Блик

– А ты как думаешь? – спрашиваю я, голос надламывается, как хрупкие ветки. – Я должна хвастать ими, как ты бахвалишься своими шипами?

Он надменно пожимает плечами.

– Именно это ты и должна делать.

Я хмыкаю.

– Легко говорить, командир. К тебе никто бы не осмелился притронуться. Но они? – спрашиваю я, собирая ленты влажной ладошкой. – Мне не нужен еще один повод, дающий людям право глазеть на меня и издеваться. Мне остается только прятаться.

– Поэтому ты не любишь, когда к тебе притрагиваются?

Я чувствую, как от лица отливает кровь.

– Люди… издевались над тобой из-за них? – спрашивает Рип, указывая на мои ленты.

Я втягиваю воздух сквозь зубы, но меня спасает сухой, скрипучий кашель, вырвавшийся из горла и помешавший его вопросу.

Ходжат, застывший на другом конце палатки, внезапно оживает от этого звука.

– Простите, командир, – бормочет он и идет ко мне.

Он становится на колени на паллете и, вытащив сумку, начинает в ней рыться.

– Знаю, что у вас лихорадка и кашель. Еще что-то беспокоит, миледи? Как ваши ребра?

Я вздыхаю и прижимаю большой палец к ноющему виску.

– Горло немного дерет, и голова болит, – признаюсь я. – Но ребра, кажется, зажили.

Он быстро оглядывает мое лицо.

– Щека и губа тоже.

Я провожу по ним пальцами.

– Да, мне гораздо лучше.

– Хорошо, давайте-ка поставим вас на ноги, – Ходжат извлекает из сумки три пузырька и ткань, в которую завернуты какие-то травы. С толком раскладывает все на мехах, стараясь меня не касаться.

Я разглядываю стеклянные бутылочки.

– Ни в одной из них ведь нет сваренных кишок?

Ходжат качает головой, с его лица исчезают все признаки беспокойства.

– На этот раз никаких кишок, миледи.

– Светлая сторона, – бурчу я себе под нос, а потом снова начинаю кашлять.

Он постукивает по ближайшему ко мне пузырьку, в который налита зеленая маслянистая жидкость.

– А сейчас выпейте половину этой микстурки, чтобы побороть кашель. Мы же не хотим, чтобы он надолго задержался у вас в груди.

Я покорно беру пузырек и откупориваю, после чего опрокидываю половину в рот и морщусь, ожидая, что вкус будет ужасным. Но он, на удивление, сладок.

– Не так противно, как я думала, – признаюсь я, снова закупориваю бутыль и возвращаю обратно.

– В нем содержится немного меда, чтобы замаскировать вкус…

Я быстро вскидываю руку.

– Не рассказывайте.

Ходжат поджимает губы, однако в его карих глазах мерцает веселье. Какое облегчение, что он больше не смотрит на меня с осторожностью и тревогой.

– А это можно втереть в грудь, если усилится кашель, – напутствует он, постучав по второму пузырьку. – А вот это снадобье нужно вылить на салфетку, смешать с небольшим количеством снега и прижать к глазам и лбу, унять головную боль. Снег к тому же снимет лихорадку.

Я киваю, поглядывая на засушенные травы, лежащие в куске ткани.

– А эти?

– Их нужно положить под подушку.


Мои брови сходятся на переносице.

– Зачем?

Ходжат берет ткань и разворачивает ее. В ней вовсе не травы, как я думала, а сушеные цветы.

– Там, откуда я родом, считается хорошей приметой класть под подушку пионы, если вы больны, миледи. Однако придется довольствоваться тем, что вы положите их под меха, – говорит он и подмигивает мне здоровым глазом.

– Вы даете их мне? – растроганная его жестом, удивленно шепчу я.

На его скулах появляется легкий румянец, акцент от внезапного смущения становится отчетливее.

– Вот. – Он протягивает мне сухоцветы.

