Без воды

– А ты, Нора, имеешь хоть какое-то представление, скольких людей, если брать все Территории в целом, он отправил на виселицу?

– Это просто чушь, состряпанная его противниками.

– А ты знаешь, как его называют в Техасе?

– Шериф Белл, полагаю.

– Нет, моя дорогая, его там называют Харлан Кнелл[58].

– Какого черта, Эммет! Тебе никто не мешает войти в кабинку и проголосовать, как тебе самому нравится! И никто ничего не узнает!

Но Эммет не пожелал делать из нее лгунью. Так что в ноябре ему пришлось предстать перед фотографами Эш-Ривер, улыбаясь во весь рот, и мгновение его решительного признания в том, что он голосовал за шерифа Харлана Белла, было увековечено и помещено в чужой газете. Теперь эта фотография висела над кассовым аппаратом в Торговом центре – рядом с той, на которой были запечатлены Меррион Крейс и Уайт Ирп, – и долгое время служила для Эммета болезненным, незаживающим оскорблением.



* * *

Последние хлопья жирной пены все еще оставались у Харлана на лице.

– Ну, и как это выглядит? – поинтересовался он.

– Пожалуй, немного получше, – сказала Нора. – Но ведь и я не волшебница.

Он ощупал оголившийся подбородок, а потом накрыл своей рукой ее руку, лежавшую у него на плече. Десять лет назад этот жест был бы полон тайны, которую так хотелось бы разгадать, желанный жест, приглашение приходить снова. Такие прикосновения он без конца вспоминал бы во время своих частых отъездов. Но теперь все было не так – совсем не так. Теперь они были друзьями, только друзьями. Они не причинили друг другу вреда, они по-прежнему остались друг для друга хранителями самых глубоких тайн, они никого не предали, не ранили ни тех, кто с ними рядом, ни друг друга. Иногда Нора воспринимала Харлана как товарища по оружию, с которым решила никогда не говорить о том, какой бедой грозило им то роковое сражение, в котором они оба принимали участие. Им было достаточно и того, что теперь они могли проявить даже определенную сентиментальность, вспоминая невысказанную правду о своих былых отношениях. И если сейчас визиты Харлана к ней стали более редкими, то они стали и менее чреватыми катастрофой. И если теперь они садились за кухонный стол на куда большем расстоянии друг от друга, чем когда-то, это уже не ощущалось обоими как некое насильственное разделение. А когда Харлан говорил о своей жене – с которой он, кстати, совершенно не намерен был воссоединяться, хоть они и остановились буквально в шаге от развода, поскольку пришлось учитывать его нынешнее официальное положение, – Норе отнюдь не казалось, будто ее все время окунают в ледяную воду. Ну а если у нее по коже и пробегали мурашки, когда Харлан к ней прикасался, что ж, это была всего лишь память плоти.

Именно поэтому ей показалось странным, что его рука вдруг скользнула вниз и коснулась ее колена. Определенно весь мир сегодня сошел с ума!

– Что это на тебя вдруг нашло?

– Нора, – сказал он, – выслушай меня!

У него был такой вид, словно он вот-вот заплачет.

– Господи, Харлан, в чем дело?

– Просто выслушай меня.



* * *

Откуда-то из дальнего конца коридора послышался противный скрип древнего инвалидного кресла. Нора опустила зеркало. Харлан уже вытирал лицо, когда из-за угла появились Тоби с бабушкой. Мальчик подвез старушку к окну, где было прохладней, а сам уселся напротив Харлана, с подозрением на него поглядывая. Харлан, которому удалось временно одержать победу над теми неясными чувствами, что бушевали у него внутри, улыбнулся Тоби своей обычной, хотя, пожалуй, и не слишком убедительной улыбкой.

– Почему вы не поехали в Кумберленд, чтобы узнать, не там ли мой папа? – тут же набросился на него Тоби.

– У нас людей не хватает, – стал оправдываться Харлан. – Мы и так его уже повсюду искали.

– Ну, вы-то сейчас здесь, – презрительно заметил Тоби, – и, по-моему, даже не думаете его искать.

Некий мощный звук – то ли храп, то ли фырканье – донесся вдруг из глубин инвалидного кресла, и, как оказалось, сама бабушка была этим удивлена ничуть не меньше всех остальных. Ее взгляд как-то судорожно метался от Тоби к Норе, с Норы на Харлана.

– Сейчас уже почти стемнело, – сказал Харлан. – Не все же так хорошо ориентируются в темноте, как твой папа.

Тоби опустил глаза и грустно вздохнул:

– В темноте вообще всем плохо. Особенно когда рядом чудовище.

– Какое еще чудовище?

