Безлюди. Одноглазый дом

— Там, в шкафу, на нижней полке, — заявила Офелия, когда они пришли.

Здоровяку приказали забрать документы, и он устремился к деревянному шкафу. Ключ торчал из дверцы, облегчая доступ к внутренностям гардероба. Здоровяк стал шарить в ворохе пестрых платьев, лапая их грязными ручищами, чтобы добраться до нижней полки. Доре это не понравилось. Вернее, она посчитала подобное отношение к ее платьям непростительным кощунством.

В один момент здоровяк дернулся назад, будто встретился с чем-то пугающим. Он поздно понял, что это ловушка. Длинные рукава — зеленые и извивающиеся, словно змеи, уже обхватили его огромные руки, затягиваясь все сильнее. А следом красная атласная лента, бывшая, наверно, поясом какого-то платья, скользнула в распахнутый от ужаса рот. Здоровяк захрипел, попытался отбиться от удушающей ленты, но руки уже не подчинялись ему, словно он превратился в марионетку.

— Что за… — ошеломленно начал притворщик и не успел договорить, потому что Флори сшибла его с ног отчаянным ударом под колени.

На сей раз сестры не медлили и рванули прочь, едва появился призрачный шанс на спасение. Дверь захлопнулась за их спинами и заскрежетала замком, заперев преступников в комнате. Оставалось надеяться, что это хотя бы ненадолго их остановит.

Флори первой сообразила, куда бежать, а Офелия слепо последовала за ней и не сразу поняла, что они попали в библиотеку. Дверные замки щелкнули, лестница для стеллажей, грохоча на колесах, появилась из-за стены и, прокатившись вдоль книжных полок, остановилась, заслоняя собой вход. Безлюдь пытался защитить их, как защитил Бо, спрятав от врагов.

На письменном столе Флори нашла канцелярский нож, которым принялась пилить веревки на запястьях. Она провозилась с путами слишком долго, прежде чем освободилась сама, а затем помогла Офелии. Их подгоняло острое ощущение, что опасность надвигается неотвратимо, как мчащийся на всех парах локомотив.

Дом сотрясался от грохота и криков. Еще недавно Офелия считала безлюдя грозным и жестоким, но сейчас понимала, что он тоже уязвим. Ожившие платья из шкафа, замки и двери — могло ли это оружие победить двух головорезов, на чьих руках не одна смерть? Платья исполосуют ножом, двери разобьют в щепки, разрушат все преграды, но получат то, что им нужно.

Оставаться в безлюде было опасно, соваться в тоннели — тоже. Не зная ходов, они могли заблудиться в подземных лабиринтах. Времени на раздумья у них не осталось. Дверь внезапно содрогнулась от резкого удара, а следом раздался разъяренный голос притворщика:

— Я вас достану, гадины!

— У нас нет выбора, Флори, — шепнула Офелия и умоляюще взглянула на сестру.

Они устремились к стеллажу, скрывавшему дверь в тоннели. Офелия нашла на полке рычаг, замаскированный под невзрачный томик, и дверь с лязгом открыла им путь. Сестры переглянулись и шагнули в темноту. Чтобы попасть в тоннели, вначале следовало спуститься по длинной лестнице. Они успели ухватиться за перила, прежде чем дверь закрылась, отрезав их от единственного источника света. Пришлось продолжить спуск в кромешной тьме. Воздух становился холоднее и гуще, будто они погружались в воду, и это вызывало у Офелии озноб. Она не умела плавать и с детства боялась, что утонет или захлебнется. Сердце колотилось в груди как бешеное, и ею двигало лишь осознание того, что если она останется стоять, оцепенев от ужаса, то неминуемо встретит еще больший кошмар.

Сойдя с лестницы, они побежали вперед, надеясь, что рано или поздно лабиринты тоннелей приведут их к одному из выходов. Промокшая под дождем одежда неприятно липла к телу, холод тоннелей пробирал до костей. Боясь потерять друг друга в темноте, сестры взялись за руки и пошли наугад. Вскоре они оказались в тупике и свернули в другую часть тоннелей. Здесь Офелия споткнулась обо что-то и плашмя рухнула на пол. Это случилось так неожиданно, что сестра не смогла удержать ее. От резкого удара дыхание сбилось, горло обожгло огнем, и Офелия начала задыхаться. Несколько мгновений она недвижимо лежала на земле, чувствуя, как ее одежда пропитывается липкой влагой. Вначале Офелия подумала, что кровь — ее, и фантазия нарисовала жуткую картину: она упала на что-то острое и пробила грудную клетку.

