Без воды

– Что ты там ищешь? – спросила она.

– Ничего не ищу – просто осматриваюсь.

– Ладно, и что ты там высмотрел?

– Пытаюсь понять, все ли тут как полагается или все же что-то не так. Разве не я должен обеспечивать тебе и твоей семье безопасность, пока Эммет не вернется?

– Но он же вот-вот должен вернуться? – Она вовсе не собиралась произносить это с вопросительной интонацией, но Харлан уже кивал головой. – Ты точно нигде следов его повозки не видел? Точно не заметил никаких признаков того, что с ним какая-то беда случилась?

– Точно, мэм.

– Если ты все-таки что-то такое заметил, а потом преспокойно сюда явился, то это… я просто не знаю… это просто недостойно…

– Уж это-то я понимаю. – Харлан сидел, свесив ноги в сапогах в раскрытую дверцу чердака, смотрел на Нору и выжидал. Переживать нечто подобное им уже доводилось. И теперь он просто ждал, пока Нора выскажет все, чтобы и он получил возможность изложить свою точку зрения и убедить ее, что задержки случаются у всех и почти всегда по самым заурядным причинам, так что Эммет непременно домой вернется.

– Вспомни, – сказал он, – как долго мы ждали вестей, пока у нас телеграф не наладили? Быстро же мы все забываем, Нора. А ведь это удобство, ставшее таким привычным, еще вчера всем казалось чуть ли не волшебством.

И то правда, думала Нора. Она хорошо помнила то ужасное чувство оторванности от мира, которое охватывало ее здесь лет двадцать назад. Неизбежное ощущение разрыва с родными людьми, с которыми ты теперь, возможно, никогда больше не увидишься – может, дорогой тебе человек к вечеру умрет, а ты ничего об этом не узнаешь, ибо еще много дней, недель или даже месяцев будешь в дороге, пребывая в уверенности, что жизнь продолжается, как и эта дорога, хотя на самом деле позади у тебя осталась лишь пустота. У нее даже сейчас похолодело внутри, стоило ей все это вспомнить – те вечера, которые они проводили в полном неведении относительно своих близких. Но затем повсюду проник телеграф, и теперь всем – и самыми пылкими своими надеждами, и самыми ужасными страхами – человек может поделиться с родными в течение нескольких минут. Теперь совершенно невозможными кажутся те старые мучительные неудобства, с которыми не хотелось бы больше сталкиваться ни на день, ни на час.

Нора стояла рядом с Харланом, когда в прошлом году была протянута первая телефонная линия в Эш-Ривер до ранчо Крейса, а телефонный аппарат был установлен в гостинице «Уортер». Хозяин гостиницы, Уолтон Пикни, по такому случаю даже новый пурпурный галстук приобрел, и в результате вокруг его наглухо застегнутого воротничка расплылось темное пятно пота. К полудню толпа, собравшаяся из трех округов, заполонила улицу и тщетно попыталась выдавить из вестибюля гостиницы тех пятьдесят счастливчиков, которым удалось туда пробраться. Среди этих счастливчиков оказались и Роб с Доланом, которые успешно взобрались на какие-то ящики, чтобы все видеть. Тоби был еще слишком мал и преспокойно сидел у Эммета на плечах. Мосс Райли и Уолт Стилмен – испытывавшие непримиримую вражду друг к другу из-за давнишних неудачных попыток заключить контракт с телеграфной компанией и для Амарго, – тоже затерялись в густой толпе мокрых от пота тел. У другой стены Нора и Харлан оказались так тесно притиснуты друг к другу, что шериф был вынужден снова надеть свою шляпу, висевшую на груди, иначе Норе приходилось все время тереться об нее лицом. От Харлана исходил приятный запах хорошего табака, и Нора сознательно повернулась к нему лицом, чтобы хоть чуточку меньше чувствовать мощный коктейль разнообразных «ароматов», исходивших от окружавших ее людей. Полсотни человек на площади двенадцать квадратных футов! И в этой невероятно плотной толпе Уолтон Пикни в новом галстуке и жилете с сосредоточенностью канатоходца продвигался в сторону того волшебного устройства, что важно устроилось на его новом письменном столе. Ему даже удалось раздобыть стул и сесть, положив руки на стол. Затем он надел очки с двойными стеклами, повернулся к телефону, поднес к себе рожок и прокашлялся.

– Доброе утро, мистер Крейс, сэр! Передаю: должен ли я позволить своему убогому языку вопреки самым благородным устремлениям моей души высказать некие лживые слова, которые ОНО должно вам передать? – В тишине было слышно, как гудят мухи, которые кишели на полках буфета, облепив края банок со сладостями. Затем ожил и пропел рожок, и в трубке послышался грубовато-ласковый голос Мерриона Крейса, казавшийся далеким и каким-то слегка надтреснутым, но все же очень похожий на голос именно этого человека, и всем легко было представить, что и он сейчас склонился над точно таким же устройством за много миль отсюда.

