Без подводных камней
Часть 22 из 25 Информация о книге
Для доступа к библиотеке пройдите авторизацию
Гаккель выпрямился, с сосредоточенным лицом покрутился из стороны в сторону.
– Болит?
– Ни капли. Вы теперь просто обязаны на мне жениться, как честный человек, – засмеялся Валерий Николаевич, – ибо так хорошо мне не было уже очень давно. Так что? Говорю с начмедом?
Шубников растерялся. Неужели сейчас его судьба решится, как по мановению волшебной палочки, и Гаккель, предположительно жестокий убийца, откроет ему путь к возвращению в мир большой хирургии? Через две недели обязательной отработки в поликлинике он уже будет делать ту работу, которую знает и любит и которой заслуживает. Наконец-то мир поворачивается к нему лицом!
– Вы мне сейчас быстренько набросайте автобиографию, – Гаккель лег на диван и закинул ноги на спинку, но Шубников понимал, что это не хамство, а необходимость. Надо снять тяжесть от стоячей работы.
– Простите, Валерий Николаевич, но я вынужден отказаться, – вздохнул он.
– Звиняйте, батько, других ставок пока немае.
– Нет, что вы, я ни на что не претендую, просто пока не готов.
– Что ж, Саша, понимаю. И с тем большим удовольствием возьму вас, когда вы будете готовы.
– До свиданья, Валерий Николаевич.
Шубников так задумался, что пошел к метро пешком, а не подъехал на трамвайчике, к тому же плелся нога за ногу, и только на перроне метро, посмотрев на угловатые оранжевые цифры в черном прямоугольнике электронных часов, сообразил, что у него сегодня вторая смена и прямо сейчас он туда уже опаздывает.
К поликлинике он мчался, лавируя между пешеходами и наступая в глубокие лужи, но, тормозя у крыльца, чтобы принять солидный вид, сообразил, что бежал быстрее и устал меньше, чем раньше. Неужели из-за того, что несколько дней не пил?
А вдруг что-то из этого получится и он внесет свою скромную лепту в борьбу с алкоголизмом, затеянную партией и правительством? Шубников вообще считал эту инициативу полезной, но исполняемой крайне дубово и нерационально. Ведь при общем детском негативизме населения, чтобы раз и навсегда покончить с пьянством, достаточно просто призвать народ беспробудно квасить. Спустить какой-нибудь план по потреблению на душу населения, по дракам и пьяным зачатиям, устроить соцсоревнование, кто быстрее сопьется и сколько работников доведено до белой горячки. В программе «Время» показывать бравурные репортажи, что район такой-то лидирует по количеству избитых по пьяной лавочке жен, но передовик производства Иван Кузьмич не собирается останавливаться на достигнутом, он мудохает не только законную супругу, но и любовницу. Годик такой обработки, и все. Самая трезвая и самая приличная страна будет, потому что «назло» – это фундаментальный принцип нашего бытия.
Тут он увидел Клавдию Константиновну, с суровым видом стоящую у двери кабинета, и обо всем забыл.
* * *
У Ирины голова шла кругом от размышлений. Чем дальше, тем более вероятной начинала казаться ей версия Шубникова о виновности Валерия Николаевича. На суде они произвели впечатление дружных братьев, но ведь кроме того, что Валерий любит Филиппа, это означает и то, что он вхож в дом, точнее в дома, старшего брата и знает, что там где лежит и какие сувениры хозяин привозит из-за границы. Бывая в гостях у новой семьи Филиппа Николаевича, он изучил примерный распорядок жизни дома, тихая там лестница или не очень, кто живет внизу, дружные ли соседи, знают ли друг друга или живут каждый сам по себе.
Действительно, если кто практически мог устроить такой жуткий спектакль, то только Валерий Николаевич. Возможность была, а вот мотив – загадка.
Во всяком случае, Ирина не в силах была придумать ни одной причины, ради которой стоило так рисковать. Ведь план выглядит безупречно, только когда он удался, а во время исполнения все висело на волоске. Вдруг Вероника закричит и сумеет вырваться? Валерия проснется и тоже успеет убежать? Соседи увидят и запомнят, они же прекрасно знают его в его красивое лицо. Да господи, оперативная обстановка в Афгане изменится, и Филиппа вместе с его группой деятелей культуры срочно эвакуируют домой, он откроет квартиру, а тут такое! Нет, мотив должен быть невероятно убедительный, чтоб оправдать все эти риски.