Тьму прорезал слабый луч света. Офелия сощурилась и с трудом разглядела Флори, которая где-то нашла фонарь. Его треснутое мутное стекло пропускало совсем мало света, однако его хватило, чтобы рассмотреть происходящее вокруг и понять, что кровь не ее. Офелия коротко вскрикнула, увидев перед собой мертвеца. Лужа крови растеклась вокруг его головы темным пятном, из толстой шеи торчала только рукоять ножа, и казалось, будто он пригвожден им. Она подумала про бабочек — мертвых созданий, приколотых булавкой. Флори поднесла фонарь поближе к его лицу и ошеломленно воскликнула:

— Это Франко!

Ее неосторожный возглас выдал их. Откуда-то сверху донеслось гулкое эхо, принеся плохое известие: длинный путь оказался иллюзией — они не ушли так далеко, как предполагали. Притворщик догонял. Оставался последний шанс на спасение — бежать, и сестры стремглав бросились прочь, прихватив с собой фонарь.

Каким-то чудом они отыскали дверь, однако их ждало разочарование: она оказалась заперта, как и все прочие входы, перекрытые по приказу домографа. В пострадавшие безлюди, опечатанные следящими, тоже было не попасть. Оставался Рогатый дом, где Рин созвал срочный совет лютенов. Как найти единственный выход, если им неизвестно даже направление?

Флори все-таки повернула назад и повела по другому пути. Из глубины тоннелей донесся выкрик притворщика. Эхо поглотило его слова и размножило отзвук.

— Он впереди, — с ужасом прошептала Флори.

Им пришлось погасить фонарь и свернуть с намеченного маршрута, но ускользнуть все равно не удалось. Голос гнался за ними сквозь темноту: то звучал в отдалении, то приближался и становился опасно громким. Они метались по узким проходам, иногда натыкаясь на закрытые двери. Эта гонка не могла продолжаться бесконечно. Силы были на исходе. Сестры уже не бежали, а шли вдоль стен, надеясь отыскать дверь на ощупь. Дарт говорил, что в Пьер-э-Метале насчитывается около двадцати безлюдей. На пути им встретился уже десяток запертых ходов… Означало ли это, что половина пути пройдена, или они просто блуждали по кругу?

Шаря рукой по влажной землистой стене, Офелия вдруг услышала щелчок — с таким звуком могла опускаться дверная ручка. Обернувшись, она увидела полоску света, которая расширялась по мере того, как открывался спасительный ход. Флори отыскала открытый безлюдь. Сестры юркнули внутрь, прижались спиной к двери и замерли, оглядываясь вокруг, чтобы понять, куда попали.

Под арочным сводом погреба завывал ветер, и фонари, висевшие на цепях, раскачивались на сквозняке. Свет мелькал и прыгал; казалось, что помещение полно движущихся теней. Стены были изрешечены круглыми отверстиями, отчего напоминали коробочки лотоса, — только вместо семян там лежали бутылки. Из винного погреба вела закрученная спиралью лестница. Не успели они добраться до нее, как услышали скрип петель.

Офелия обернулась и вскрикнула, увидев перед собой притворщика. Он сохранял образ Дарта, хотя не был на него похожим. Так выглядела опасность, жестокость, приближающийся кошмар. Притворщик довольно осклабился и двинулся прямо на сестер. Они попятились, но бежать было некуда: на лестнице появился кто-то другой. Их загнали в ловушку, как дичь.

— Спасибо, что сами пришли в гости, — съязвил притворщик. — А теперь поднимайтесь, живо!

Сестры не сдвинулись с места.

— Либо вы делаете, что сказано, либо я перережу вам глотки. Обеим! — он выкрикнул это с такой яростью, что сестры не усомнились в серьезности его намерений.

Они подчинились и поднялись наверх, где их встретил тип с сальными волосами до плеч. Его лицо показалось Офелии знакомым, а когда патлатый приказал им повернуться и сложить руки за спиной, она узнала голос — один из тех, кто улюлюкал ей вдогонку той ночью…

Их снова связали и повели куда-то. Из погреба они попали на кухню, а следом в столовую — просторную комнату с дубовым столом, окруженным мягкими стульями. Гобеленовая обивка на них выцвела, утратив лоск. Покрывшиеся патиной канделябры, прежде служившие украшением стола, превратились в груду металла, сваленную на полу. Осколки битой посуды устилали мрамор, словно ковер. Над всем этим хаосом, под высоким сводчатым потолком тревожно завывал ветер, словно оплакивал потерянную роскошь.

