Безлюдное место. Как ловят маньяков в России

29 августа 1998 года дома у выпускницы кулинарного училища Веры Рыбаковой собралась большая компания. Сидели шумно, громко играла музыка; соседка, которая в тот вечер поздно вернулась с работы и укладывала ребенка, даже сделала им замечание — пора расходиться.

Вере в тот год исполнилось 22 года, а жила она вместе с мамой Надеждой Хмелевой на первом этаже двухэтажного дома в центре Ангарска, недалеко от отделения милиции. Надежда живет здесь и сейчас: темный коридор, зал с сервантом и расстеленным диваном-кроватью, кухня, где громко работает телевизор, и почти пустая комната дочери, куда Хмелева в последние годы почти не заходит. «Мне все говорили: „Ой, Надя, у тебя такая дочка симпатичная“. Как сглазили!» — говорит она, показывая фотографии из альбома: вот Вера заканчивает детский сад, вот стоит, наряженная, возле новогодней елки, вот гуляет с большой дворнягой (собак и кошек мама с дочкой то и дело подбирали с улицы), а вот уже совсем взрослая позирует для группового портрета с друзьями, которые были с ней в тот вечер.

Пока дочь училась в школе и училище, Надежда Хмелева работала то на нефтекомбинате, то в торговле, а потом устроилась в столовую — в кулинарное Вера поступила отчасти по стопам матери, хотя до того мечтала быть воспитательницей в детском саду. «Прежде чем сварить вермишель, она ее жарила, — рассказывает Хмелева о любимом блюде дочери. — Я с нее хохотала, а она говорила, что макароны нужно сначала обжарить, чтобы они не распадались». Еще Вера любила делать прически всем желающим — благодаря чему ее мама каждый день ходила на работу с новой укладкой. «Бывает, придешь домой в 12 часов ночи, а она Стасика стрижет, — вспоминает Хмелева. — Спрошу у нее: „А что это у нас Стасик так поздно дома делает?“ А она мне: „Ну, мама, пока тети Наташи дома нет, я его подстригу!“»

Соседка Лена — та самая, что просила друзей вести себя потише, — вспоминает, что Вера «постоянно смеялась» (во дворе ее еще называли «зажигалкой») и нянчилась с маленьким сыном Лены, будто старшая сестра: забирала из детского сада, учила с ним таблицу умножения. «Бросит ему мяч и говорит: „Дважды два?“ А он должен его поймать и сказать — „Четыре“, и так пока все не выучит, — рассказывает Елена. — Она же еще совсем ребенком была — обеспеченным, нормальным ребенком. Надя Вере ни в чем не отказывала: она ходила в кожаных куртках, у нее было что поесть, где спать». Другие знакомые девушки говорили о ней по-разному: одни называли Веру «спокойным, уравновешенным и общительным человеком», другие — «гулящей» и «ведущей паразитический образ жизни».

Тогда, в августе 1998-го, около полуночи у друзей закончилось спиртное, и Вера вместе с одним из парней решили сходить в ларек, расположенный неподалеку, — купить еще. Там они ненадолго потеряли друг друга из виду, а когда знакомый Рыбаковой уже расплатился и собирался идти обратно, то увидел, как она садится в какой-то автомобиль и уезжает. Вернувшись, он рассказал об этом остальным — те подумали, что девушка просто встретила знакомого.

Вера и правда знала водителя: он жил с семьей в соседнем доме, и она регулярно встречала их во дворе. Перед тем, как девушка села к нему в машину, мужчина предложил ей выпить, и она согласилась. Спустя 15 лет убийца скажет, что Рыбакова часто злоупотребляла спиртным и наркотиками (двоюродный брат Веры тоже упоминал об этом, уточняя, впрочем, что девушка прошла курс реабилитации), вступала в «беспорядочные половые связи», из-за чего он считал ее «безнравственной и аморальной», и поэтому решил убить — в том числе в назидание другим женщинам.

