Безлюди. Одноглазый дом

Рин ждал их возвращения на крыльце Голодного дома и всем своим видом напоминал Рэйлин: та же аристократическая поза, то же недовольное выражение лица, тот же жест нетерпения — пальцы, барабанящие по колену. Он встретил их занудной речью о том, что ему пришлось отложить срочные дела и впустую потратить время. Признаться, Флори из-за всей этой суеты позабыла, что они договаривались поехать в горкассу. Официально признанный безлюдем, Ящерный дом переходил в собственность города, за что собственникам полагалась денежная компенсация. За ней-то они и отправились.

Долгое время Рин молчал, сосредоточенно следя за дорогой. Он хоть и был занудой, но отходчивым, поэтому не сдержался от расспросов о том, как себя вел безлюдь. В завершение своего короткого рассказа Флори задала беспокоящий ее вопрос: обязательно ли уничтожать дом? Невзирая на то, что он погубил родителей и стал средоточием бед, безлюдь оставался их фамильным имением. Флори помнила, как тепло мама относилась к нему, как радела о нем, желая сохранить наследство, и в голове неотступно свербела мысль, что, отрекаясь от дома, она совершает предательство. Ей нужно было убедиться, что снос — вынужденная мера и единственно правильное решение. Именно так Рин и ответил.

— Ящерный дом унес много жизней. Думаю, с него хватит, — произнес он, выйдя из машины. — Я не могу взять на себя ответственность оставить его. И вы не можете.

Рин ободряюще, по-дружески, похлопал ее по плечу, прежде чем они вошли в здание горкассы, где Флори получила внушительный кошель с монетами. Она столько денег никогда в руках не держала, а теперь могла ими распоряжаться. Огромная цена за дом в Лиме теперь не казалась непомерной. Ничто не останавливало ее, чтобы вернуть себе его. Всю обратную дорогу она рассказывала о своих планах. Предвкушение перемен отвлекало и утешало ее.

Рин предложил связаться с проверенным домоторговцем, чтобы сделка прошла надлежащим образом. Преисполненная чувства благодарности, Флори обняла его на прощанье. Он смутился, как мальчишка, и уехал по неотложным домографным делам. Смотря вслед, она подумала, что будет скучать по его брюзжанию, вечным нравоучениям, скучной правильности; потом вздохнула и побрела к дому. Ее зрение уловило движение в окне, но это оказались лишь потревоженные кем-то занавески.



На следующее утро, свое последнее утро в Голодном доме, Флори проснулась с каким-то странным ощущением, будто многое еще не сделано. Она лежала в кровати, растерянно глядя в потолок, пока не вспомнила, что планировала посетить школу. Ярмарочные каникулы закончились, и ей, как опекунше Офелии, следовало сообщить о переезде. Флори не любила подобные формальности, главным образом потому, что не могла их избежать.

На кухне она застала Дарта: в одной руке кружка, в другой — газета. Вместо пожелания доброго утра он объявил, что планирует прощальный ужин в саду. Новость вызвала у нее слабую улыбку, но Дарт ее не заметил, потому что уже вернулся к чтению. Флори попыталась припомнить, какая личность проявляла интерес к городской прессе, но никого подходящего не нашлось. Она съела завтрак в молчании, бросая взгляды на человека, прячущегося за куском бумаги с новостями и сплетнями.

— О чем читаешь?

Пауза. Нервное шуршание газеты под напряженными пальцами.

— Про дом в Почтовом канале.

Флори удивилась, что в городской прессе освещают такие события, потом подумала о газетчиках из зала суда и фыркнула — эти пронырливые, гадкие людишки до сих пор вызывали у нее возмущение.

— И что там пишут?

— Ложь. — Он небрежно свернул газету и бросил на стол.

В этот момент на кухню вошла Офелия, и разговор сам собой прервался.

После завтрака они отправились в школу и, к облегчению Флори, быстро решили все вопросы. Осталось одно место, которое им следовало посетить перед отъездом.

Кладбище Пьер-э-Металя располагалось на самом юге его границы. Чтобы добраться туда, сестрам пришлось воспользоваться городским транспортом. Общественные омнибусы, как всегда, были переполнены людьми. Никто не мог уйти оттуда без тычка в ребро, прищемленного пальца или отдавленной ноги.