– Уолтон! Прекратите, ради бога! Это же не телеграф. Вполне достаточно просто сказать «добрый день».

– О-о-о… добрый день, мистер Меррион Крейс!

– Ну вот. У вас отлично получается, Уолтон.

Бедный Уолтон Пикни. Он потом признался Эммету, как признавался и другим, и даже чересчур многим, что чуть ли не целую неделю подбирал слова для своего первого и столь неудачного разговора по телефону. Впрочем, его «позор» прошел незамеченным: затаившим дыхание людям в битком набитом вестибюле гостиницы все происходящее казалось настоящим чудом и волшебством.

А потом, разумеется, в амбаре были устроены танцы с оглушительным топаньем сапогами и задиранием подолов, и чем ближе был вечер, тем более бурным и развязным становилось веселье. В итоге Нора не выдержала и сбежала. Вот тут-то, когда она дышала вечерним воздухом, ее и нашел Харлан. Склоны окрестных холмов были усыпаны созвездиями оранжевых шахтерских ламп, и музыка работы старателей, спускаясь со склонов, смешивалась с пронзительными воплями волынок и скрипок, с топотом ног и шуршанием кружащихся юбок.

– У меня душа прямо-таки переполнена каким-то невероятным и очень странным чувством, – призналась Нора.

– И это вполне нормально для таких невероятных и очень странных времен, – откликнулся Харлан, встав с нею рядом и раскуривая трубку. – Каких-то десять лет назад нас прямо-таки в трепет привело то, что слова способны пролетать по воздуху в виде каких-то невидимых вспышек с совершенно невообразимой скоростью; от человека требовалось лишь написать эти слова, и они почти мгновенно, едва успев возникнуть в его мозгу, появятся на другом конце страны, за тысячи миль от него. – И Харлан стал рассказывать ей о том, что ему повезло много лет наблюдать за работой бригад, устанавливающих телеграфные столбы и тянущих провода. Дерево и проволока оказались способны в одно мгновение расширить горизонты человеческой мысли. Тогда-то Харлан впервые и задумался, что еще может произойти в самое ближайшее время. И вот вам, пожалуйста, человеческий голос, преодолевающий любые расстояния. Он мотнул головой в сторону гостиницы.

Нора задумалась. Редкий день газеты не расхваливали какое-нибудь очередное «чудо», изменившее прежнее положение вещей или просто создавшее новые удобства для жизни. Возводились такие высокие здания, что достигнуть верхних этажей можно было только с помощью электрических лифтов; на металлической поверхности запечатлевали картинки из жизни. Из образовательных центров атлантического побережья в глубь страны постепенно доходили научные публикации, имевшие целью познакомить как можно большее количество людей с самыми последними достижениями – с открытиями в области анатомии, с волшебством автоматизации труда. Смешиваясь, все эти вещи как будто рассеивали зернистую, как на плохой фотографии, сумеречную пелену впереди, и за ней открывался новый, яркий, более справедливый и истинный мир.

И в этом новом мире вдруг возникла Джози, которая была по-прежнему – несмотря на ехидные вопросы Эммета – совершенно уверена, что духи мертвых, живущие рядом с их живыми сородичами, способны заявить о себе с помощью записок или стука. Что их можно вызвать из потустороннего мира для утешения живых и облегчения их боли, а также для необходимых признаний, достаточно лишь проделать в гостиной несколько фокусов. Какие нелепые, даже кощунственные убеждения!

По дороге из Эш-Ривер домой Нора целый день была задумчива, продолжая с некоторым изумлением вспоминать то, что сказал ей Харлан. Странные мысли приходили ей в голову: ведь если электромагнитные импульсы способны преодолевать воздушное пространство; если в древности моря бороздили гигантские существа, одна берцовая кость которых была длиннее человеческого тела; если наш мир населен великим множеством существ столь малых, что никто из людей не способен их увидеть, но при этом столь опасных, что они могут за короткое время опустошить огромный город, так, может, и в воззрениях Джози есть некая доля истины, какими бы нелепыми и спекулятивными эти воззрения ни казались? А что, если мертвые и впрямь обитают в нашем мире рядом с живыми и даже преуспевают: смеются, растут и вообще занимаются всевозможными мирскими делами в этой своей жизни-после-смерти, но остаются невидимыми просто потому, что механизм, дающий возможность их увидеть, еще только предстоит изобрести?

Тогда Нора вернулась домой с ощущением полной покорности судьбе. На кухне она застала Джози, которая безжалостно лущила последние, оставшиеся с лета початки кукурузы.

– Выпить хочешь? – с порога предложила Нора.

