Без воды
Часть 7 из 49 Информация о книге
Для доступа к библиотеке пройдите авторизацию
Долан покраснел, и она сразу пожалела о своем резком замечании, ибо после ее слов в комнате воцарилось молчание. Она уже собралась что-то сказать, чтобы разрядить обстановку, но Эммет опередил ее, продолжая размышлять вслух:
– Я не уверен, что эти аргументы о преимуществах Эш-Ривер в качестве железнодорожного узла не притянуты за уши. На пастбищах Мерриона Крейса сколько голов скота пасется? Две тысячи? А как только ему удастся отнять у Десмы последний кусок земли на берегу ручья, он запросто прибавит к своему стаду еще тысячи две. И вот ему-то наверняка железная дорога будет просто необходима, чтобы переправлять все это в восточные штаты. Ассоциация скотоводов уже целиком и полностью на его стороне и пребывает в полной боевой готовности. А этим толстосумам ничего не стоит быстренько собрать необходимые средства для прокладки этого участка железной дороги Прескотт – Финикс.
– Хотелось бы мне посмотреть, как Крейс попробует хоть что-то у Десмы отнять, – хмыкнула Нора.
– И посмотришь, – грустно улыбнулся Эммет, и ей очень захотелось, чтобы он перестал так улыбаться. Вряд ли что-то раздражало ее больше, чем эта тоскливая снисходительная улыбка. – Когда Эш-Ривер передадут права на управление округом, Амарго быстренько разорится, а вместе с ним и Десма. Крейсу даже не придется посылать никого из своих приспешников, чтобы ее поторопить; ему даже из ружья ни разу выстрелить не придется. И в итоге он заплатит ей сущие гроши по сравнению с тем, что предлагал три года назад. Если вообще хоть что-нибудь заплатит. Ей-богу, у них все отлично продумано.
– Меня удивляет, как ты можешь так спокойно все это воспринимать? – возмутилась Нора. – Это же все-таки не партия в шахматы. Мы тут живем! И если Десму заставят сдаться, так и нас всех тоже.
Эммет ответил, не отрывая взгляда от газеты:
– Когда играешь в шахматы, сдаваться нельзя до последнего.
Впоследствии она не раз жалела, что еще тогда, несколько месяцев назад, не сумела найти достойный ответ.
– Ясно же, что далеко не каждый выиграет от того, что власть в округе будет передана Эш-Ривер, – сказала она.
– И ты чертовски права, мама, – заметил Роб.
Эммет пожал плечами:
– Разумеется, права. Но, как я уже говорил, в газете напечатают высказывания только тех, кто этого выигрыша удостоится.
– А почему бы нам не опубликовать мнение остальных?
– Каких остальных?
– Ну, тех, кто против.
– А те, кто против, если они вообще существуют, к нам в газету со своими письмами не обращаются.
Нет, это было просто невыносимо! Нора окончательно разозлилась. С каких это пор Эммет вдруг стал полагаться на появление чьих-то писем, чтобы заполнить полосы «Стража Амарго»? Ведь еще совсем недавно он сам писал весьма яркие и злые статьи, говоря об ужасном положении шахтеров и старателей и перечисляя грехи американской агентуры, стремящейся выжить с насиженного места последние индейские деревни; он специально мотался в горы, чтобы расспросить старожилов, сколько в точности снега выпадало в этих местах раньше и что они, опираясь на свой опыт, могут честно пообещать в ближайшем будущем…
– А вы возьмите и напишите что-нибудь, миссис Ларк, – вдруг предложил Эммет.
– А что, могу и написать!
И, чтобы успокоиться, Нора с притворным многословием обрушилась на Роба:
– Кстати, если рассматривать светлую сторону происходящего, то раз уж Эш-Ривер суждено стать по-настоящему скотоводческим городом, тебе стоит задуматься: может, лучше здесь и остаться, а не тащиться бог знает куда в Монтану?
Роб мрачно посмотрел на нее, затем на Джози и снова вернулся к своему сапогу, который старательно латал.
Какое-то время после этого разговора Норе казалось, что Эммет действительно решил написать некий ответ. Он стал частенько засиживаться за полночь, включив настольную лампу, и все что-то писал, подпирая ладонью лоб. Норе это прямо-таки душу грело. Но время шло, а предполагаемый ответ так в их газете и не появился. Когда весной Эммету пришлось срочно уехать во Флэгстафф, поскольку сорвались поставки типографской краски, она про себя решила: уехал он только потому, что все-таки решил опубликовать свой ответ «Горну Эш-Ривер», а после выхода статьи ему неприятно будет находиться дома и выслушивать похвалы в свой адрес. Однако в «Страже» так и не было напечатано ни словечка. Ни единого.