После того, как они заехали в ночной киоск за алкоголем, водитель повез Веру в лесной массив за кладбищем «Березовая роща». Там он вытащил ее из машины и стал бить топором по голове, телу и рукам.

Девушка умерла той же ночью от многочисленных рубленых ран головы, повреждений черепа и мозга. Ее руки и кисти тоже были в глубоких рубленых ранах. Некоторые пальцы висели на лоскутках кожи — видимо, она пыталась закрыться от ударов руками. Тело нашли на следующий день случайные прохожие. Вера лежала лицом вниз на дорожке, которая шла вдоль бетонного забора у кладбища: черные брюки расстегнуты, на порванной белой кофте-сеточке, задранной вверх, — бурые пятна крови.

«Вот зачем ему надо было рубить ее? Ну, что он, не мог по-другому, что ли, как-то? — говорит мать Веры. — Мне сказали потом, что он не стал ее насиловать, потому что у нее ноги были грязные».

Другие подробности исчезновения дочери Хмелева 20 лет спустя, по ее словам, помнит плохо. В материалах уголовного дела говорится, что она в день убийства отбывала наказание в исправительном учреждении. Сейчас Надежда об этом не упоминает — но вспоминает разговор с другом дочери, который ходил вместе с ней в ларек: тот, узнав, что Вера так и не пришла домой, якобы попросил передать ей, что он обиделся, и ушел домой. «Она же большая уже была, не маленький ребенок, — объясняет женщина, почему не хватилась дочери. — Думала, может, она у друзей где-нибудь или к моим брату или сестре уехала. Что с ней случилось, мы поняли, когда уже по телевизору показали — на третий день».

«После смерти Веры ее друзья часто окликали меня в городе, кричали мне: „Вера! Вера“. Я спрашивала: „Что, так похожа?“ — „Ну, сзади да“, — продолжает Хмелева. — Сначала они мне о ней напоминали, потом напоминали, когда в прокуратуру вызывали — там меня до невроза доводили. Сейчас вы пришли, и, как только ее имя назвали, у меня сразу же лихорадка началась — и это несмотря на то, что столько лет уже прошло».

Кроме матери и соседки о Вере постоянно вспоминает еще один человек. Надежда называет его не по имени, а «Веркиным женихом». Он уже много лет живет и работает в Америке, но почти на каждый родительский день присылает Хмелевой розы — чтобы она отнесла их на могилу дочери.



К моменту убийства Веры Рыбаковой власти Ангарска уже начали понимать, что женщин в городе убивают систематически. В 1998 году прокурор Иркутской области Анатолий Мерзляков поручил отправить в Ангарск следователя транспортной прокуратуры Николая Китаева — «оказывать консультативно-методическую помощь» в расследовании убийств женщин на сексуальной почве. Выбор был неслучайным — Китаев к тому времени уже был известен как один из главных в России специалистов по серийным убийцам. Он стал первым, кто изучил более десятка убийств женщин и объединил их в одно производство — позже оно станет известно как дело ангарского маньяка.

У Китаева несколько высших образований: юридическое, психологическое и журналистское; он также прошел полный курс оперативно-разыскной деятельности, а еще — защитил кандидатскую диссертацию «Вопросы теории и практики изобличения лиц, совершивших умышленное убийство» и написал сотни статей по криминалистике. «Теоретиком я себя не считаю, — говорит семидесятилетний следователь, давно уже вышедший на пенсию. — Я скорее практик с ученой степенью».

Китаев мечтал расследовать преступления с детства — и даже в какой-то момент предпочел эту работу карьере, отказавшись стать прокурором Иркутской области. Расследования стали существом его жизни. «Бывало, собираемся с женой и детьми в кино. Звонят с работы: труп и, кроме меня, ехать некому, — рассказывает он. — Семья с тоской в глазах идет на фильм, а я сажусь в воронок и еду на место преступления».