В конце концов Ирина решила, что исчерпала свой мыслительный ресурс и пора собираться на мозговой штурм.
В суде общаться на такие скользкие темы было неудобно, а приглашать Шубникова домой ей очень не хотелось. Ирина чувствовала, что после того, как она разоткровенничалась с ним, от дальнейшего сближения лучше воздержаться. Вдруг он сболтнет что-нибудь лишнее при Кирилле, а потом глазками похлопает «ой, как неудобно получилось, а я был уверен, что ваш муж знает, что вы были алкоголичкой».
Правда, он мужчина, а к подобному обычно склонны лучшие подружки и особенно родители, любящие при всем честном народе повспоминать самые постыдные эпизоды твоей жизни, но рисковать все равно не стоит.
Выручила Гортензия Андреевна, предложившая собраться у нее в школе в субботу после уроков.
Оставив Кирилла гулять с детьми на школьном дворе, Ирина вошла в класс, похожий на свою хозяйку безупречно аккуратным видом. Парты стояли по линеечке, в три ряда, портреты и таблицы висели ровно и симметрично, а большой плакат, изображающий правильную посадку ученицы за партой, был застеклен и помещен в рамочку.
На подоконниках стояли горшки с фиалками и кактусами, а со шкафа за учительским столом свисала традесканция, похожая на зеленую хищную кошку, приготовившуюся к прыжку.
Шубников пришел раньше и уже познакомился с Гортензией Андреевной, поэтому сидел за первой партой притихший, аккуратно положив руки перед собой.
Гортензия Андреевна прохаживалась вдоль доски.
Поздоровавшись, Ирина прислонилась попой к первой парте ряда у окна, но старая учительница так на нее посмотрела, что пришлось срочно сесть по-человечески и выпрямиться, как девочка на плакате.
– Итак, что нам известно, – веско заметила Гортензия Андреевна, мелом изображая на доске знак вопроса, – Александр Васильевич?
– Слушайте, я теперь даже уже не знаю, – заговорил Шубников, – пообщался я с Гаккелем, вроде мировой мужик…
– А по существу дела этот мировой мужик вам что-то сказал?
Шубников потупился, как троечник, не выучивший урока.
– Ясно. Ирина Андреевна, вы что-то новое узнали? Нет? Тогда давайте суммируем все, что нам известно. Итак, ребенка действительно подменили, Валерия Михайловна вела спорную, но вполне укладывающуюся в рамки нормального поведения научную работу совместно с неким профессором Павловым и своим деверем и тезкой, поэтому мы с большой долей достоверности заключаем, что шизофреничкой она не была. Что произошло дальше?
Шубников с Ириной переглянулись и синхронно пожали плечами.
– Мистификация, разыгранная свидетелями на суде с помощью адвоката, разоблачена, а дальше мы по инерции слишком пристально и слишком критически оценили саму картину преступления, так?
– Так.
– А на самом деле, – продолжала Гортензия Андреевна, странно улыбаясь, – Веронику убила Валерия в состоянии аффекта, а друзья, родственники и сослуживцы просто перестраховывались, спасая ее от тюрьмы. Хотите остановиться на этой версии?
Ирина пожала плечами, а Шубников снова буркнул себе под нос, что Гаккель мировой мужик, и если уж на то пошло, то сначала надо проверить его алиби.
– Я съезжу в больницу еще разок, полистаю операционные журналы, – вызвался он, – если выяснится, что Валерий Николаевич весь день у станка стоял, то вопрос сразу закроется.
Величаво кивнув, Гортензия Андреевна повернулась к доске, взяла аккуратно сложенную тряпку и стерла знак вопроса, а вместо него нарисовала трех человечков.
– Все верно, товарищи, только вы забыли одну деталь, – сказала она и поставила в углу доски восклицательный знак. На точке мел громко стукнул. – Одно немаловажное обстоятельство. Итак, мы выяснили, что Гаккель, Гаккель и Павлов работали над противоопухолевым препаратом. Научная общественность не приняла их открытие, тогда они организовали некую шарашкину контору.