Следующей, кто высказался в «Горне» в пользу передачи власти Эш-Ривер, была некая местная учительница. Она опасалась, что Амарго по-прежнему пользуется весьма сомнительной репутацией, а обстановка там все еще слишком близка к самым первым, полным беззакония дням его существования. По этим причинам, считала она, этот город вряд ли способен надежно представительствовать в законодательном собрании будущего штата. «Нужно учитывать и тот немаловажный факт, – громким веселым голосом читал Эммет, – что дорога, проходящая в каньоне Амарго, так, по всей видимости, и осталась настоящим раем для всевозможных злодеев, тогда как дорога в Эш-Ривер вполне защищена от подобных неприятных встреч».
– Надо нам туда поехать, – тут же предложил Роб, – и пошустрить на тамошней дороге, пусть жители Эш-Ривер почувствуют, насколько она от встреч со злодеями защищена.
Эммет строго на него глянул:
– Ты подобные разговоры оставь.
– Но, папа, на дороге в каньоне Амарго давным-давно уже никаких налетов и ограблений не случается! Совсем никаких!
– Значит, будут случаться, – мрачно пообещал Эммет. – Ближе к выборам.
И, разумеется, уже в июле в «Горне Эш-Ривер» появилось сообщение о налете в каньоне Амарго. Это была, пожалуй, одна из самых длинных статей, какие Норе доводилось видеть в колонках этой газеты. Некий человек, следовавший из Прескотта, подробно описал свою встречу с двумя мужчинами «в шляпах и на лошадях», причем лошади были «явно краденые»; разбойники три часа продержали его возле aguaje Кортеса, «избавив» на прощание от кошелька и сапог. Выпавшие на его долю испытания серьезно усугубила необходимость босиком добираться до Амарго, где он и уведомил шерифа Харлана Белла об ограблении. «Вообразите мое огорчение, – читал Долан, старательно гнусавя и, как ему казалось, подражая голосу автора письма, – когда я узнал, что вознаграждением мне будут три часа бессмысленной задержки, которые я проведу в грязной индейской деревушке. Шериф Харлан Белл, человек с грубыми манерами и чрезвычайно несимпатичным лицом, отвел меня в некое заведение, которое он именовал «отелем» и которое оказалось самой настоящей развалюхой как снаружи, так и внутри, однако там меня встретили с максимально возможным гостеприимством, то есть предоставили комнату, где окна не были выбиты выстрелами».
– Мосс Райли станет возражать, – сказала Нора. – Он, конечно, свой «Палома-хаус» несколько запустил, но это по-прежнему очень приятное местечко.
Голова Эммета с застывшей улыбкой вновь возникла в дверях гостиной.
– Ах, бедный пострадавший пилигрим! Ведь если бы место в Собрании было за представителем Эш-Ривер, тогда и полицейский участок находился бы там, всего в нескольких шагах от новых гостиниц, а не в нашем медвежьем углу.
Долан, энергично взмахнув газетой, поддержал отца:
– Я считаю, что их конечная цель – оставить Амарго совсем без воды.
Подобная гладкость речи передалась Долану по наследству от Эммета и его родни, хотя Нора считала, что характеру мальчика это совершенно не соответствует. Ее вообще невыносимо раздражало происходящее. Какими глупостями они тут занимаются! Сидят на кухне и хихикают по поводу неизбежного поглощения их города этой засушливой пустыней! Такое ощущение, будто самодовольный педант Бертранд Стиллс – единственный во всей долине владелец типографии и они совершенно не в силах как-либо ему противодействовать, так что им только и остается, что хихикать да удивленно пожимать плечами. А в итоге он запросто сметет их со своего пути.
– Как, кстати, поживает твое опровержение? – спросила она мужа.
– Подвигается потихоньку.
– Год назад ты бы из-за этого спать не мог, ночами писал бы!
Эммет был человеком улыбчивым. Годы, проведенные под жарким солнцем Амарго, начертили вокруг его рта четкие добродушные морщины. Но иногда, хотя и крайне редко, его лицо могло стать удивительно жестким, и это всегда производило на окружающих внезапный и отталкивающий эффект.