Тоби быстро глянул на мать и тут же все выложил: следы чудовища он впервые заметил на старой ферме Флоресов, когда охотился на куропаток, и это очень-очень странные следы – «Вам и Джози может это подтвердить!» – и Тоби, выложив на стол рядышком оба своих кулачка, продемонстрировал Харлану, какого примерно размера были следы.

Воспользовавшись тем, что Тоби на время умолк, чтобы перевести дыхание, Харлан поспешно заметил:

– Знаешь, тут один вредный медведь есть – он то и дело вламывается в холодные сараи тех, что вдоль Узкого ручья живет.

Тоби пришел в такое негодование, что даже ладонями по столу прихлопнул:

– Это никакой не медведь!

– Ну, тогда, – и Харлан с видом заговорщика наклонился над столом к Тоби, – это, наверное, та лошадь-призрак, что с месяц назад все совалась в палатки искателей в ущелье в Шелли-Пойнт. Слышал об этом?

Поскольку Тоби молчал, разинув от удивления рот, Харлан понял, что об этом мальчик слышит впервые. Нора попыталась было вмешаться, но эти двое ее словно не замечали, и Харлан продолжил гнуть свое. Ему об этой лошади-призраке еще месяца два назад рассказал Сол Абрегадо. Он пошел ловить рыбу и спустился вниз, к Голубой Развилке – это уж под конец лета было, когда вода на Развилке спокойная, – а там все кусты изломаны и обглоданы так, словно сквозь них большое стадо ломилось. Чуть ли не на каждой ветке клоки шерсти висели, а на земле было множество следов. Ну, Сол Абрегадо не робкого десятка – ни разу в жизни он не позволил страху заставить его свернуть в сторону от намеченной цели и теперь тоже этого делать не собирался. Он поднялся чуть выше по заросшему кустарником склону ущелья по знакомой ему звериной тропе, которая тоже оказалась истоптана, и вышел на поляну под самым гребнем, где, как он знал, пара buscadores[59] устроили стоянку. Но, как оказалось, старатели оттуда в панике сбежали, а их лагерь был разгромлен. Палатка была разорвана пополам. Костер затоптан. Всюду валялись горшки и сковородки. Лошади тоже разбежались, в панике вырвав из земли колышки, к которым были привязаны. Этих старателей Сол Абрегадо хорошо знал и, отыскав их, увидел, что оба здорово пострадали: у одного рука была на перевязи, а второй все пытался выправить вывихнутую стопу.

Сол дал им воды и спросил: que paso aqui?[60] Но было ясно, что они, хоть и очень благодарны ему за воду, совсем не хотят говорить о том, что у них там, в лагере, произошло. Так они сидели и молчали, поглядывая друг на друга, а вокруг их вещички валялись, точно ураганом разметанные. «Ничего такого особенного, просто мы тут немного поспорили», – сказали они Солу. Только он-то не дурак. И ему очень хотелось выяснить все до конца, а потому он снова спросил: «Что же это вы так «немного поспорили», если оба чуть живы? Разве ж не знаете, что это последнее дело, когда брат на брата руку поднимает?»


– Ты же знаешь, какой он, Сол? – сказал Харлан, поворачиваясь к Норе. Она кивнула, хотя помнила лишь, что это очаровательный азартный парень, который готов был даже за двумя улитками, ползущими по стеблю травы, следить, если бы кто-нибудь согласился поспорить с ним, которая из улиток первой к финишу придет.

– Ну? – нетерпеливо спросил Тоби. – И что же все-таки там было? – Он давно уже подъехал поближе, бросив на том конце стола свою масляную примочку.

– Оказалось, что это был громадный рыжий конь, – сказал Харлан. – Величиной с дом, а зубы как у собаки и львиная грива. Всю ночь они тряслись от страха, слушая, как страшно он воет в кустах неподалеку. Сидели в палатке, прижавшись друг к другу и держа наготове револьверы, но выглянуть наружу боялись. А когда пришла пора защищаться, они оказались совершенно беспомощными. Эта тварь в клочья разорвала их палатку, а их самих расшвыряла в разные стороны с такой легкостью, словно они были тряпичными куклами, а потом еще и уволокла их в сторону футов на двадцать или тридцать. И все время ужасающе выла. Единственное, что они сумели разглядеть, это клочья рыжей шерсти и промелькнувшую голову, тоже огромную и совершенно белую, а еще черные глаза, которые смотрели прямо на них. Потом это страшилище ринулось в лес и исчезло.

Нора прекрасно представляла, что будет с Тоби после столь красочного рассказа: повествование Харлана настолько его увлекло, что ночью он наверняка не уснет. И она мрачно заметила:

– А потом этих двух хулиганистых buscadores прищучили за вранье. Конец истории.