Одним из самых громких дел Китаева стало расследование преступлений «иркутского монстра» Василия Кулика. Младший ребенок в интеллигентной семье профессора-энтомолога и директора школы, родившийся недоношенным и много болевший в первый год жизни, Кулик еще подростком начал проявлять агрессию — мучал и вешал кошек, однажды, разозлившись, чуть не зарезал сестру. Родители, которые боялись, что ребенок умрет во младенчестве, многое прощали мальчику; смерть отца он потом тяжело переживал — и даже пытался покончить с собой, выпив флакон корвалола. В юности Кулик стал чемпионом Иркутска по боксу, но, получив травму, со спортом завязал. Первый секс у юноши был еще в школе — по его словам, девушка потом его предала, после чего Кулик в женщинах разочаровался. Вскоре он поступил в Иркутский мединститут, устроился врачом на станцию скорой помощи, женился и стал отцом — что, впрочем, не мешало ему постоянно заводить любовниц.

В 1980 году на Кулика напала группа подростков: его ограбили, избили и сильно ударили по голове. Как он позже утверждал на допросах, после этого молодой врач начал представлять, как занимается сексом «с девочками, мальчиками, а также со старушками». Кулик познакомился с девятилетней девочкой и стал ее соблазнять: дарил игрушки, писал записки, а однажды пригласил прийти поиграть к нему на чердак, но девочка отказалась. После этого мужчина начал добиваться желаемого силой.

Первой жертвой Кулика стала 72-летняя пенсионерка — его бывшая пациентка, которую он случайно встретил на улице. Та рассказала, что живет одна, и Кулик решил ее изнасиловать. Оказавшись у женщины дома, он измерил ей давление и ввел двойную дозу аминазина, чтобы женщина не сопротивлялась, а потом — изнасиловал и задушил. Когда тело нашли, врачи решили, что причиной смерти стало больное сердце. После этого Кулик почувствовал себя безнаказанным. Он регулярно насиловал детей (сколько их было, неизвестно до сих пор — по всей видимости, родители жертв стеснялись идти в милицию); многих — убивал: первой маленькой жертвой маньяка стала девятилетняя девочка, который он предложил поиграть в прятки, а потом расправился с ней в подвале многоэтажки.

Пожилых жертв Кулик убивал всегда. В какой-то момент он завел список «старух, которые его заинтересовали», в основном это были одинокие женщины, которые знали его и относились к нему доброжелательно. За два года он убил 13 человек — шесть детей и семь пенсионерок. Самой младшей жертве было два года семь месяцев, самой старшей — 75 лет. Кулик объяснял потом: ему хотелось, чтобы жертвы сопротивлялись, но «незначительно». Еще он мечтал заняться сексом с ребенком одной из своих любовниц и дважды пытался изнасиловать собственного трехлетнего сына — каждый раз матери детей неожиданно возвращались домой, после чего Кулик уходил на улицу искать очередную жертву.

Задержали Кулика в 1986-м благодаря бдительности обычных людей — об убийце к тому времени говорил уже весь город, а фотороботы преступника висели едва ли не на каждом столбе. Работницы детского сада заметили, что мужчина ведет мальчика в сторону стройки и подняли шум, на который прибежали двое стоявших на остановке мужчин. Они и задержали убийцу и доставили его в милицию.

Кулик признал вину, но на суде от своих слов отказался — заявил, что оговорить себя его принудил преступник, который якобы угрожал убить его близких. Дело отправили на доследование — и передали Николаю Китаеву. В 1986 году он был следователем по особо важным делам, заместителем начальника следственной части прокуратуры Иркутской области. К тому моменту Китаев написал уже нескольких научных статей — о видах судебно-психологической экспертизы, а также о возможности использования музыки и гипноза во время допроса. Он разыскал изнасилованных Куликом девочек, оставшихся в живых, и пригласил их на опознание. Несмотря на то что с момента совершения преступления прошло четыре года, потерпевшие узнали преступника по характерной манере разговора — он картавил. (О том, что новая встреча с насильником может ретравматизировать жертв, тогда никто не думал.)

Кулик уверял следователей, что не мог насиловать и убивать детей в подвалах и темных помещениях, потому что близорук. Тогда Китаев заказал офтальмологическую экспертизу, которая показала, что преступник мог «свободно ориентироваться в условиях различной степени освещенности, независимо от того, был он в очках или нет».