– Там видно будет, – процедил он сквозь зубы.
– Нет, надо нам все-таки показать им, почем фунт лиха, – вмешался в их разговор Роб, – пока тамошние почтовые кареты не сменили путь следования во избежание так называемых налетов.
Однако было слишком поздно даже для этого. Вскоре последовала еще одна публикация в «Горне» – жалобное письмо слезливого лицемера Ферди Костича. Этот кривоногий маленький славянин служил в Амарго почтальоном, однако его обязанности, увы, оказались значительно урезаны, ибо почта штата стала направлять всю корреспонденцию в Эш-Ривер. Костич полагал, что столь внезапный поворот в равной степени связан со страхом перед возможными налетчиками и с уверенностью в том, что власть, безусловно, перейдет в руки Эш-Ривер, хоть и утверждал, что ему лично становится грустно при мысли о возможном упадке Амарго, ведь он считает его своим домом. Однако, писал он, его заботит прежде всего практическая сторона дела: если Амарго удержит свое место в Законодательном собрании Территории, то ему, Ферди Костичу, придется каждый раз ездить за почтой в Эш-Ривер, а это путь неблизкий, а потом возвращаться в Амарго, так что срок доставки корреспонденции весьма удлинится.
– Ну и пусть в Эш-Ривер перебирается! – тут же заявила Нора. – Вот уж тамошние женщины будут рады, когда он начнет к ним в окна подглядывать!
– Нам всем довольно скоро перебираться придется, – спокойно заметил Эммет.
И эти его слова, пожалуй, больше всего задели Нору: неужели, гневно думала она, у него совести не хватает говорить о подобных перспективах хотя бы мрачным тоном? Ведь в его голосе, пожалуй, звучит даже некое приятное возбуждение, некое предвкушение новых возможностей! Что ж, конечно, это прекрасная возможность оставить позади все свои ошибки и промахи. Нельзя обвинять человека в том, что он потерял дело своей жизни, поскольку его родной город стал банкротом.
– Если бы ты все-таки собрался с силами и закончил свое опровержение, у нас, наверное, сохранилась бы хоть какая-то возможность замедлить развитие этого безумия, – ледяным тоном сказала Нора.
– Я не хочу спешить и старательно обдумываю каждое слово.
– А почему бы тебе не посоветоваться с кем-то из тех, для кого эта проблема является куда более насущной? Например, с Десмой?
– С Десмой? Она мужа оплакивает. И у нее хватает проблем с оформлением тех двух участков, на которые они с Руисом заявку подавали, это же куча разных бумаг, а жулики из Земельного управления все время ее торопят. Так что Десму сейчас лучше не беспокоить.
– А как насчет других подписчиков? Или твою газету больше никто не читает?
– Я ведь уже говорил: никаких писем на эту тему к нам не поступало.
– Просто люди поняли, что ты никогда ничего не напечатаешь! Все просто ошеломлены твоим затянувшимся молчанием, Эммет! В последние месяцы твоя газета публикует разве что прогноз погоды и всякие забавные истории о том, кто к кому в наш город приезжает.
Так всегда бывало: чем сильней во время их ссор злился Эммет, тем спокойней с виду он становился. Он прямо-таки застыл на месте, а его нижняя челюсть казалась каменной и почти не двигалась, когда он с расстановкой процедил сквозь зубы:
– Пойми, Нора, мы потеряли свое место в Законодательном совете, как только Мерриону Крейсу удалось подкупить наших законодателей, сунув каждому в карман пачку своих грязных скользких денег. И теперь совершенно бессмысленно ворошить прошлое.
– Тогда позволь это сделать мне, – решительно заявила Нора. – Позволь мне что-нибудь написать.
– Ты же все равно не станешь этого делать.
– Позволь ей, пап! – снова подал голос Роб.
– Мне же не обязательно подписываться своим собственным именем, Эммет.
Теперь мальчики наблюдали за ними очень внимательно. Эммет снял очки.
– Запомни раз и навсегда, Нора: мы не будем бодаться с газетой Мерриона Крейса, когда до выборов, которые он намерен выиграть, остается всего три месяца.
– Возможно, если б у нас хватило храбрости, мы не оказались бы до такой степени утонувшими в долгах! – с новым приливом ярости заговорила Нора. – И ты не испытывал бы облегчения при одной лишь мысли о том, что, когда Амарго окончательно обанкротится, тебе можно будет бросить и наш дом, и твой печатный станок, и твою газету!