А потом сестры долго стояли под палящим солнцем, но все равно чувствовали холод — внутри, в самых глубинах сердца. Флори смотрела на белые каменные плиты, похожие на льдины. Не здесь должна храниться память о любимых. Нет, не в этом печальном, отрешенном от всего города месте. Она должна остаться в ящике папиного чертежного стола; в маминой швейной машинке; на страницах книг с заметками, сохранившими папин почерк; в альбоме с рецептами, написанными маминой рукой; с их образами, высеченными на сердце. Вот где была истинная, несокрушимая память. Здесь ей и место.

Когда сестры вернулись, то застали Дарта за приготовлениями. Он уже вынес на улицу кухонный стол и стулья — их было шесть, а тарелок на одну больше. Флори и Офелия занялись сервировкой, а Дарт тем временем протянул из дома уличную гирлянду и украсил ею дерево, чтобы задержаться в саду до темноты.

Вскоре к ним присоединился Дес. Сегодня вместе с ним прибыл сырный пирог. Следом явился Рин с десертом — идеально испеченным тортом в исполнении Рэйлин; оказывается, в ней ко всему прочему таился талант непревзойденного кондитера. Бильяна принесла с собой баночки травяных чаев из оранжереи и букет ромашек — «цветы путешественника», как их называли, означали пожелание счастливого пути. Среди приглашенных затесался и Бо: он притащил на ужин свой резиновый мячик и, быстро смекнув, что просчитался, стал клянчить еду со стола.

Ужин начался с того, что завсегдатай питейных заведений и шумных пирушек забрался на стул с графином воды вместо бокала и выступил с пламенной речью. Выходка Деса возмутила Рина; он отвесил едкое замечание, призывая спуститься и поставить графин на место. Дес, конечно же, не послушал. Кому, как не владельцу таверны, было знать, что нужно говорить и делать в таких случаях.

Они бы могли препираться весь вечер, не вмешайся Бильяна, чье строгое спокойствие усмирило обоих. После того как буря миновала, сестер стали расспрашивать об их родном городе: архитектуре, традициях, безлюдях. Офелия с упоением рассказывала о Лиме. Дарт слушал с особым интересом, а может, нарочно делал вид, что увлечен. Нет, он не избегал Флори и не пытался казаться обиженным; все так же улыбался и шутил, первым бросался помочь, когда она просила передать сахарницу или салфетку. Но Дарт больше не смотрел на нее, взгляд его ускользал или проходил насквозь, будто она была привидением. Флори не покидало странное чувство опустошенности, словно у нее отобрали что-то важное. Почему она не замечала его внимания раньше? Так уж устроен человек: понимает истинную цену вещей, лишь утратив их.

Ужин был небольшой передышкой, переходом из тревожной поры к размеренной жизни. Под шум их голосов, под несмолкаемый стрекот сверчков и гомон вечерних птиц время неумолимо таяло. Небо налилось лавандовым закатом, а затем потускнело и выцвело. Когда сизые сумерки опустились легким туманом, на дереве зажглись лампочки, и окружение вновь наполнилось мягким, теплым свечением.

Весь вечер Флори невольно наблюдала за Дартом — как он увлечен беседой и заливисто хохочет, запрокидывая голову; как уплетает торт совсем не так, как ее учил. Она едва удержалась, чтобы его не исправить, вовремя вспомнив, что сегодняшний Дарт не был тем чудаком-изобретателем, с которым они танцевали в саду.

Рин в очередной раз завел монолог о том, какую чушь пишут в газетах. Историю Озерного дома извратили, заявив, что обломок дома принесло течением рек, откуда брали воду для канала. На самом же деле когда-то этот дом рухнул в песчаный карьер, а спустя многие годы на его месте начали строительство канала. Власти боялись признать, что со дна поднялся безлюдь. Горожане могли испугаться, перестать пользоваться водным транспортом, а жители Общины, поливающие свои угодья водой из канала, разразились бы проклятьями. Пока истинная история была известна немногим, негодовал один домограф.

Не дослушав его, Флори отправилась наполнить графин водой и заметила, как кто-то скользнул за ней на кухню. Она надеялась увидеть Дарта, но это оказался Дес. Оглядевшись, точно вор, он отдал ей круглый сверток, перевязанный лентой.