Следственно-оперативная группа под руководством Китаева устранила множество ошибок в расследовании, которые были допущены их предшественниками. Например, была неправильно определена группа крови, найденная на одежде одной из жертв. Китаев отправил вещественные доказательства на экспертизу в Москву, где и было установлено, что сперма, обнаруженная на платье девочки, принадлежит Кулику. Следователь также добился проведения другой экспертизы, которая анализировала особенность походки обвиняемого: свидетели и потерпевшие говорили о его специфической манере ходить, как бы «выбрасывая» одну ногу в сторону. Результаты экспертизы подтвердили их показания.

Когда все доказательства были собраны, Китаев обратился к биоритмологу — во время расследования выяснилось, что все свои преступления Кулик совершал в новолуние или в полнолуние, и следователь хотел точно вычислить день, когда тот будет максимально эмоционально неустойчив. Необычные техники допроса вообще были одной из особенностей работы Китаева — в частности, он любил во время разговора с подозреваемыми включать музыку и часто «колол» людей под песню Юрия Лозы «Плот».

В итоге Кулик признался во всех изнасилованиях и убийствах, в которых его обвиняли, и рассказал о тех, про которые следователь не знал. В явке с повинной бывший врач скорой написал, что считает себя полностью здоровым, и потребовал применить «крайнюю меру наказания»: «Считаю, что людям, подобным мне, не место среди людей, не говоря о совместимости с моей профессией».

В 1989 году Кулика расстреляли. Китаев и сейчас считает: благодаря тому, что в СССР практиковалась смертная казнь, преступники боялись расстрела и убивали меньше людей; по его подсчетам, высшая мера позволяла сохранить от пяти до семи тысяч жизней ежегодно. «Я человек довольно-таки сентиментальный, отец двух дочерей. За 20 лет работы я своими руками переворочал на осмотрах более 600 трупов: свежих и гнилых, скелетированных и сожженных, расчлененных и целых, — вспоминает бывший следователь. — Однажды у меня на столе лежала кучка измельченных каких-то белых фрагментов, которые можно было накрыть носовым платком, а это были останки 20-летней Гали, которую два негодяя заманили в гараж, поочередно изнасиловали, а затем убили и за несколько приемов сожгли тело. Чего, кроме смертной казни, я мог им желать?»

В 1990-х, по словам Китаева, страну «отпустило» и «бандиты стали валить друг друга пачками». Бывший следователь связывает это именно с отменой смертной казни — однако мораторий на нее начал действовать в 1996 году, как раз когда пик постсоветской преступности уже прошел и статистика по убийствам начала падать.

Дело Кулика сделало Китаеву имя на всесоюзном уровне. В 1992-м, спустя три года после расстрела маньяка, следователь стал старшим помощником Восточно-Сибирского транспортного прокурора — в его полномочия входил надзор за расследованием дел особой важности. На новом месте службы Китаев продолжил изучать серийных преступников, а в 1994 году защитил диссертацию «Вопросы теории и практики изобличения лиц, совершивших умышленное убийство». В общем, Китаев был тем самым человеком, которому логично было поручить дело нового сибирского маньяка.

«20 лет назад в Ангарске и его окрестностях трупов хватало, — вспоминает Китаев. — Но когда я туда приехал в 1998 году, то обнаружил более десятка дел со схожими чертами: в них фигурировали трупы женщин, со следами сексуального посягательства, причем все они были довольно привлекательными в силу своего молодого возраста и убиты поздно вечером или ночью». Следователь провел проверку и, по его словам, доложил о результатах областному прокурору Мерзлякову. Результаты были неутешительными: некомпетентность милиционеров и следователей привела к тому, что десятки убийств остались нераскрытыми, а найти преступника стало куда труднее — из-за того, что прошло много времени.