Это все, что Офелия успела разглядеть, пока ее приматывали к стулу. С Флори обошлись так же, а потом для надежности связали и ноги. Управившись с пленницами, патлатый ушел выполнять новое распоряжение. Притворщик тем временем вальяжно расположился на стуле напротив: закинул согнутую ногу на колено, как часто делал настоящий Дарт. Случайное совпадение вызвало у Офелии тревожный озноб.

Притворщик долго сверлил Флори хищным взглядом, но наконец обронил:

— Ты будешь умницей, если расскажешь, где документы на дом.

— В нем и остались.

— Вздумала врать мне?

Медленно, будто нехотя, притворщик встал и склонился над Флорианой. Она не отстранилась и даже не вздрогнула, когда пальцы грубо вцепились ей в подбородок. Одной ей было ведомо, что она чувствует, видя перед собой злодея с лицом Дарта.

— Мы перевернули весь дом — и ничего не нашли. Знаешь, как в приюте мы однажды проучили такого врунишку? Проткнули иглой его поганый язык. Хочешь, я сделаю тебе так же?

— Ты лжец и трус! — отчаянно выпалила Флори. — Тебе даже не хватает смелости показать свое настоящее лицо.

— Я не боюсь показать лицо, но оно тебе не понравится…


Он закрыл глаза и медленно осел на пол, словно с ним случился обморок. В следующий миг его лицо начало меняться. Одни черты выцветали, а другие проступали сквозь истончившуюся кожу, будто она была не толще намокшей бумаги, и вскоре перед ними оказался совсем другой человек. Щуплый, с коротко остриженными русыми волосами. На его бледном лице светлые брови были едва заметны, что придавало ему странный и немного пугающий вид. На правой щеке — от подбородка до самого уха — тянулось красное пятно.

— Я не всегда был таким, — он словно оправдывался за свой вид. — Когда мне было восемь, приютский повар поймал меня за воровством хлеба и приложил к раскаленному котлу. О, сколько насмешек и отвращенных взглядов я получил за все следующие годы. Вот чем я заслужил силу, которую дал мне безлюдь. — Он ткнул пальцем в щеку, пораженную ожогом. — Так что не смей называть меня трусом! Иначе я исполосую твое личико так, что тебя не узнает твоя мать! — Он наигранно ахнул и, скорчив виноватую гримасу, добавил: — Ах да, она же мертва…

— Ты мерзок, — бросила Флори.

— Мне талдычили об этом все приютские.

— Они говорили не об ожогах.

Притворщик ничего не ответил, только сплюнул на пол, будто желчь от сказанных слов скопилась у него на языке. Офелия наблюдала за ним, и его фигура медленно размывалась, теряла очертания, словно окутанная туманом. Она заплакала, не в силах слушать, с какой издевкой Эл рассуждает о смерти: так мог говорить лишь тот, кто никого не любил и не терял. Своими всхлипами Офелия привлекла его внимание. Притворщик склонился над ее ухом и хрипло, перевирая мотив, пропел:

И не нужно горько плакать — Слезы правды не исправят…





Было ли это простым совпадением или подлым ударом под дых, но Элберт «утешил» ее словами из сиротской колыбельной. Когда-то в приют попала музыкальная шкатулка с этим надоедливым мотивом, где из нее сделали традицию. Каждую ночь, перед сном, сиделка совершала обход: заводила механизм и, пока мелодия играла, стояла в дверях, строгим взглядом скользя над кроватями. Потом она уносила шкатулку в следующую спальню — и там ритуал повторялся. Гулкое эхо разносило отголоски надоедливого мотива, так что одним прослушиванием дело не ограничивалось… За годы беспрерывной работы механизм износился и стал играть с перебоями. Бывало, шкатулка прерывалась на середине, а иногда доигрывала мелодию, хрипя и заикаясь. В моменты, когда механизм глох, сиделке приходилось допевать за него. Так приютские узнали, что у колыбельной есть слова и что у сиделки такой скрипучий голос, что иногда его можно спутать со звуками старой шкатулки. За месяц жизни в приюте они заучили эти слова наизусть.

Элберт с нескрываемым удовольствием посмотрел на них. Ему явно нравилось вызывать самые ужасные чувства, словно бы он питался болью, страхом и слезами.

— Почему у вас такие печальные лица? Длинноименным не положено грустить. — Он засмеялся, а потом рявкнул: — А вот и нет! Если я захочу вас прикончить, то ни одно поганое имечко вас не спасет!