Гортензия Андреевна обвела все три фигурки в кружочек и сделала многозначительную паузу. Ирина взглянула в окно: Кирилл с Володей изучали шведскую стенку, а Егор поодаль играл в футбол с местными ребятами. Он остался в одном школьном пиджачке, а куртка вместе с ранцем горкой лежали на земле возле забора, изображая левую штангу ворот. Будем считать, что он быстро бегает и не замерзнет.
– Оставим в стороне этическую сторону вопроса, допустимо ли проводить эксперименты на людях…
– Это называется клинические испытания, – заметил Шубников, – только они, конечно, должны быть согласованы на всех уровнях, а не так, как у них.
– Я же сказала, оставим в стороне. Главное, что бизнес процветал до смерти Павлова, а потом заглох, потому что делать вакцину стало некому и негде, – Гортензия Андреевна крестиком перечеркнула одну фигурку, но рядом пририсовала новую, как бы в платье, и провела к ней стрелочку. – Зато после Павлова осталась внучка Вероника, и это и есть тот момент, о котором мы забыли. Погибшая Вероника является не только женой Филиппа Ветрова, но и внучкой профессора Павлова.
– Мы это помнили.
– Да? – Гортензия Андреевна отряхнула пальцы от мела и взяла в руки длинную деревянную указку. – Тогда давайте упростим выражение. Три человека изобрели лекарство от рака. Один умер, внучка его убита, вторая объявлена шизофреничкой и помещена в стационар, остается кто?
Кончик указки уперся в крайнюю фигурку.
– Правильно! Мировой мужик Гаккель, – торжествующе закончила старая учительница.
– И в чем смысл?
– В том, чтобы ни с кем не делиться в случае успеха.
– Гортензия Андреевна, но это глупо. Все знают, что Гаккель хирург и сам такую мудреную штуку никогда бы не придумал и не реализовал! – воскликнул Шубников. – Если вдруг найдутся люди, которые поверят, что он изобрел новый метод лечения рака, все равно изготовление вакцины возможно только при навыках лабораторной работы, а у хирурга самый максимальный максимум – это определение группы крови. Да и то стараются спихнуть на молодых, поэтому у Валерия Николаевича сей навык наверняка уже утрачен. Да и чем он там не хотел делиться? Госпремией? Так им бы все равно на группу дали больше, чем на него одного. Так же, как и академика, если что, ему бы дали по хирургии, а Валерии Михайловне по иммунологии. Разные дисциплины, конкуренции нет. Про Павлова я вообще молчу, покойников у нас любят, для них никакой славы не жалко именно потому, что они уже никому не конкуренты. А чем могла помешать Вероника, я вообще не понимаю!
– Поймете, если вспомните, что на Западе совсем другие порядки. Если Гаккели и Павлов посылали туда материалы о своих открытиях, то ими могли заинтересоваться крупные корпорации, у которых на первом месте стоит получение выгоды.
Как всегда бывает, когда подсмотришь в конце учебника правильный ответ, Ирина чувствовала и радость, и досаду одновременно. Ну конечно! Вот и мотив! И как она сама не додумалась, что лекарство от рака мгновенно станет прибыльным товаром на мировом рынке, даже если помогает не всем и не всегда. Статья Валерии Михайловны попала в отдел научных разработок крупной фармакологической фирмы, представители ее связались с авторами, и Валерий Николаевич вдруг понял, что ему ничего не перепадет, ибо он вспомогательный элемент и непосредственно в работе над препаратом не участвовал. В Штатах он никому не нужен, работать туда поедет одна Валерия Михайловна, и если лекарство покажет свою эффективность, то миллионы прибыли от патента тоже получит она, и Нобелевская премия достанется ей, а он будет упомянут только в самом конце ее речи, в разделе «благодарю за поддержку». Он может хоть до посинения доказывать, что стоял у истоков, но ведь изобретение не оформлено официально, а никаких фактических доказательств, способных подтвердить его авторство, не существует. Скорее обнаружатся доказательства обратного. Зато Вероника без особого труда докажет, что ключевая роль в разработке препарата принадлежала ее деду, наверняка сохранились его архивы, как дома, так и в институте, ну а кроме того, Валерия – женщина справедливая и глубоко порядочная, любит свою воспитанницу и не станет обманывать.