Все-таки Эммет обладал невероятным терпением. Он помолчал, внимательно на нее глядя, а потом спокойно сказал:
– Ну хорошо. Раз уж ты, черт подери, так рвешься в бой, то, может, тебе и впрямь полегчает, если ты все свое возмущение на бумаге изложишь?
* * *
И Нора, вняв совету мужа, с воодушевлением принялась за работу. Много лет она ничего, кроме писем, не писала, и сейчас очень старалась собрать все свои мысли воедино и направить их к одной великой цели, но непослушные мысли то и дело разбегались в разные стороны, вспугнутые очередной вспышкой ее гнева. В последний раз перечитав письмо Ферди Костича – было четыре часа утра, и за окном плыли грязноватые предрассветные сумерки, – она, прежде чем порвать это чертово письмо и выкинуть его в уборную, ухитрилась-таки написать нечто весьма пространное в защиту жизни в Амарго. Она напомнила о первых днях существования города, когда он представлял собой всего лишь лагерь поселенцев при серебряном руднике на берегу Большого Раздвоенного Ручья; она описала первых здешних фермеров, Десму и Рея Руис, сумевших выдержать и засуху, и грабежи; она рассказала, как маленькая группа первопоселенцев даже ночевала в одной полотняной палатке; она не забыла и шерифа Харлана Белла, который в первое время всего лишь развозил почту и даже не мечтал стать шерифом, и Дока Альменару, променявшего сытую и праздную жизнь в Сан-Франциско на возможность творить добро на этой богом забытой засушливой земле.
Нора и сама удивлялась – особенно если учесть, сколько негативных чувств она испытала, впервые приехав в Амарго, – с какой доброжелательностью, мгновенно пробудившейся в ее душе, она обо всем этом пишет. Возможно, правы были старики, говоря, что со временем всегда начинаешь сентиментально относиться к собственной жизни, как бы на самом деле она ни была прожита.
А может, она все-таки действительно умеет писать?
Но чем подробней она описывала то, что должно было стать как бы отправной точкой ее будущей статьи, тем ярче проступали лежавшие в основе этого истины, и ей уже начинало казаться, что эти истины одерживают победу над той целью, которую она себе наметила. Нельзя рассказывать о жизни в Амарго и не упомянуть об одиночестве. Или о змеях. Или о том печальном факте, от которого никуда не денешься: эта некогда зеленая долина обманула многих фермеров, которые год за годом возлагали надежды на зимние снегопады, однако в радиусе сотни миль в последние две зимы не случилось ни одного настоящего снегопада, а поэтому не ожили даже те тонкие нити чистой воды в пересохших arroyos, на которые поселенцы, собственно, и делали ставку.
А еще, конечно, об этой ужасной жаре.
О жаре лучше даже не вспоминай, услышала она голос Ивлин, словно та стояла у нее за плечом. Иначе тебе придется рассказать и обо мне, а это точно ничем хорошим не кончится.
Но если даже жизнь в их маленьком городке и была, честно говоря, далеко не райской, то, может быть, сплотить жителей Амарго удастся, правдиво рассказав им, чего городу будет стоить потеря места в Законодательном собрании Территории? Амарго уже утратил почтовое сообщение с двумя крупными городами. За этим последует закрытие торгового центра и почты, остановятся грузовые перевозки. Центральная часть города неизбежно начнет разрушаться. Люди столкнутся с необходимостью по три, а то и по четыре дня добираться до почты или до магазина, чтобы купить муки или хотя бы просто увидеть еще хоть одну живую душу. В итоге вскоре окажутся заброшенными не только те, пока еще пустые, участки, на которые поселенцы подали заявку, но и возделанные земли на фермах – и это отступление будет куда более мощным, чем даже то, что было вызвано засухой. И что потом? А потом на всех освободившихся участках, которые Меррион Крейс давно потихоньку скупает у тех, кто уже почувствовал себя побежденным, и у тех, кто просто решил продать свою землю, станут пастись стада Крейса, и он не будет должен ни гроша тем, кто тяжким трудом расчистил и возделал эти акры земли. А Крейсу останется только дождаться, когда в ручьях снова зашумит вода и все вокруг зазеленеет – только тогда здесь уже не будет никого, способного ему возразить, не будет ни чужих ферм, ни оград, которые сейчас его стадам приходится обходить. Разве ж не к этому он стремится?