— Вручи ему сейчас, — сдавленным шепотом сказал Дес. — Ну! Хочу увидеть Дарта рыдающим от умиления.

Как Дес и обещал, он справился с заданием за день и помог воплотить ей странную затею. Флори поблагодарила его и сунула сверток в карман платья.

— Слушай, — начал Дес, и в его голосе что-то изменилось. — Я тут выяснил одну загадку… может, она тебе и неинтересна… но мне нужно с кем-нибудь обсудить.

Флори любопытно уставилась на него, готовая слушать.

— Я удивлялся, почему для встречи с ценовщиком Эл выбрал мою физиономию. Думал, может, он так подставлял Дарта, моего отца или их обоих. Хотя откуда ему было знать, что я имею какое-то отношение к самому Гленну… — Дес прервал поток рассуждений и шумно выдохнул, будто устал говорить. Потом собрался с мыслями и продолжил: — В общем, я чувствовал какой-то подвох. И знаешь, в чем дело? В семейном портрете. — Он сделал паузу, позволяя Флори осознать услышанное, а может, и вообразить. — Картина до сих пор висит в кабинете отца. Я-то думал, он давно снял ее или вырезал меня оттуда. Но я все еще там: на семейном портрете, в этом доме. Я все еще его сын. Представляешь?

Дес говорил с таким восторгом, что не оставалось сомнений, как много для него значит сей факт. Даже если теория надумана и лишена реального содержания, Десу было важно поверить в нее, чтобы зацепиться за слабую надежду.

— Рада, что ты снова гостишь в родительском доме, — сказала Флори с теплотой.

— Это были переговоры, — тут же исправил ее Дес, и она поняла, что поспешила.

Мысль о примирении с отцом все еще пугала его. Тот, кто с благоговением рассказывал о семейном портрете, и тот, кто хмурился, отвергая эти сантименты, были совершенно разными Десмондами. Флори испытывала нечто похожее, когда думала о своем отъезде в Лим: ее прежняя часть по привычке тянулась домой и злилась на ту, которая выдумывала причины остаться.

— Знаю, что Рин ухитрился перекинуть на тебя проблему с нашим домом.

— Я сделал это не по его просьбе, а ради вас, — признался Дес. Как бы неловко ему ни было, он все же сказал: — Мне стыдно, что все это устроил мой отец. Он никогда не признает ошибку, но я бы хотел извиниться за него.

Флори не смогла сдержать удивления. Дес, отказавшийся от своего отца и наследства, отрекшийся от своего имени и всех благ, поданных ему на золотом блюде, принял на себя груз ответственности за то, что натворил его родитель. Что он за человек? Странный, противоречивый, непостижимый. Ей захотелось его обнять. Она едва сдержала порыв, посчитав, что правильные слова сейчас куда важнее душещипательных сцен.


— Тебе не за что извиняться. Кто знает, возможно, именно это нас и спасло тогда. Мы жили в безлюде как на пороховой бочке и в любой момент могли стать его пленницами или жертвами. Обстоятельства вытащили нас из ловушки.

— Хм, я и не думал об этом с такой стороны…

Она пожала плечами и вернулась к пустому графину. Пока наливалась вода, Дес выжидающе молчал, как будто собирался с духом снова заговорить. Тогда Флори вопросительно посмотрела на него и спросила, в чем дело.

— Фло, можно дать тебе один совет? — осторожно спросил Дес.

Она кивнула, предполагая, что речь пойдет о Дарте.

— Просто хотел предупредить, что не стоит доверять Рину.

— Это еще почему?

— Рин не такой благородный, каким ты его воображаешь.

— Если ты о том поступке с ключом, то он действовал по Протоколу.

— Который сам утвердил? — презрительно хмыкнул Дес. — Фло, да очнись ты! Он карьерист, чиновник, предприниматель… Игрок, легко жертвующий фигурами на доске ради выигрышной партии. Понимаешь, о чем я?

Флори честно ответила, что не понимает. Дес огляделся по сторонам, словно опасался, что их разговор подслушивают, затем наклонился к ней и тихо сказал:

— Он знал, что Франко плетет против него интриги. И где сейчас Толстяк Ко?

— Его убил подельник Эла, — скептически заметила она.