Однако Харлан улыбался с таким видом, словно вовсе ее не слышит и совершенно не понимает, зачем она это сказала. Его руки лежали на столе, почти касаясь рук мальчика.

– Оно сильно их поранило? – шепотом спросил Тоби.

– По-моему, довольно сильно. Они запутались в собственной палатке, когда оно туда ворвалось.

– Но ведь Джози видела в точности то же самое! – выкрикнул Тоби. – Львиная грива и белая голова! Да она сейчас сама вам расскажет. – И он завопил: – Джози! Джози! Иди сюда! Да где же она?

– Должно быть, наверху, – сказал Харлан.

Нора последовала за ними до лестницы и остановилась, глядя, как они спешно поднимаются по ступенькам. Тоби шел впереди, то и дело выкликая Джози по имени. Сразу за ним в запыленных сапогах следовал Харлан. Ей было радостно видеть, как охотно Харлан играет с мальчиком в «пришествие чудовища». Судя по доносившимся сверху стукам, они обследовали одну комнату за другой, и Тоби на всякий случай держался у стенки в коридоре, а Харлан рывком распахивал дверь и заглядывал внутрь. Потом оба исчезали – сперва в комнате Долана, затем в комнате Тоби и так далее. Обследовав последнюю, Харлан посмотрел на лестницу, ведущую на чердак, сказал: «Наверное, надо бы и там посмотреть» – и первым полез наверх, по привычке держа руку на кобуре револьвера. Его гулкие шаги с каждым разом становились все тише; с трясущихся ставень сыпалась пыль. Потом Нора услышала, как с грохотом распахнулась дверь в комнату Роба – ударилась о стену и со скрипом вернулась обратно. Сапоги Харлана проскрипели от двери до окна. Затем последовали один за другим два глухих удара – это он бухнулся на колени, догадалась Нора. Все это она представляла себе столь ясно, как если бы сама там находилась. Итак, Харлан опустился на колени, чтобы заглянуть под кровать. Интересно, за каким чертом?

Тоби на чердак так и не поднялся – остался стоять на лестнице, время от времени выкликая имя Джози, которое превратилось уже в какую-то двусложную трель, звучавшую, правда, весьма тревожно: ДЖО-ЗИ-И! ДЖО-ЗИ-И! Смысла в этих призывах не было ни малейшего, и у Норы в промежутках между ними возникло где-то глубоко внутри очень странное и неприятное чувство. И почти сразу в ее ушах ясно прозвучал голосок Ивлин:

Мама, с ней что-то случилось.

Наверху Харлан с какой-то непонятной целью вернулся в комнату Долана и открыл его гардероб. Норе было слышно, как заскрипели слишком тугие петли. Потом они оба стали спускаться вниз, и Харлан с сухим шелестом касался пальцами стены, через каждые несколько шагов останавливался и стучал по доскам.

Наконец он появился, и вид у него был чрезвычайно мрачный.

– Харлан, – спросила Нора, – что ты, черт побери, пытался там найти?

Он снова что-то сказал про мальчиков, но его слова заглушил дрожащий голосок Тоби:

– Мама, мама… где Джози?

И только тут она поняла: ведь домой Джози так и не вернулась.

– Она пошла в ущелье за ягодами, милый, – попыталась она успокоить сынишку.