Пожалуй, все это уже начинает попахивать профанацией, подумала Нора.
Сомневаюсь, мама, что тебе стоит продолжать в том же духе, поддержала ее и Ивлин.
– Я не уверен, что эти аргументы о преимуществах Эш-Ривер в качестве железнодорожного узла не притянуты за уши. На пастбищах Мерриона Крейса сколько голов скота пасется? Две тысячи? А как только ему удастся отнять у Десмы последний кусок земли на берегу ручья, он запросто прибавит к своему стаду еще тысячи две. И вот ему-то наверняка железная дорога будет просто необходима, чтобы переправлять все это в восточные штаты. Ассоциация скотоводов уже целиком и полностью на его стороне и пребывает в полной боевой готовности. А этим толстосумам ничего не стоит быстренько собрать необходимые средства для прокладки этого участка железной дороги Прескотт – Финикс.
– Хотелось бы мне посмотреть, как Крейс попробует хоть что-то у Десмы отнять, – хмыкнула Нора.
– И посмотришь, – грустно улыбнулся Эммет, и ей очень захотелось, чтобы он перестал так улыбаться. Вряд ли что-то раздражало ее больше, чем эта тоскливая снисходительная улыбка. – Когда Эш-Ривер передадут права на управление округом, Амарго быстренько разорится, а вместе с ним и Десма. Крейсу даже не придется посылать никого из своих приспешников, чтобы ее поторопить; ему даже из ружья ни разу выстрелить не придется. И в итоге он заплатит ей сущие гроши по сравнению с тем, что предлагал три года назад. Если вообще хоть что-нибудь заплатит. Ей-богу, у них все отлично продумано.
– Меня удивляет, как ты можешь так спокойно все это воспринимать? – возмутилась Нора. – Это же все-таки не партия в шахматы. Мы тут живем! И если Десму заставят сдаться, так и нас всех тоже.
Эммет ответил, не отрывая взгляда от газеты:
– Когда играешь в шахматы, сдаваться нельзя до последнего.
Впоследствии она не раз жалела, что еще тогда, несколько месяцев назад, не сумела найти достойный ответ.
– Ясно же, что далеко не каждый выиграет от того, что власть в округе будет передана Эш-Ривер, – сказала она.
– И ты чертовски права, мама, – заметил Роб.
Эммет пожал плечами:
– Разумеется, права. Но, как я уже говорил, в газете напечатают высказывания только тех, кто этого выигрыша удостоится.
– А почему бы нам не опубликовать мнение остальных?
– Каких остальных?
– Ну, тех, кто против.
– А те, кто против, если они вообще существуют, к нам в газету со своими письмами не обращаются.
Нет, это было просто невыносимо! Нора окончательно разозлилась. С каких это пор Эммет вдруг стал полагаться на появление чьих-то писем, чтобы заполнить полосы «Стража Амарго»? Ведь еще совсем недавно он сам писал весьма яркие и злые статьи, говоря об ужасном положении шахтеров и старателей и перечисляя грехи американской агентуры, стремящейся выжить с насиженного места последние индейские деревни; он специально мотался в горы, чтобы расспросить старожилов, сколько в точности снега выпадало в этих местах раньше и что они, опираясь на свой опыт, могут честно пообещать в ближайшем будущем…
– А вы возьмите и напишите что-нибудь, миссис Ларк, – вдруг предложил Эммет.
– А что, могу и написать!
И, чтобы успокоиться, Нора с притворным многословием обрушилась на Роба:
– Кстати, если рассматривать светлую сторону происходящего, то раз уж Эш-Ривер суждено стать по-настоящему скотоводческим городом, тебе стоит задуматься: может, лучше здесь и остаться, а не тащиться бог знает куда в Монтану?
Роб мрачно посмотрел на нее, затем на Джози и снова вернулся к своему сапогу, который старательно латал.
Какое-то время после этого разговора Норе казалось, что Эммет действительно решил написать некий ответ. Он стал частенько засиживаться за полночь, включив настольную лампу, и все что-то писал, подпирая ладонью лоб. Норе это прямо-таки душу грело. Но время шло, а предполагаемый ответ так в их газете и не появился. Когда весной Эммету пришлось срочно уехать во Флэгстафф, поскольку сорвались поставки типографской краски, она про себя решила: уехал он только потому, что все-таки решил опубликовать свой ответ «Горну Эш-Ривер», а после выхода статьи ему неприятно будет находиться дома и выслушивать похвалы в свой адрес. Однако в «Страже» так и не было напечатано ни словечка. Ни единого.