Гаккель рассудил просто, но логично: стоит немножко потрудиться, и Вероника мертва, Валерия в сумасшедшем доме, а я последний дееспособный участник нашей подпольной группы. Я все знаю, все умею, вот мои записи, как только подписываем контракт, я немедленно налаживаю производство.
Нет, фантастика какая-то, новое мышление… С чего бы западным корпорациям подписывать с Валерией многомиллионные контракты, ведь ни один их пациент вроде бы не излечился. Не такая это очевидная панацея, чтобы осыпать золотом ее изобретателей. Да и в материалах дела никто словом не упомянул, что Гаккель получала какие-то предложения из-за рубежа. Впрочем, это как раз понятно, интерес мирового капитала сразу разрушает образ тихой шизофренички.
Ирина снова взглянула в окно. Егор все еще бегал без курточки, а Володю Кирилл посадил себе на плечи, он там наверху не двигается и тоже замерзнет. После визита к Гортензии Андреевне она обещала детям магазин «Золотой ключик», для Володи там множество интересных игрушек, а Егор уже взрослый, презрительно поглядывает на машинки, но оружие еще уважает и давно присматривается к набору «Юный химик». Но главное, в этом магазине в центре огромный аквариум с настоящими морскими черепахами.
Детям не терпится поскорее оказаться в этом игрушечном Эльдорадо, они могут простудиться на промозглой осенней улице, так что хватит.
Вообще хватит. Она семейная женщина и не может позволить себе играть в детектива, пусть даже с такой напарницей, как Гортензия Андреевна. Надо добросовестно делать свою работу и выносить решения только при стопроцентной уверенности в своей правоте, никуда не торопиться, вот и все. Будет ей хороший урок, что желание уйти со службы на полчасика пораньше потом оборачивается днями дополнительной работы, а порой годами угрызений совести. Павел Михайлович любит повторять, что работать надо на работе, и это верно, но также верно и обратное: на работе надо работать. Утром пришла на службу, сосредоточилась, сделала все, что могла, а в восемнадцать ноль-ноль заперла кабинет и выкинула служебные проблемы из головы. Только так будет толк. Но на практике это, к сожалению, нереально. До обеда сидишь как на иголках в ожидании звонка, что Егор вернулся из школы, потом облегченно выдыхаешь, но тут же вспоминаешь, что Володя утром шмыгал носиком, как бы не разболелся. Если Кирилл во вторую смену, то она с четырех начинает волноваться, успеет ли вовремя забрать ребенка из яселек, не помешают ли обстоятельства непреодолимой силы? Потом приходят печальные мысли, что в холодильнике стоит скучная кастрюля с борщом третьего дня, в миске тушеное мясо, и больше ничего интересного. Ни салатика, ни пирожков, ни компота. Стоит только колоссальным усилием воли отогнать эти мысли, как прибегает возбужденная секретарша, что в галантерее выбросили колготки, она побежит занять очередь, но пусть Ирина тоже подтягивается, ибо наверняка будут давать по две штуки в одни руки. Да, просто удивительно, как она вообще ухитряется выносить справедливые приговоры в таких условиях…
Все пытается усидеть на двух стульях, а Валерия Михайловна поступила крайне разумно и ответственно: сначала занималась семьей, а когда дети выросли, полностью посвятила себя науке. По общему мнению, она была равнодушна к признанию, повторяя: наука – это мое дело, а успех – дело случая. Самоотверженная ученая, подвижница, только когда ты много лет бьешься лбом в запертую дверь, голова рано или поздно заболит.
Ирина с трудом представляла себе, каково это – существовать в атмосфере скептического равнодушия, когда ты предлагаешь интересные идеи не ради собственного обогащения, а чтобы помочь человечеству избавиться от одной из самых страшных болезней, а тебя будто не видят и не слышат, в лучшем случае покрутят пальцем у виска. До какого-то момента можно утешаться, что тебе важен процесс, а не результат и что потомки оценят, но со временем это перестает работать, и наступает нервный срыв. Кто виноват, что Валерию Михайловну он настиг в такой страшной форме? Может, Шацкий, много лет игнорирующий подчиненную, а может, Вероника со своими откровениями. Если Валерия молчит, это еще совсем не значит, что Вероника не успела ей ничего сказать. Женщина оберегает Колю, вот и все. Кому какая радость, если он узнает, что родился у пятнадцатилетней девочки в результате изнасилования, стало быть, его отец как минимум негодяй, а вернее, жестокий психопат.
