяжело раненный проводник, хрипя, пытался ползти к балке. Коган перевернул украинца на спину, тот посмотрел на него мутными глазами и продолжил скрести грязными ногтями по его рукаву, будто еще полз по земле.
– Бросили нас, – прохрипел проводник. – Никто не прикрывает на яру, ушли, суки…
Из его горла хлынула кровь, он выгнулся и затих на руках Бориса. Кто-то подползал сбоку. Коган схватился за автомат, но узнал Вихора и опустил оружие. Тот вскочил, подбежал, упал на землю и посмотрел на проводника, потом потрогал своих мертвых бойцов, убеждаясь, что они не подают признаков жизни.
– Сколько прошло? – хрипя и отплевываясь, спросил он.
– Шестеро. Одного тяжелого протащили. Не донесем.
– Значит, не стали нас прикрывать, – кивнул Леонтий и вытер лоб рукавом. – Товарищи по оружию, значит. Твари!
Глава 4
Сосновский вошел в ресторан, небрежно стягивая с руки кожаную перчатку. Подбежавший метрдотель тут же принял от господина офицера фуражку и перчатки и осведомился на скверном немецком:
– Господин майор желает столик?
– Здесь ужинают мои друзья, – лениво проговорил Сосновский. – За каким столиком генерал Баумхауэр?