* * *

Когда в прошлом году, в марте, Тоби упал с лошади, он не издал ни звука. Упомянутый пегий жеребец был полудиким и предназначался для скорой продажи. Роб с этой целью специально целый месяц его укрощал, и в итоге тот стал скалить крупные, как кукурузные кочерыжки, зубы только на собак. У жеребца были розовые ноздри, а на лбу большая белая звезда с неровными краями. Роб считал, что конь уже хорошо объезжен, хотя в душе и он сам, и все остальные понимали, что это далеко не так. Однако Норе вовсе не хотелось вступать с Робом в открытый спор и в очередной раз доказывать, что она даже слишком часто бывает права, тогда как кое-кто ошибается. А потому, когда Роб подсадил Тоби в седло, она сказала лишь: «Смотри за ним хорошенько». И сначала все шло довольно гладко. Маленький человечек гарцевал на полудиком жеребце, поднимая клубы бархатной пыли. Правда, когда Нора проходила мимо них в холодный сарай, она заметила, что жеребец слегка взбрыкивает задними ногами – но совсем чуть-чуть, словно пробуя силы. Роб стоял за оградой загона, выкрикивая Тоби какие-то наставления насчет копыт, поводьев и необходимости держаться рядом. «Ты ему только этого не позволяй…» – донеслось до Норы. И, что бы это указание ни означало, Тоби явно сделал все, что от него требовалось. Но какое-то его, не замеченное Норой движение заставило жеребца взбрыкнуть сильнее, он словно взлетел над землей, вышвырнув Тоби из седла. Роб – не привыкший к тому, чтобы его вынуждали что-то делать, – не сдвинулся с места. Однако сам жеребец, стройный, тонконогий, замер в тот же миг, как Тоби оказался на земле. Возможно, его единственной целью было сбросить эту, раздражавшую его тяжесть, а может – как всегда, настаивал Роб, если речь заходила о лошадях, – потому что почувствовал, что виноват в нехорошем поступке. Конь так и застыл, приподняв переднюю ногу и отведя ее от упавшего мальчика. Тоби пребывал в каком-то оцепенении. Мне очень жаль, мама, что так получилось, прозвучал в ушах Норы голосок Ивлин. Рот Тоби беззвучно открывался и закрывался, казалось, у него из легких вышибло весь воздух. Затем ему все же удалось вдохнуть, громко, с судорожным всхлипом, словно его вот-вот вырвет, и Нора почувствовала, что ей тоже стало трудно дышать. Потом Тоби поднялся и некоторое время стоял, слегка пошатываясь. Роб, по-прежнему стоя в загоне, крикнул ему: «Сразу же возьми его за повод и снова садись в седло, слышишь?» Тоби потянулся за поводом, промахнулся и снова упал ничком. Тут уж Нора не выдержала и бросилась к нему. Она сразу заметила, что из уголка рта у него стекает неровная струйка крови и решила – хотя потом так этого и не вспомнит, – что надо поискать в пыли его выбитый зуб. А Тоби провел рукой по лицу, размазав кровь так, что понять, откуда она течет, стало невозможно, и Нора подхватила сына на руки, более всего испуганная именно той странной тишиной, что воцарилась вокруг. Когда-то, еще в Айове, она видела, как один мальчик, очень сильно разбив себе голову, навсегда повредил мозг, и все, что происходило сейчас, показалось ей невероятно похожим на ту давнюю историю, да и тело Тоби, словно напоследок вспомнив привычные движения, с трудом совершило некий финальный жест и… затихло.

Но даже тяжкие воспоминания о том давнем случае не шли ни в какое сравнение с тем, какое тяжелое молчание сейчас хранил Тоби, глядя на нее. Даже Харлан чуть отступил от мальчика.

– Но ведь Джози ушла всего несколько минут назад, – пролепетала Нора.

– Ну-ну, – буркнул Харлан.

– Правда, ягненочек, она совсем недавно ушла.

– Может, она в темноте куда-то не туда свернула? – предположил Харлан.

А Тоби с коротким сухим рыданием промолвил:

– Мама, я ничего не вижу!

Харлан смотрел на нее. Она чувствовала, как мучительно и он тоже пытается вспомнить: неужели Джози действительно ушла всего несколько минут назад? Небо тогда было еще совсем светлым. А они… Во-первых, они дольше, чем нужно, провозились на кухне; во-вторых, неизвестно сколько времени провели в амбаре; потом еще бородой Харлана занялись, поскольку Нора, охваченная страстным желанием продлить эти мгновения сладостного покоя, решила ее непременно сбрить – и он, разумеется, с удовольствием ей это позволил, – а она, опять же испытывая горько-сладкую потребность побыть с ним наедине, даже внимания на часы не обратила. Не заметила, сколько времени заняло это бритье. Видимо, достаточно много. Во всяком случае, Тоби успел вернуться, а Харлан – рассказать ему историю о лошади-призраке. А потом они долго обследовали все комнаты наверху – непонятно только зачем? – и все это уже казалось Норе чем-то далеким, давно случившимся, хотя вниз они вернулись только что.

И пусть Харлан теперь тоже уверяет Тоби, что Джози ушла «совсем недавно». Она, Нора, абсолютно уверена, что это никак не может быть правдой. С тех пор прошел, по крайней мере, час. А может, и больше.

Харлан, надев шляпу, сказал: «Пойду, вокруг посмотрю» – и торопливо вышел в холодную темноту. Было видно, как он помедлил секунду за дверью в потоке желтого света, льющегося из окна, и по его движениям и наклону головы Нора догадалась, что он проверяет свой револьвер. Затем он скользнул куда-то в сторону, исчезнув из полосы света и превратившись в некое неопределенное темное пятно, движущееся по заросшей шалфеем равнине.

– Тоби, – сказала сыну Нора, – ты пока посиди тихо и подожди нас.

Старый кольт Эммета лежал под грудой неразобранной почты. В обойме осталось всего четыре патрона – два других были израсходованы на какую-то ерунду, пока Норы не было дома.

– Что происходит, мама?

– Сиди тихо и не двигайся. Что бы там ни было.