Так что диагноз психиатров верен. Почти. Надо просто вычеркнуть из него вялотекущую шизофрению и хроническую психотравмирующую ситуацию заменить на острую. Остается только один маленький вопросик, совсем крошечный…
– Вернувшись домой после суда, Валерия повела себя нервно, – сказала Ирина, – искала свои записи, обвиняла Филиппа, что он их уничтожил. Ветров, будучи не в курсе рабочих дел бывшей жены, расценил это как шизофренический бред и вызвал «скорую помощь». К нему претензий нет, он заботился о супруге, но ведь тут же присутствовал и Валерий, который в курсе профессиональной жизни тезки как никто другой. Почему он не сказал, что записи существуют и никакой это не психоз, а нормальное беспокойство человека за труд всей своей жизни?
– Не исключено, Ирочка, что он сам и раздул ситуацию. Начал нагнетать, с озабоченным видом шептал Филиппу: «Что-то мне тревожно за Лерочку, посмотри, как она агрессивна, с каким маниакальным упорством требует несуществующие бумаги! Ты-то давно не практикуешь, а я все время в клинике, так что отличаю нормальное поведение от ненормального. Дай бог, чтобы я ошибся, но давай на всякий случай вызовем «скорую», чтобы потом локти не кусать». Ну и накрутил.
Шубников тяжело вздохнул:
– В теории все логично прямо до невозможности, и я бы поверил, если бы не пообщался с Валерием Николаевичем. Слушайте, нормальный мужик, отзывчивый, спина больная…
– А вы думаете, что у настоящих злодеев рога и кровь капает с клыков? Настоящее зло незаметно, – сказала Гортензия Андреевна.
– Александр Васильевич, – воскликнула Ирина, – разве так поступают ответственные люди? Вы первый пришли ко мне с этой версией, посеяли сомнения, а теперь в кусты? Только на том основании, что Гаккель – нормальный мужик? Вы вообще представляете себе, сколько таких нормальных мужиков у меня пересидело на скамье подсудимых? Да девяносто девять из ста свидетелей начинают свои показания со слов «мы даже подумать не могли»! Психопаты – это не только мрачные нечесаные личности, замкнутые сами на себя. Среди них встречаются яркие, обаятельные люди, способные увлечь за собой целые коллективы, а то и народы. Мне тоже нравится Валерий Николаевич, но наши с вами впечатления – это последнее, что следует принимать во внимание.
– Но ведь объективных данных нет, одни догадки.
– И это верно, – вздохнула Ирина, с некоторым трудом выбираясь из-за детской парты, – идти в прокуратуру в сущности не с чем, поэтому боюсь, что придется оставить все как есть, во всяком случае до тех пор, пока Валерия Михайловна не выйдет из психушки.
Гортензия Андреевна энергично кивнула и тщательно стерла с доски. Меловая пыль поплыла в воздухе, и Ирина с Шубниковым синхронно чихнули.
– Пока я тоже не вижу другого выхода, – произнесла учительница, – но буду думать дальше. А вы, молодой человек, поезжайте в клинику и изучите операционный журнал.
Шубников так и сделал, справедливо рассудив, что в выходной легче остаться незамеченным или хотя бы меньшему количеству людей придется объяснять свой странный интерес. Журнал обычно лежит в ординаторской операционного блока, и войти туда в уличной одежде – настоящее святотатство. Теоретически возможно, не остановят, но для хирурга это то же самое, что для вампира переступить порог церкви.
Действуя наудачу, он заглянул в приемный покой, нашел там ответственного дежурного, представился и соврал, что операционный журнал нужен ему для статьи. По счастью, ответственный еще помнил, что был такой подающий надежды Саша Шубников, который то ли погиб в Афгане, то ли спился, и без лишних слов посадил его в дежурантской каморке, налил чайку и послал интерна в оперблок за журналами.
– Болит?
– Ни капли. Вы теперь просто обязаны на мне жениться, как честный человек, – засмеялся Валерий Николаевич, – ибо так хорошо мне не было уже очень давно. Так что? Говорю с начмедом?