Следующей, кто высказался в «Горне» в пользу передачи власти Эш-Ривер, была некая местная учительница. Она опасалась, что Амарго по-прежнему пользуется весьма сомнительной репутацией, а обстановка там все еще слишком близка к самым первым, полным беззакония дням его существования. По этим причинам, считала она, этот город вряд ли способен надежно представительствовать в законодательном собрании будущего штата. «Нужно учитывать и тот немаловажный факт, – громким веселым голосом читал Эммет, – что дорога, проходящая в каньоне Амарго, так, по всей видимости, и осталась настоящим раем для всевозможных злодеев, тогда как дорога в Эш-Ривер вполне защищена от подобных неприятных встреч».
– Надо нам туда поехать, – тут же предложил Роб, – и пошустрить на тамошней дороге, пусть жители Эш-Ривер почувствуют, насколько она от встреч со злодеями защищена.
Эммет строго на него глянул:
– Ты подобные разговоры оставь.
– Но, папа, на дороге в каньоне Амарго давным-давно уже никаких налетов и ограблений не случается! Совсем никаких!
– Значит, будут случаться, – мрачно пообещал Эммет. – Ближе к выборам.
И, разумеется, уже в июле в «Горне Эш-Ривер» появилось сообщение о налете в каньоне Амарго. Это была, пожалуй, одна из самых длинных статей, какие Норе доводилось видеть в колонках этой газеты. Некий человек, следовавший из Прескотта, подробно описал свою встречу с двумя мужчинами «в шляпах и на лошадях», причем лошади были «явно краденые»; разбойники три часа продержали его возле aguaje Кортеса, «избавив» на прощание от кошелька и сапог. Выпавшие на его долю испытания серьезно усугубила необходимость босиком добираться до Амарго, где он и уведомил шерифа Харлана Белла об ограблении. «Вообразите мое огорчение, – читал Долан, старательно гнусавя и, как ему казалось, подражая голосу автора письма, – когда я узнал, что вознаграждением мне будут три часа бессмысленной задержки, которые я проведу в грязной индейской деревушке. Шериф Харлан Белл, человек с грубыми манерами и чрезвычайно несимпатичным лицом, отвел меня в некое заведение, которое он именовал «отелем» и которое оказалось самой настоящей развалюхой как снаружи, так и внутри, однако там меня встретили с максимально возможным гостеприимством, то есть предоставили комнату, где окна не были выбиты выстрелами».
– Мосс Райли станет возражать, – сказала Нора. – Он, конечно, свой «Палома-хаус» несколько запустил, но это по-прежнему очень приятное местечко.
Голова Эммета с застывшей улыбкой вновь возникла в дверях гостиной.
– Ах, бедный пострадавший пилигрим! Ведь если бы место в Собрании было за представителем Эш-Ривер, тогда и полицейский участок находился бы там, всего в нескольких шагах от новых гостиниц, а не в нашем медвежьем углу.
Долан, энергично взмахнув газетой, поддержал отца:
– Я считаю, что их конечная цель – оставить Амарго совсем без воды.
Подобная гладкость речи передалась Долану по наследству от Эммета и его родни, хотя Нора считала, что характеру мальчика это совершенно не соответствует. Ее вообще невыносимо раздражало происходящее. Какими глупостями они тут занимаются! Сидят на кухне и хихикают по поводу неизбежного поглощения их города этой засушливой пустыней! Такое ощущение, будто самодовольный педант Бертранд Стиллс – единственный во всей долине владелец типографии и они совершенно не в силах как-либо ему противодействовать, так что им только и остается, что хихикать да удивленно пожимать плечами. А в итоге он запросто сметет их со своего пути.
– Как, кстати, поживает твое опровержение? – спросила она мужа.
– Подвигается потихоньку.
– Год назад ты бы из-за этого спать не мог, ночами писал бы!
Эммет был человеком улыбчивым. Годы, проведенные под жарким солнцем Амарго, начертили вокруг его рта четкие добродушные морщины. Но иногда, хотя и крайне редко, его лицо могло стать удивительно жестким, и это всегда производило на окружающих внезапный и отталкивающий эффект.
– Там видно будет, – процедил он сквозь зубы.
– Нет, надо нам все-таки показать им, почем фунт лиха, – вмешался в их разговор Роб, – пока тамошние почтовые кареты не сменили путь следования во избежание так называемых налетов.