Китаев сообщил, что готов сам взяться за поимку маньяка, и попросил наделить его необходимыми полномочиями — тем более что многое он уже успел сделать в рамках проверки. «Мы могли его найти тогда за полгода. У нас уже был список подозреваемых, в котором фигурировали фамилии семи сотрудников милиции, — говорит Китаев. — Под видом вакцинации можно было проверить около ста милиционеров, причем из этого списка можно было сразу исключить следователей и оперативников. Было понятно, что они не будут бросать использованный презерватив на месте преступления, а какой-нибудь мент, который не очень в теме, может. Круг уже сузился».

Китаев утверждает, что рассказал о своей работе на совещании в Иркутске, после чего Мерзляков предупредил всех собравшихся, что результаты работы не должны выйти за пределы его кабинета — иначе «Москва нас всех повыгоняет» (связаться с самим Мерзляковым и узнать его версию этой истории мне не удалось). После этого расследование остановили — по всей видимости, региональное начальство надеялось, что убийств больше не будет. В 2000 году транспортная прокуратура, в которой работал Николай Китаев, была ликвидирована. Вместо предложения о новой должности следователю выдали трудовую книжку, и он ушел в отставку.

Нападения на женщин в Ангарске тем временем продолжались.



Одним летним вечером 1999 года домой за 18-летней Женей Королевой заехали трое парней, двоих из которых тоже звали Женя — с ними Королева познакомилась накануне. Молодые люди предложили ей поехать в гости к одному из них и там выпить; та согласилась. В разгар вечеринки Королева уединилась с одним из мужчин в комнате и занялась с ним сексом, после чего засобиралась домой.

Было около трех часов ночи, когда она с двумя спутниками вышла из квартиры. Вместе они дошли до перекрестка в центре Ангарска, после чего провожатые откланялись. Один из провожающих напоследок обернулся и увидел, что рядом с Евгенией остановилась иномарка темного цвета, но значения этому не придал: недалеко был бар, рядом с которым часто парковались такси.

Водитель автомобиля — на вид ему было около 35 лет — опустил стекло и представился: он сказал, что его зовут Михаил, и показал удостоверение, на котором Женя увидела мужчину в форме. Михаил спросил, почему она так поздно идет одна по улице, и предложил довезти до дома. Женя ответила, что дойдет сама, но он продолжал ее уговаривать, «постоянно улыбаясь», и в конце концов девушка села на заднее сиденье.


По дороге водитель что-то рассказывал Жене, но от большого количества выпитого и от усталости ее стало клонить в сон, и она не заметила, что водитель проехал мимо ее дома, выехал на объездную трассу и свернул на лесную дорогу, где вскоре остановился.

Проснулась Королева от резких прикосновений и криков — водитель машины пытался вытащить ее из машины и орал, что сейчас убьет. Сняв туфли на каблуках, девушка побежала в сторону леса, но Михаил быстро нагнал ее и чем-то ударил по голове, а потом стал душить и избивать руками и ногами. После очередного удара Королева потеряла сознание.

На следующий день семья, пошедшая по грибы, обнаружила в лесу голую Женю. Она была без сознания, но жива; ее пиджак, порванные футболка, юбка и трусы были разбросаны рядом. Грибники вызвали скорую помощь и полицию. В иркутскую больницу Королеву доставили с закрытой черепно-мозговой травмой, следов сексуального насилия врачи не обнаружили.

Она очнулась на следующий день и в первое время из-за частичной потери памяти не могла вспомнить даже своих родителей. Поэтому показания у нее тоже получились очень путаные. Она хорошо запомнила, что напавшего на нее мужчину звали Михаил и что он носил бейсболку и спортивный костюм, и сказала об этом следователям — однако те не придали этим деталям значения, решив, что запомнить их девушка не могла. Про милицейское удостоверение, которое показал ей напавший на нее мужчина, Евгения вспомнит на допросе в 2013 году.

Ни один из парней, с которыми Королева провела тот вечер, к ней в больницу так и не приехал. В первые дни именно их считали главными подозреваемыми — и даже на несколько дней задержали, но вскоре отпустили. Вновь они увиделись только 14 лет спустя — во время следственных действий.