Шубников растерялся. Неужели сейчас его судьба решится, как по мановению волшебной палочки, и Гаккель, предположительно жестокий убийца, откроет ему путь к возвращению в мир большой хирургии? Через две недели обязательной отработки в поликлинике он уже будет делать ту работу, которую знает и любит и которой заслуживает. Наконец-то мир поворачивается к нему лицом!
– Вы мне сейчас быстренько набросайте автобиографию, – Гаккель лег на диван и закинул ноги на спинку, но Шубников понимал, что это не хамство, а необходимость. Надо снять тяжесть от стоячей работы.
– Простите, Валерий Николаевич, но я вынужден отказаться, – вздохнул он.
– Звиняйте, батько, других ставок пока немае.
– Нет, что вы, я ни на что не претендую, просто пока не готов.
– Что ж, Саша, понимаю. И с тем большим удовольствием возьму вас, когда вы будете готовы.
– До свиданья, Валерий Николаевич.
Шубников так задумался, что пошел к метро пешком, а не подъехал на трамвайчике, к тому же плелся нога за ногу, и только на перроне метро, посмотрев на угловатые оранжевые цифры в черном прямоугольнике электронных часов, сообразил, что у него сегодня вторая смена и прямо сейчас он туда уже опаздывает.
К поликлинике он мчался, лавируя между пешеходами и наступая в глубокие лужи, но, тормозя у крыльца, чтобы принять солидный вид, сообразил, что бежал быстрее и устал меньше, чем раньше. Неужели из-за того, что несколько дней не пил?
А вдруг что-то из этого получится и он внесет свою скромную лепту в борьбу с алкоголизмом, затеянную партией и правительством? Шубников вообще считал эту инициативу полезной, но исполняемой крайне дубово и нерационально. Ведь при общем детском негативизме населения, чтобы раз и навсегда покончить с пьянством, достаточно просто призвать народ беспробудно квасить. Спустить какой-нибудь план по потреблению на душу населения, по дракам и пьяным зачатиям, устроить соцсоревнование, кто быстрее сопьется и сколько работников доведено до белой горячки. В программе «Время» показывать бравурные репортажи, что район такой-то лидирует по количеству избитых по пьяной лавочке жен, но передовик производства Иван Кузьмич не собирается останавливаться на достигнутом, он мудохает не только законную супругу, но и любовницу. Годик такой обработки, и все. Самая трезвая и самая приличная страна будет, потому что «назло» – это фундаментальный принцип нашего бытия.
Тут он увидел Клавдию Константиновну, с суровым видом стоящую у двери кабинета, и обо всем забыл.
* * *
У Ирины голова шла кругом от размышлений. Чем дальше, тем более вероятной начинала казаться ей версия Шубникова о виновности Валерия Николаевича. На суде они произвели впечатление дружных братьев, но ведь кроме того, что Валерий любит Филиппа, это означает и то, что он вхож в дом, точнее в дома, старшего брата и знает, что там где лежит и какие сувениры хозяин привозит из-за границы. Бывая в гостях у новой семьи Филиппа Николаевича, он изучил примерный распорядок жизни дома, тихая там лестница или не очень, кто живет внизу, дружные ли соседи, знают ли друг друга или живут каждый сам по себе.
Действительно, если кто практически мог устроить такой жуткий спектакль, то только Валерий Николаевич. Возможность была, а вот мотив – загадка.
Во всяком случае, Ирина не в силах была придумать ни одной причины, ради которой стоило так рисковать. Ведь план выглядит безупречно, только когда он удался, а во время исполнения все висело на волоске. Вдруг Вероника закричит и сумеет вырваться? Валерия проснется и тоже успеет убежать? Соседи увидят и запомнят, они же прекрасно знают его в его красивое лицо. Да господи, оперативная обстановка в Афгане изменится, и Филиппа вместе с его группой деятелей культуры срочно эвакуируют домой, он откроет квартиру, а тут такое! Нет, мотив должен быть невероятно убедительный, чтоб оправдать все эти риски.
В конце концов Ирина решила, что исчерпала свой мыслительный ресурс и пора собираться на мозговой штурм.