Он небрежно покрутил нож на ладони, пару раз рассек им воздух, точно хотел нагнать страху, но едва не выронил его из рук, когда двери гулко громыхнули. Появление патлатого, притащившего ворох бумаг, испортило все представление. Повинуясь молчаливому жесту Элберта, он подсунул документы Флориане:

— Нужна подпись.

Она спросила, что это, — как будто у нее был выбор: подписать или нет. Эл с кривой усмешкой ответил:

— Разрешение владельца на продажу товара, добытого в недрах безлюдя, и оттиск удостоверяющего жетона. Без этого серьезные компании не будут иметь с тобой дело. — Он нервно дернул головой и приказал: — Подписывай.

— У меня руки связаны.

Он сделал жест в адрес приспешника, чтобы тот освободил руки пленнице. После ей подсунули документ и чернильную ручку, и Флори поставила свою подпись.

— Подавись своими деньгами, — в сердцах выпалила она.

Элберт метнулся к Флориане, и Офелия испугалась, что в ответ на такую дерзость он сделает что-то жестокое.

— Ты и вправду думаешь, что все из-за денег? О нет. — Эл коснулся острием ножа ее носа и отстранился. — Людям нужно показать их место. Жадный до денег должен их лишиться, тщеславный должен быть обесчещен, а тот, кто всю жизнь терпел лишения, достоин получить свое.

— А что должен убийца? — с вызовом спросила Флори.

Это была не смелость, а безрассудство. Офелии хотелось закричать на сестру, заставить ее замолчать, чтобы не провоцировать Элберта.

— Кого тебе так жалко? — Он нахмурился. — Паучиху, в чьих сетях сгинула не одна жертва? Мародера Сильвана? Может, тебе жалко главу Общины, что принимал людей за домашний скот и кормился за их счет? Или старину Франко, который плел интриги за спиной домографа?

— Всех, — коротко ответила Флори.

Элберт отвлекся, чтобы отдать новый приказ, и подельник ушел, чтобы проверить, все ли готово к отплытию. Притворщик продолжил свою речь. Ему незачем было объясняться перед пленницами, однако человек, так долго прятавшийся в тени, не мог насытиться тем, что обрел публику. С наслаждением он смаковал подробности: как наивно Мео открыл дверь в тоннели; как легко Паучиха предала безлюдей ради своего мнимого спасения; как жадность Сильвана привела его к смерти; как глава Общины прознал о делах Элберта и поплатился жизнью за то, что запросил слишком много. Жертвы были доверчивыми, отчаянными, алчными и тщеславными людьми. Госпожа Прилс сочетала в себе эти качества, но до сих пор была жива — возможно, потому что служила связующим звеном. Под видом ее брата Элберт мог появляться в доме Прилсов и вести свою игру. Тупая богачка, как он ее называл, приходила в Общину каждые выходные, щедро одаривая монетами местную детвору, а пару раз явилась в сопровождении братца. Вот тогда к Элберту пришла идея: под видом Сильвера Голдена прийти на званый ужин к Прилсам и украсть все, что не приколочено. Однако в тот вечер нашлось дело покрупнее: сама судьба свела его с господином Гленном.

— Я одурачил их всех! — самодовольно воскликнул Элберт. — Сделать это несложно, когда вместо головы у людей денежные мешки.

— А у тебя пустой мешок вместо сердца! — не сдержалась Флори.

— Только не говори, что тебе жаль и безмозглую Прилс! — Он заглянул ей в лицо, будто хотел узнать ответ до того, как его услышит, и поразился своему выводу: — В самом деле, святоша? После того, как она оболгала тебя и отправила за решетку?

— Откуда ты… — Флори замолчала. Мрачная тень осознания пролегла на ее лице. — В тот вечер ты был в доме под видом Прилса?

Самодовольная ухмылка перекосила и без того кривое лицо.

— Ловко я, да? Одним брошенным слухом отвлек лютенов, убрал с пути Прилса, чтобы порезвиться в его доме, и нашел, чем занять благородного спасителя Дарта.

— И все это ради щепотки табака?

— Зато теперь, как видишь, — он развел руками в стороны, — Дом-на-ветру дышит гостеприимством.

Им, пленницам, привязанным к стульям, сложно было судить о радушном приеме.

Небрежные фразы Элберта постепенно раскрывали все загадки. Ему нравилось говорить об этом, демонстрируя свой пытливый ум и коварство. Он хотел сказать что-то еще, когда в комнату ворвался патлатый.

— Двое! На пирсе! Нашли баржу! — задыхаясь, выдавил он. Очевидно, ему пришлось бежать, чтобы поскорее донести известие.

Элберт резко повернулся к Флориане, преисполненный злости.