Сейчас Евгения Протасова работает в кассе коммунальных платежей; в 2007 году она счастливо вышла замуж и поменяла фамилию. О событиях того страшного вечера она рассказывает нехотя и один раз почти начинает плакать — когда вспоминает, как убегала от убийцы и кричала ему, чтобы не трогал, чтобы отпустил, чтобы не убивал. На левом виске у нее заметен бледный шрам. Несмотря на многочисленные операции, полностью восстановить зрение в левом глазу врачи так и не смогли, но ни линзы, ни очки Протасова не носит: говорит, что правый глаз у нее видит хорошо, и она справляется. Как появился еще один шрам — в районе запястья, она не помнит.

Евгении повезло: кроме нее в живых после столкновения с тем же водителем в спортивном костюме остались еще две девушки.



Прославившись, Николай Китаев дал несколько десятков интервью — он и сейчас может по памяти назвать точную дату выхода каждого из них. В 2002 году к уже бывшему следователю (сейчас он преподает в Иркутском национальном исследовательском техническом университете на кафедре уголовно-правовых дисциплин и днями просиживает в библиотеке — продолжает самообразование) обратился журналист «Московского комсомольца» Марк Дейч, после чего в газете вышла статья «Убийца по средам» — первая публикация об ангарском маньяке в федеральной прессе. Через некоторое время Дейч рассказал Китаеву, что материал показали генпрокурору Владимиру Устинову и министру внутренних дел Борису Грызлову. Те приказали сделать все возможное для поимки преступника — и в Ангарск отправили следователя по особо важным делам из Москвы.





Глава 4. Жить лучше без друзей




— Никто не верил, что маньяк вообще есть.

— До какого момента не верили?

— Пока не поймали. Сначала не верили, что маньяк существует, а когда поймали, никто не верил, что он маньяк.

Артем Дубынин — 34-летний коротко стриженный оперативник, с усталыми глазами пожилого человека и в кителе, который он явно надевает только по особому поводу, — рассказывает это, сидя в своем кабинете в двухэтажном советском здании Следственного комитета Иркутской области. На стене рядом со столом висят пожелтевшие газетные вырезки начала 2000-х со статьями об ангарском маньяке, которого никак не могут поймать. Тогда же в Ангарск впервые приехал и сам Дубынин — работать в следственной группе, созданной, чтобы исправить положение.

Ее первый руководитель — следователь Генпрокуратуры по особо важным делам Валерий Костарев — рассказывает об истории группы немного иначе, чем Николай Китаев. По словам Костарева, это он наткнулся на статью Марка Дейча в «МК». Рассказ о маньяке, который уже несколько лет орудует в Иркутской области, его зацепил, и он написал рапорт начальству о том, что нужно ехать в Ангарск разбираться.

К Костареву трудно было не прислушаться. На профессиональном сленге таких, как он, обычно называют «важняками»: это элита российской прокуратуры, люди, которым поручают самые сложные и резонансные преступления. К моменту отправки письма про Ангарск на счету 53-летнего Костарева были дело о взяточничестве против одного из секретарей обкома Таджикистана (еще в советское время), дело серийного убийцы-педофила Сергея Головкина, а также дело крупнейшей ОПГ Новокузнецка — банды Владимира Лабоцкого, убившей около 40 человек.

Оперативная группа по расследованию преступлений ангарского маньяка была создана летом 2002 года двумя ведомствами совместно — Генпрокуратурой и Министерством внутренних дел. Возглавил следствие Валерий Костарев, а оперативным сопровождением занялся старший уполномоченный МВД полковник Сергей Державин — он руководил той частью группы, которая занималась оперативно-разыскной деятельностью: поиском свидетелей и их опросом, наведением справок, сборами образцов для сравнительного исследования, исследованием предметов и документов и так далее. Эта структура сохранялась все 16 лет, что существовала «маньячная группа»: представители МВД курировали работу в поле, а следователи из прокуратуры и впоследствии Следственного комитета — аналитику: они выделяли наиболее перспективные версии, ставили задачи перед оперативниками, проводили допросы.