В суде общаться на такие скользкие темы было неудобно, а приглашать Шубникова домой ей очень не хотелось. Ирина чувствовала, что после того, как она разоткровенничалась с ним, от дальнейшего сближения лучше воздержаться. Вдруг он сболтнет что-нибудь лишнее при Кирилле, а потом глазками похлопает «ой, как неудобно получилось, а я был уверен, что ваш муж знает, что вы были алкоголичкой».
Правда, он мужчина, а к подобному обычно склонны лучшие подружки и особенно родители, любящие при всем честном народе повспоминать самые постыдные эпизоды твоей жизни, но рисковать все равно не стоит.
Выручила Гортензия Андреевна, предложившая собраться у нее в школе в субботу после уроков.
Оставив Кирилла гулять с детьми на школьном дворе, Ирина вошла в класс, похожий на свою хозяйку безупречно аккуратным видом. Парты стояли по линеечке, в три ряда, портреты и таблицы висели ровно и симметрично, а большой плакат, изображающий правильную посадку ученицы за партой, был застеклен и помещен в рамочку.
На подоконниках стояли горшки с фиалками и кактусами, а со шкафа за учительским столом свисала традесканция, похожая на зеленую хищную кошку, приготовившуюся к прыжку.
Шубников пришел раньше и уже познакомился с Гортензией Андреевной, поэтому сидел за первой партой притихший, аккуратно положив руки перед собой.
Гортензия Андреевна прохаживалась вдоль доски.
Поздоровавшись, Ирина прислонилась попой к первой парте ряда у окна, но старая учительница так на нее посмотрела, что пришлось срочно сесть по-человечески и выпрямиться, как девочка на плакате.
– Итак, что нам известно, – веско заметила Гортензия Андреевна, мелом изображая на доске знак вопроса, – Александр Васильевич?
– Слушайте, я теперь даже уже не знаю, – заговорил Шубников, – пообщался я с Гаккелем, вроде мировой мужик…
– А по существу дела этот мировой мужик вам что-то сказал?
Шубников потупился, как троечник, не выучивший урока.
– Ясно. Ирина Андреевна, вы что-то новое узнали? Нет? Тогда давайте суммируем все, что нам известно. Итак, ребенка действительно подменили, Валерия Михайловна вела спорную, но вполне укладывающуюся в рамки нормального поведения научную работу совместно с неким профессором Павловым и своим деверем и тезкой, поэтому мы с большой долей достоверности заключаем, что шизофреничкой она не была. Что произошло дальше?
Шубников с Ириной переглянулись и синхронно пожали плечами.
– Мистификация, разыгранная свидетелями на суде с помощью адвоката, разоблачена, а дальше мы по инерции слишком пристально и слишком критически оценили саму картину преступления, так?
– Так.
– А на самом деле, – продолжала Гортензия Андреевна, странно улыбаясь, – Веронику убила Валерия в состоянии аффекта, а друзья, родственники и сослуживцы просто перестраховывались, спасая ее от тюрьмы. Хотите остановиться на этой версии?
Ирина пожала плечами, а Шубников снова буркнул себе под нос, что Гаккель мировой мужик, и если уж на то пошло, то сначала надо проверить его алиби.
– Я съезжу в больницу еще разок, полистаю операционные журналы, – вызвался он, – если выяснится, что Валерий Николаевич весь день у станка стоял, то вопрос сразу закроется.
Величаво кивнув, Гортензия Андреевна повернулась к доске, взяла аккуратно сложенную тряпку и стерла знак вопроса, а вместо него нарисовала трех человечков.
– Все верно, товарищи, только вы забыли одну деталь, – сказала она и поставила в углу доски восклицательный знак. На точке мел громко стукнул. – Одно немаловажное обстоятельство. Итак, мы выяснили, что Гаккель, Гаккель и Павлов работали над противоопухолевым препаратом. Научная общественность не приняла их открытие, тогда они организовали некую шарашкину контору.
Гортензия Андреевна обвела все три фигурки в кружочек и сделала многозначительную паузу. Ирина взглянула в окно: Кирилл с Володей изучали шведскую стенку, а Егор поодаль играл в футбол с местными ребятами. Он остался в одном школьном пиджачке, а куртка вместе с ранцем горкой лежали на земле возле забора, изображая левую штангу ворот. Будем считать, что он быстро бегает и не замерзнет.
– Оставим в стороне этическую сторону вопроса, допустимо ли проводить эксперименты на людях…
– Это называется клинические испытания, – заметил Шубников, – только они, конечно, должны быть согласованы на всех уровнях, а не так, как у них.