Однако было слишком поздно даже для этого. Вскоре последовала еще одна публикация в «Горне» – жалобное письмо слезливого лицемера Ферди Костича. Этот кривоногий маленький славянин служил в Амарго почтальоном, однако его обязанности, увы, оказались значительно урезаны, ибо почта штата стала направлять всю корреспонденцию в Эш-Ривер. Костич полагал, что столь внезапный поворот в равной степени связан со страхом перед возможными налетчиками и с уверенностью в том, что власть, безусловно, перейдет в руки Эш-Ривер, хоть и утверждал, что ему лично становится грустно при мысли о возможном упадке Амарго, ведь он считает его своим домом. Однако, писал он, его заботит прежде всего практическая сторона дела: если Амарго удержит свое место в Законодательном собрании Территории, то ему, Ферди Костичу, придется каждый раз ездить за почтой в Эш-Ривер, а это путь неблизкий, а потом возвращаться в Амарго, так что срок доставки корреспонденции весьма удлинится.
– Ну и пусть в Эш-Ривер перебирается! – тут же заявила Нора. – Вот уж тамошние женщины будут рады, когда он начнет к ним в окна подглядывать!
– Нам всем довольно скоро перебираться придется, – спокойно заметил Эммет.
И эти его слова, пожалуй, больше всего задели Нору: неужели, гневно думала она, у него совести не хватает говорить о подобных перспективах хотя бы мрачным тоном? Ведь в его голосе, пожалуй, звучит даже некое приятное возбуждение, некое предвкушение новых возможностей! Что ж, конечно, это прекрасная возможность оставить позади все свои ошибки и промахи. Нельзя обвинять человека в том, что он потерял дело своей жизни, поскольку его родной город стал банкротом.
– Если бы ты все-таки собрался с силами и закончил свое опровержение, у нас, наверное, сохранилась бы хоть какая-то возможность замедлить развитие этого безумия, – ледяным тоном сказала Нора.
– Я не хочу спешить и старательно обдумываю каждое слово.
– А почему бы тебе не посоветоваться с кем-то из тех, для кого эта проблема является куда более насущной? Например, с Десмой?
– С Десмой? Она мужа оплакивает. И у нее хватает проблем с оформлением тех двух участков, на которые они с Руисом заявку подавали, это же куча разных бумаг, а жулики из Земельного управления все время ее торопят. Так что Десму сейчас лучше не беспокоить.
– А как насчет других подписчиков? Или твою газету больше никто не читает?
– Я ведь уже говорил: никаких писем на эту тему к нам не поступало.
– Просто люди поняли, что ты никогда ничего не напечатаешь! Все просто ошеломлены твоим затянувшимся молчанием, Эммет! В последние месяцы твоя газета публикует разве что прогноз погоды и всякие забавные истории о том, кто к кому в наш город приезжает.
Так всегда бывало: чем сильней во время их ссор злился Эммет, тем спокойней с виду он становился. Он прямо-таки застыл на месте, а его нижняя челюсть казалась каменной и почти не двигалась, когда он с расстановкой процедил сквозь зубы:
– Пойми, Нора, мы потеряли свое место в Законодательном совете, как только Мерриону Крейсу удалось подкупить наших законодателей, сунув каждому в карман пачку своих грязных скользких денег. И теперь совершенно бессмысленно ворошить прошлое.
– Тогда позволь это сделать мне, – решительно заявила Нора. – Позволь мне что-нибудь написать.
– Ты же все равно не станешь этого делать.
– Позволь ей, пап! – снова подал голос Роб.
– Мне же не обязательно подписываться своим собственным именем, Эммет.
Теперь мальчики наблюдали за ними очень внимательно. Эммет снял очки.
– Запомни раз и навсегда, Нора: мы не будем бодаться с газетой Мерриона Крейса, когда до выборов, которые он намерен выиграть, остается всего три месяца.
– Возможно, если б у нас хватило храбрости, мы не оказались бы до такой степени утонувшими в долгах! – с новым приливом ярости заговорила Нора. – И ты не испытывал бы облегчения при одной лишь мысли о том, что, когда Амарго окончательно обанкротится, тебе можно будет бросить и наш дом, и твой печатный станок, и твою газету!