– Что-что, мэм? – не поняла Джози.

– Виски, например?

Было смешно смотреть, как Джози, борясь с собой, сделала несколько крошечных осторожных глотков. Впрочем, чтобы выпить подобный напиток и не поморщиться, и впрямь требовалась определенная смелость – об этом Нора никак не должна была забывать, и особенно по причине того, какому унижению она намеревалась сейчас по собственной воле себя подвергнуть.

– Джози, – начала она, – объясни мне, как тебе удается призывать духов умерших людей даже издалека?

– О чем вы, мэм?

– Ну, помнишь, как мистер Крейс попросил тебя призвать дух Финта Колсона? – напомнила Нора.

Это девушка сразу вспомнила и сказала:

– Но он ведь так и не откликнулся.

– Так ведь ты же его откуда-то издалека призывала. Он никак не мог умереть поблизости от нашего города.

Джози долго молчала, уставившись в некую точку в пространстве перед собой, потом промолвила:

– Знаете, миссис Ларк, я и сама толком не знаю, откуда они являются. Когда я их зову, они могут либо ответить, либо не ответить.

– А если ты призываешь их из того места, где они умерли, они более охотно тебе отвечают?

– Иногда.

– А если их позвать из того места, где они раньше жили, они тоже более охотно откликнутся? – Нора видела, что девушка не совсем понимает ее вопросы. Да ей и самой не очень было ясно, что именно она хочет узнать. И она предприняла новую попытку: – Скажи, а если провести спиритический сеанс прямо в доме усопшего, он окажется более удачным?


– Конечно! Хотя… нет, не всегда. – Джози нахмурилась. – Лучше бы вы, мэм, прямо спросили о том, что хотите узнать, а не ходили кругами – я же чувствую, что даю вам совсем не те ответы, какие вам нужно, и меня это ужасно нервирует, так нервирует, что, когда я нахожусь рядом с вами, мне даже начинает казаться, будто вы сумасшедшая.

«О господи, может, лучше сдаться?» – быстро подумала Нора, но увидела в повернутом к ней личике Джози такую готовность послужить ей, такую мольбу о разъяснениях, что отступить не решилась. Тем более она все равно уже одной ногой увязла в этом болоте. И она задала следующий, тоже не совсем внятный вопрос:

– Видишь ли, Джози, мне кажется… что духи способны передвигаться. Ведь не прикованы же они к одному месту, правда? – Интересно, тут же подумала она, что я хочу этим сказать? – Вот, например, если какой-то дух все время находится тут, рядом с нами – или, скажем, часто появляется в этом доме, – то он навсегда привязан к этому месту или же может еще куда-то переместиться?

– Ну, его, конечно же, можно заставить уйти отсюда.

– А его можно заставить последовать за всей семьей? – Нора заторопилась. – Ну, скажем, если вся семья куда-то переезжает, может ли и дух отправиться вместе с ними?

Лицо Джози просветлело:

– Это зависит только от самого духа.

Какое-то время обе молчали, и Джози, приняв это молчание за конец разговора, вновь принялась лущить кукурузу, предварительно очищая початки от листьев и шелковистых волосков, которых на столе перед ней собралась уже изрядная кучка, похожая на парик, взятый взаймы у огородного пугала.

– Тебе ведь известно, что у меня была дочь? – снова заговорила Нора.

– Да, я знаю. Она от жары умерла.

– И мне очень хотелось бы знать: она здесь?

После этих слов они закрыли кухонную дверь и притушили весь свет, кроме свечи на середине стола. Тени тут же лениво расползлись по углам, затемнив пол настолько, что Норе было даже собственных ступней не разглядеть. В неверном свете свечи казалось, что помещение заполнено какими-то обрывками и кусками плотной тьмы. Джози по всем правилам облачилась в тюрбан, обвешалась побрякушками, села за стол, поставила перед собой тарелку и закрыла глаза. Тишина после этого сгустилась настолько, что казалась физически ощутимой; она словно тоже уселась рядом с ними за стол. Потом Джози спросила, присутствует ли здесь Ивлин Абигайл Ларк, слышит ли она ее? Долгое время не было никакого ответа, а потом что-то словно тихонько стукнуло в окно. Но заставить себя повернуть голову и посмотреть туда Нора не смогла. Ведь там могла действительно оказаться Ивлин, которая выглядела бы в точности такой – а может быть, и совершенно иной! – какой Нора представляла ее себе все эти годы.

Джози снова позвала дух Ивлин, обращаясь куда-то в темноту, и снова послышался тот негромкий стук. И тогда Джози пригласила дух Ивлин войти в нее. Это было бы, поняла Нора, возможно, последним шансом для созданной ее воображением дочери жить дальше, оставаясь прежней. Но разве ей не было достаточно того, что она уже знала об Ивлин? А что, если этот дух, скользнув в тело Джози и ее глазами впервые посмотрев на свою мать, окажется ничуть не похожим на ту живую душу, чье присутствие, реальное или воображаемое, сопровождало Нору все эти годы?