Эти три бутона на высохших стеблях хрупкие, часть листьев треснула и осыпалась. Я верчу их в руке и вижу, что розовые лепестки потускнели, а края потемнели, как корочка хлеба.

– Спасибо, – шепчу я, от слез начинает щипать в глазах.

Пионы для крепкого здоровья. Верба на счастье. Хлопковые стебли для достатка. Мясистые листы нефрита приносят гармонию.

Ходжат сомневается, вероятно, заметив, как на меня действуют цветы. Я вздыхаю и откладываю их в сторону, заморгав, чтобы пропала пелена перед глазами.

– Приложите к голове снег, но пошлите за мной, если почувствуете себя хуже, – наказывает он.

– Вы очень хорошо подготовленный армейский лекарь, – улыбаясь, говорю я и осторожно кладу цветы. Я по-прежнему намеренно игнорирую Рипа, желая, чтобы он ушел, чтобы не осознал, что натворил. Рано или поздно он начнет задавать вопросы и требовать ответы.

– Приходится, – пожав плечами, отвечает Ходжат и убирает вещи в сумку, разложив их в прежнем порядке. – О, а еще я хотел бы поблагодарить вас, миледи.

– За что?

– За то, что поговорили с наложницами. Благодаря вам некоторые разрешили мне лечить их, – радостно сообщает он, вся прежняя неловкость ушла.

– Правда? – удивленно спрашиваю я. Не думала, что девушки прислушаются ко мне, но рада, что они подпустили к себе Ходжата. Кто знает, какого рода ранения они получили, когда нас захватили в плен Красные бандиты?

– Да, и это хорошо, учитывая состояние одной женщины, – продолжает он, раскладывая на земле возле койки остальные пузырьки. – Ей нужно быть осторожной, особенно принимая во внимание наше текущее местоположение. Девушке нельзя мерзнуть, да и сухой паек плохо сказался на ее желудке.

Я смотрю, как он идет к полам палатки и собирает в ткань еще немного снега. Потом выливает туда же какую-то жидкость из другого пузырька и завязывает.

– Она выздоровеет?

– Да, – отвечает лекарь и протягивает мне узелок со снегом. – Она быстро идет на поправку. Нет никаких признаков, что ей угрожает выкидыш.

У меня останавливается сердце.

– Погодите. Что?

Ходжат поворачивается, его взгляд меняется от того, что он видит на моем лице. Он смотрит на Рипа, который все так же стоит напротив нас, спрятав шипы и скрестив перед собой руки, молчаливый, как каменное изваяние.

– Прошу прощения, – бормочет Ходжат. – Я просто предположил… Ну, раз уж вы их навещаете… не берите в голову.

– Которая? – шепчу я, не сводя взгляда с покрытого шрамами лица и не упустив из виду, как морщится от раскаяния его обезображенная кожа.

Ходжат еще разок смотрит на Рипа, и командир еле заметно кивает, но взгляда с меня не сводит.

Лекарь переминается с ноги на ногу, его нерешительность из-за необходимости сказать правду заметна по плотно сжатым губам.

– Прямые черные волосы, немного замкнутая. По-моему, ее имя начинается на «м»…

Нечто в груди хрустнуло так же, как обледенелая сосновая иголка хрустит под жестким ботинком.

– Мист.

Ходжат неспешно кивает.

– Она самая.

Последние остатки воздуха, что наполняли мою грудь, со свистом улетучиваются, голова начинает кружиться, мысли вьются, как водоворот в реке, затуманивают разум, тянут вниз.

– Беременна, – говорю я, смотря перед собой и ничего не видя. – Она беременна, – повторяю я хриплым шепотом.

Это ребенок Мидаса. Иначе быть не может.

Громкий хруст вынуждает меня опустить голову, и я вижу, что ненароком раскрошила в кулаке стебли пионов. Я даже не почувствовала, как снова за них схватилась.

Я быстро отпускаю цветы, но к перчатке липнет искрошенная зелень – стебли сломались пополам.