— Франко убил тот, кто знал об опасности и осознанно послал его в тоннели с заданием. Такова цена за молчание Прилса. Иначе почему, думаешь, он не заявил о том, что устроили лютены? Ему пообещали, что виновник будет наказан, и домограф свое слово сдержал.

Флори молча уставилась на Деса, пытаясь понять, откуда взялись его подозрения.

— Ты думаешь так, потому что враждуешь с ним?

— Нет. Я враждую с ним, потому что так думаю. — Он скрестил руки на груди, подчеркивая свою категоричность, сломить которую не удастся.

— Не лукавь, Дес. — Флори нахмурилась. — Мы оба знаем истинную причину, почему Рин так тебя раздражает. Не заставляй меня говорить обидные вещи.

Как бы она ни старалась смягчить свои слова, они все равно задели Деса. Он цокнул языком и неожиданно быстро уступил в споре:

— Я понял, извини.

Флори молча вернулась к своему делу. Достав из раковины графин, водрузила его на стол, а затем вытерла влажные руки о полотенце. Она медлила нарочно, пытаясь придумать что-нибудь, способное сгладить неприятный момент. Ей не хотелось, чтобы разговор заканчивался так.

— Спасибо, что беспокоишься обо мне, — сказала она.

Дес улыбнулся, хотя глаза его по-прежнему оставались грустными из-за их миндалевидной, с опущенными уголками формы.

Флори подхватила графин и поспешила в сад. У нее оставался последний вечер в Голодном доме, и она хотела провести его в кругу друзей.



Осколки полуденного солнца тонули в беспокойных водах Почтового канала. К затонувшему дому курсировали прогулочные суда — местные дельцы быстро придумали, как заработать на любопытстве горожан, и организовали экскурсии к новой достопримечательности. Проворные лодки Плавучей почты одна за другой отходили от причала — за праздничные дни у них накопилось много работы, с которой едва справлялась небольшая городская флотилия. В этой суете дрейфующий паром выглядел неповоротливой и ленивой махиной.

Флори стояла на пирсе, вцепившись в перила, и наблюдала за тем, как грузовой отсек судна начиняли багажом, пока пассажиры медленно взбирались на палубу. Паром никуда не спешил, но Флори чувствовала, как стремительно утекают минуты, приближаясь к тому моменту, когда и ей самой придется взойти на борт. Она намеренно задержалась здесь, чтобы побыть одной и справиться с эмоциями. Дарт, Дес и Офелия отправились проверять багаж, чтобы грузчики ничего не перепутали. Рин, обещавший проводить их, до сих пор не явился — опоздал (что на него не похоже) или не смог оторваться от важных дел (что могло сойти за правду). Она не сердилась на домографа; это было все равно что обижаться на воду из-за того, что она мокрая.

Щурясь от солнца, Флори пыталась разглядеть вдалеке крышу Озерного дома, словно и с ним хотела попрощаться. Прогулочные суда самых разных калибров со всех сторон облепили крышу, торчащую на поверхности.

Флори не сразу заметила, что к ней присоединился молчаливый созерцатель. Она почувствовала, как пространство вокруг изменилось, и отмахнулась от навязчивой идеи, давно привыкнув, что всюду ей мерещится Дарт. Вскоре иллюзия обрела голос и спросила:

— Как думаешь, куда переправят Озерный дом?

Флори обернулась. Рядом с ней стоял настоящий Дарт — правда, какой-то сконфуженный и зажатый, что для его нынешнего облика самоуверенного детектива было в диковинку.

— Безлюдь привык жить в воде, — ответила она. — Думаю, на болотах Зыбня ему понравится.

— Рассуждаешь как настоящий домограф. — Он одобрительно кивнул.

— Потому что настоящий домограф поделился со мной планами, — призналась Флори и усмехнулась. Дарт бессознательным жестом провел по волосам, словно пытался себя успокоить. Ей пришлось спасать разговор небрежным вопросом, куда подевались Дес и Офелия.

— Отправил их за лимонадом. Не возражаешь?

Флори покачала головой, сама не зная, что скрывалось за этим вопросом: предложение выпить лимонада или побыть наедине.

— Буду рад получать от вас новости, — сказал он нерешительно, а потом добавил: — Мой безлюдь не любит письма, но ты можешь отправлять их в таверну или домографную контору…