Все-таки Эммет обладал невероятным терпением. Он помолчал, внимательно на нее глядя, а потом спокойно сказал:
– Ну хорошо. Раз уж ты, черт подери, так рвешься в бой, то, может, тебе и впрямь полегчает, если ты все свое возмущение на бумаге изложишь?
* * *
И Нора, вняв совету мужа, с воодушевлением принялась за работу. Много лет она ничего, кроме писем, не писала, и сейчас очень старалась собрать все свои мысли воедино и направить их к одной великой цели, но непослушные мысли то и дело разбегались в разные стороны, вспугнутые очередной вспышкой ее гнева. В последний раз перечитав письмо Ферди Костича – было четыре часа утра, и за окном плыли грязноватые предрассветные сумерки, – она, прежде чем порвать это чертово письмо и выкинуть его в уборную, ухитрилась-таки написать нечто весьма пространное в защиту жизни в Амарго. Она напомнила о первых днях существования города, когда он представлял собой всего лишь лагерь поселенцев при серебряном руднике на берегу Большого Раздвоенного Ручья; она описала первых здешних фермеров, Десму и Рея Руис, сумевших выдержать и засуху, и грабежи; она рассказала, как маленькая группа первопоселенцев даже ночевала в одной полотняной палатке; она не забыла и шерифа Харлана Белла, который в первое время всего лишь развозил почту и даже не мечтал стать шерифом, и Дока Альменару, променявшего сытую и праздную жизнь в Сан-Франциско на возможность творить добро на этой богом забытой засушливой земле.
Нора и сама удивлялась – особенно если учесть, сколько негативных чувств она испытала, впервые приехав в Амарго, – с какой доброжелательностью, мгновенно пробудившейся в ее душе, она обо всем этом пишет. Возможно, правы были старики, говоря, что со временем всегда начинаешь сентиментально относиться к собственной жизни, как бы на самом деле она ни была прожита.
А может, она все-таки действительно умеет писать?
Но чем подробней она описывала то, что должно было стать как бы отправной точкой ее будущей статьи, тем ярче проступали лежавшие в основе этого истины, и ей уже начинало казаться, что эти истины одерживают победу над той целью, которую она себе наметила. Нельзя рассказывать о жизни в Амарго и не упомянуть об одиночестве. Или о змеях. Или о том печальном факте, от которого никуда не денешься: эта некогда зеленая долина обманула многих фермеров, которые год за годом возлагали надежды на зимние снегопады, однако в радиусе сотни миль в последние две зимы не случилось ни одного настоящего снегопада, а поэтому не ожили даже те тонкие нити чистой воды в пересохших arroyos, на которые поселенцы, собственно, и делали ставку.
А еще, конечно, об этой ужасной жаре.
О жаре лучше даже не вспоминай, услышала она голос Ивлин, словно та стояла у нее за плечом. Иначе тебе придется рассказать и обо мне, а это точно ничем хорошим не кончится.
Но если даже жизнь в их маленьком городке и была, честно говоря, далеко не райской, то, может быть, сплотить жителей Амарго удастся, правдиво рассказав им, чего городу будет стоить потеря места в Законодательном собрании Территории? Амарго уже утратил почтовое сообщение с двумя крупными городами. За этим последует закрытие торгового центра и почты, остановятся грузовые перевозки. Центральная часть города неизбежно начнет разрушаться. Люди столкнутся с необходимостью по три, а то и по четыре дня добираться до почты или до магазина, чтобы купить муки или хотя бы просто увидеть еще хоть одну живую душу. В итоге вскоре окажутся заброшенными не только те, пока еще пустые, участки, на которые поселенцы подали заявку, но и возделанные земли на фермах – и это отступление будет куда более мощным, чем даже то, что было вызвано засухой. И что потом? А потом на всех освободившихся участках, которые Меррион Крейс давно потихоньку скупает у тех, кто уже почувствовал себя побежденным, и у тех, кто просто решил продать свою землю, станут пастись стада Крейса, и он не будет должен ни гроша тем, кто тяжким трудом расчистил и возделал эти акры земли. А Крейсу останется только дождаться, когда в ручьях снова зашумит вода и все вокруг зазеленеет – только тогда здесь уже не будет никого, способного ему возразить, не будет ни чужих ферм, ни оград, которые сейчас его стадам приходится обходить. Разве ж не к этому он стремится?
Пожалуй, все это уже начинает попахивать профанацией, подумала Нора.
Сомневаюсь, мама, что тебе стоит продолжать в том же духе, поддержала ее и Ивлин.