Приезд «москвичей» насторожил иркутское руководство МВД. Многие были уверены, что истинная причина создания группы не маньяк: на самом деле Москва хочет изнутри посмотреть на работу местных структур и, вероятно, кого-то наказать. «Такие серийные преступления — это ЧП, — объясняет Артем Дубынин. — Никто не хочет на себя брать ответственность за то, что вовремя не разглядел серию, поэтому долгое время все это замалчивалось и прикрывалось». Все мои собеседники, работавшие в «маньячной группе», — а их было восемь человек, — рассказывают, что команду Державина и Костарева побаивались, ненавидели и всячески старались вставлять ей палки в колеса.

Как вспоминает Державин, местное руководство МВД не раз намекало ему, что найти виновного в преступлениях, которые случились несколько лет назад, практически невозможно — и именно поэтому в их группу «ссылали» так называемый балласт: самых неугодных сотрудников или молодых специалистов. Когда Державин с Костаревым просили выдать им более опытных оперативников, им отвечали примерно следующее: «Ваша группа — это неактуально. Раскрывать [новые] убийства — это актуально».

Одним из самых молодых членов «маньячной группы» стал вчерашний выпускник милицейского училища Артем Дубынин — когда он приехал в Ангарск, ему не было еще и двадцати лет.



Артем Дубынин родился в 1983 году в Усолье Сибирском — восьмидесятитысячном промышленном городе в 70 километрах от Иркутска. Отец будущего оперативника работал на стройке, мама — на химическом заводе; семья долго жила в общежитии, пока стояла в очереди на собственное жилье — и в 1992 году наконец получила двухкомнатную квартиру. Вскоре после переезда мама отвела девятилетнего Артема в районную библиотеку и оформила ему читательский билет. Его первой книгой стал «Урфин Джюс и его деревянные солдаты» Александра Волкова: мальчику нравилась главная героиня, прилетевшая в волшебную страну из американского Канзаса Элли, ее дружелюбие — и то, как она «шла к своей цели и никого не боялась».

После этого Дубынин стал читать все подряд. Отчасти — вынужденно: ни приставки, ни видеомагнитофона в доме не было; семья рабочих в начале 1990-х вообще жила небогато. Иногда денег не хватало даже на еду, и на помощь приходили бабушка с дедушкой, которые хотя бы получали пенсию от государства: покупали масло или вещи, чтобы Артем и его младший брат Егор могли пойти в школу. Когда братья подросли, они и сами начали подрабатывать на стройках, помогая отцу, который в те годы брался за любую работу — был и сварщиком, и монтажником.

Галину Дубынину, мать Артема, с наступлением новой эпохи с химического завода сократили. Она устроилась технологом на спичечный комбинат, но скоро закрыли и его — и Дубынина пошла работать в школу. На пенсию она вышла учительницей физкультуры. Сыновьям новая мамина работа нравилась — спортзал всегда был в их распоряжении, и после школы они с друзьями часто приходили играть в баскетбол или волейбол, а по домам расходились, уже когда было темно.

Как вспоминает Артем, большую часть свободного времени в школьные годы он проводил на тренировках — с девятого класса он начал заниматься легкой атлетикой и часто ездил на слеты и соревнования. Спорт не мешал ему хорошо учиться. Любовь к литературе никуда не делась — в старших классах Дубынин дважды прочитал «Войну и мир», впрочем, оба раза пролистав сцены про любовь и отношения. Вне школьной программы подростка особенно увлекала серия «Черная кошка» — в ней издавали свежие российские детективы, вдохновленные новой реальностью: героические следователи в одиночку противостояли мафии, продажным чиновникам и маньякам. (Привычка к чтению осталась с Артемом на всю жизнь. Он и сейчас всегда читает, когда ест, — в основном книги о природе или о советских временах: Дубынин знает, что это вредно, но иначе уже не может.)