Но было уже слишком поздно. Джози совершенно оцепенела, взгляд ее был устремлен куда-то вдаль, а зажатый в руке карандаш сам собой начал царапать по бумаге, оставляя какие-то широкие непонятные петли.

– Твоя дочь здесь, – сказала Джози. – Она говорит, что платьице, которое ты приготовила для ее крещения, очень красивое.

Нора даже вспомнить это платьице не смогла. Она наклонилась ближе к нацарапанным на бумаге знакам, но в такой темноте они даже отдаленно не напоминали конкретные слова.

А Джози между тем продолжала. Оказывается, у Ивлин накопилось множество предложений насчет того, как сделать жизнь в доме более удобной и комфортной – по большей части предложения были вполне приемлемыми, поскольку теперь Ивлин уже научилась их внедрять. Зато ей было гораздо труднее понять и выучить новую карту мира живых.

В ответ Нора не произнесла ни слова. Ивлин, жившая в ее воображении – сияющая и такая же высокая, как и мать Норы, – никогда не любила их новый дом. Ей не нравилось все его устройство. Она считала, что веранда маловата, и не понимала, почему Нора и Эммет сперва внизу пристраивали одну за другой новые комнаты и лишь потом стали надстраивать верх. И почему просто не возвели новый дом, когда старый стал маловат для разросшегося семейства. Она очень остро реагировала на то, что для нее в этом доме отдельной комнаты предусмотрено не было – об этом Джози сообщила каким-то неожиданно ровным тоном и прибавила:

– Она рада узнать, что теперь уже достаточно взрослая, чтобы выйти замуж – потому что в вашем доме ей бы и спать было в случае чего негде.

Снова задребезжало оконное стекло, и Нора посмотрела туда. Снаружи вовсю светила луна, выбравшись из-под низких облаков, тени которых полосами скользили по равнине, залитой желтоватым, каким-то ртутным светом.

– Что еще она говорит?

Ну, еще Ивлин, оказывается, была рада, что Эммет перестал называть ее «птичкой». Он всегда называл ее так, когда она была еще совсем маленькой, и потом она стала из-за этого на него сердиться. Однако теперь он называл ее только «Ивлин» – в тех редких случаях, когда он действительно к ней обращался, – она находила, что так значительно лучше. Она чувствовала, что в такие моменты он, думая о ней, воспринимает ее такой, какой она стала теперь, а не такой, какой она была когда-то, и это было ей очень приятно.

– Она исполнена прощения, – сказала Джози, и Нора согласно кивнула, лишь бы ничего не произносить вслух.

– Она даже тех индейцев прощает, – продолжала Джози, – которые тогда примчались верхом на конях и загнали вас в поля, где она и умерла.

Джози еще что-то говорила, но Нора больше ее не слушала. Пламя оплывшей свечи дрожало и мигало. И через несколько минут Нора подняла руку и сказала:

– Довольно. Этого вполне достаточно, спасибо.

И, поднимаясь наверх, задула свечу.

Если и была одна-единственная вещь, которую Ивлин – настоящая Ивлин – наверняка знала бы, так это обстоятельства ее смерти. Ивлин, порожденная воображением Норы, это знала, хотя говорила об этом очень редко, но всегда была абсолютно честна. Так что всякие разговоры об индейцах было лучше оставить, ибо Ивлин знала правду.

А та тень, которую удалось вызвать Джози – кем бы эта тень ни была, – правды не знала.

Единственным из живых, кто, кроме самой Норы, знал эту правду, был Харлан Белл.

И вот сейчас он стоял перед ней, чуть подбоченившись и глядя на нее с такой знакомой, мрачновато-нежной улыбкой.

– Значит, мальчики считают, что Эммет убит? – сказал он.

– И что это дело рук братьев Санчесов.

– Но зачем им его убивать?

– Не знаю.

Нора села прямо на дно повозки и попыталась пояснить:

– По-моему, эти несколько дней молчания со стороны отца показались им вечностью. Хотя это просто смешно. Они были еще совсем маленькие и, конечно, не помнят, но когда-то для Эммета самым обычным делом было уехать на два месяца и не прислать мне ни словечка. И я тогда один день изнемогала от беспокойства, а следующий – уже от гнева, и так далее. И к тому времени, как ты недель через семь-восемь привозил мне письмо от него, присланное из Денвера, из Шайенна или еще откуда-нибудь, куда его в данный момент черти занесли, мне это письмо уже и читать не хотелось. Помнишь? Я просто клала его на стол, и оно там так и лежало, нераспечатанное, пока мы ужинали.