«Меня интересовало раскрытие преступлений и жизнь криминального мира. Несмотря на то, что в классе у нас почти все были отличниками и хорошистами, мой круг общения в тот период все равно был связан с криминалом, — объясняет Дубынин. — У нас были и школьные драки, и драки с другими школами, были и банды, и блатные, и наркоманы, и судимые — как-то приходилось в этой среде выживать». Среди атлетов, с которыми Артем много общался, тоже были те, кто уже в школе стал тянуться к криминалу и, например, вымогать деньги у одноклассников. Сам Дубынин, как он теперь считает, не стал преступником по чистой случайности — любая драка на школьной дискотеке теоретически могла закончиться уголовным делом, «но как-то пронесло».

Кто-то из подростковых знакомых Дубынина в итоге «снаркоманился», кто-то сел в тюрьму. Ближе всего он дружил с двумя парнями. Одного из них, Романа, когда тому было 20 лет, убили в Подмосковье, где он подрабатывал вахтовиком и тянул ЛЭП: рабочие повздорили на дискотеке с местными, те приехали на турбазу, где жили Роман и его коллеги, началась разборка — а когда друг попытался кого-то разнять, один из нападавших выстрелил из ружья ему прямо в грудь.

С другим товарищем Дубынина в те же годы тоже развела жизнь. «Однажды мой брат — ему тогда было 18 лет — сидел в кафе и отмечал с друзьями какой-то праздник, а недалеко оттуда было совершено убийство, — вспоминает Артем. — Егора притащили в отдел, угрожали, что закинут в камеру и скажут зэкам, чтобы его отпетушили. Все это происходило с ведома и по инициативе моего друга [который устроился работать в милицию] — наверное, он так хотел самоутвердиться в коллективе. Я, конечно, приехал и вытащил брата оттуда, но общение с этим человеком прекратил».

После этих двух историй Артем Дубынин решил, что жить лучше без друзей. Теперь у него есть только «товарищи». Разницу оперативник объясняет так: «Другу, как близкому родственнику, как брату, можно все доверить, полностью на него положиться. С товарищем же ты можешь обсудить какие-то моменты, в чем-то помочь, в чем-то он тебе поможет, но до конца ты никогда не будешь в нем уверен, потому что в силу каких-то обстоятельств он тебя может предать, подставить».

Когда пришло время выбирать будущую профессию, Дубынин решил пойти по стопам дяди, сотрудника дежурной части в Ангарске, и двоюродного брата — выпускника Высшей школы милиции, ставшего оперативником угрозыска. Выбор был обусловлен отчасти экономическими причинами: как заметил Артем, зарплату в конце 1990-х задерживали практически везде — но у сотрудников милиции была хоть какая-то стабильность. Летом 2000 года он подал документы одновременно в Рязанский институт ВДВ и в Восточно-Сибирский институт МВД в Иркутске — и решил учиться поближе к дому.

Годы в вузе Дубынину запомнились жестким графиком: на первом курсе все курсанты жили в казарме, на втором Артем вернулся жить к родителям в Усолье и каждый день садился на первую электричку до Иркутска, чтобы успеть на пары. Ни серьезных знаний, ни физической подготовки, по словам Дубынина, он в институте не получил: на занятиях по физкультуре курсанты просто бегали по залу или убирались, пока преподаватели занимались с группкой спортсменов, с которыми ездили на соревнования, — вместо того чтобы обучать всех будущих милиционеров хотя бы базовым навыкам самообороны.

Спустя два года, получив среднее специальное образование, лейтенант Артем Дубынин вышел на должность оперуполномоченного в Усольский городской отдел милиции. За два месяца молодой оперативник успел только заняться несколькими мелкими кражами, после чего в ноябре 2002 года к нему подошел один из начальников и саркастически сообщил, что Дубынина как «самого опытного сотрудника» отправляют в Ангарск — ловить маньяка, который убивает женщин.



Почти сразу вокруг «маньячной группы» возник заговор молчания: иркутские и ангарские оперативники не только считали зазорным работать с пришлыми следователями, но и вовсе не приветствовали никакое общение с оперативниками, которые искали маньяка.