– Я же сказала, оставим в стороне. Главное, что бизнес процветал до смерти Павлова, а потом заглох, потому что делать вакцину стало некому и негде, – Гортензия Андреевна крестиком перечеркнула одну фигурку, но рядом пририсовала новую, как бы в платье, и провела к ней стрелочку. – Зато после Павлова осталась внучка Вероника, и это и есть тот момент, о котором мы забыли. Погибшая Вероника является не только женой Филиппа Ветрова, но и внучкой профессора Павлова.
– Мы это помнили.
– Да? – Гортензия Андреевна отряхнула пальцы от мела и взяла в руки длинную деревянную указку. – Тогда давайте упростим выражение. Три человека изобрели лекарство от рака. Один умер, внучка его убита, вторая объявлена шизофреничкой и помещена в стационар, остается кто?
Кончик указки уперся в крайнюю фигурку.
– Правильно! Мировой мужик Гаккель, – торжествующе закончила старая учительница.
– И в чем смысл?
– В том, чтобы ни с кем не делиться в случае успеха.
– Гортензия Андреевна, но это глупо. Все знают, что Гаккель хирург и сам такую мудреную штуку никогда бы не придумал и не реализовал! – воскликнул Шубников. – Если вдруг найдутся люди, которые поверят, что он изобрел новый метод лечения рака, все равно изготовление вакцины возможно только при навыках лабораторной работы, а у хирурга самый максимальный максимум – это определение группы крови. Да и то стараются спихнуть на молодых, поэтому у Валерия Николаевича сей навык наверняка уже утрачен. Да и чем он там не хотел делиться? Госпремией? Так им бы все равно на группу дали больше, чем на него одного. Так же, как и академика, если что, ему бы дали по хирургии, а Валерии Михайловне по иммунологии. Разные дисциплины, конкуренции нет. Про Павлова я вообще молчу, покойников у нас любят, для них никакой славы не жалко именно потому, что они уже никому не конкуренты. А чем могла помешать Вероника, я вообще не понимаю!
– Поймете, если вспомните, что на Западе совсем другие порядки. Если Гаккели и Павлов посылали туда материалы о своих открытиях, то ими могли заинтересоваться крупные корпорации, у которых на первом месте стоит получение выгоды.
Как всегда бывает, когда подсмотришь в конце учебника правильный ответ, Ирина чувствовала и радость, и досаду одновременно. Ну конечно! Вот и мотив! И как она сама не додумалась, что лекарство от рака мгновенно станет прибыльным товаром на мировом рынке, даже если помогает не всем и не всегда. Статья Валерии Михайловны попала в отдел научных разработок крупной фармакологической фирмы, представители ее связались с авторами, и Валерий Николаевич вдруг понял, что ему ничего не перепадет, ибо он вспомогательный элемент и непосредственно в работе над препаратом не участвовал. В Штатах он никому не нужен, работать туда поедет одна Валерия Михайловна, и если лекарство покажет свою эффективность, то миллионы прибыли от патента тоже получит она, и Нобелевская премия достанется ей, а он будет упомянут только в самом конце ее речи, в разделе «благодарю за поддержку». Он может хоть до посинения доказывать, что стоял у истоков, но ведь изобретение не оформлено официально, а никаких фактических доказательств, способных подтвердить его авторство, не существует. Скорее обнаружатся доказательства обратного. Зато Вероника без особого труда докажет, что ключевая роль в разработке препарата принадлежала ее деду, наверняка сохранились его архивы, как дома, так и в институте, ну а кроме того, Валерия – женщина справедливая и глубоко порядочная, любит свою воспитанницу и не станет обманывать.
Гаккель рассудил просто, но логично: стоит немножко потрудиться, и Вероника мертва, Валерия в сумасшедшем доме, а я последний дееспособный участник нашей подпольной группы. Я все знаю, все умею, вот мои записи, как только подписываем контракт, я немедленно налаживаю производство.
Нет, фантастика какая-то, новое мышление… С чего бы западным корпорациям подписывать с Валерией многомиллионные контракты, ведь ни один их пациент вроде бы не излечился. Не такая это очевидная панацея, чтобы осыпать золотом ее изобретателей. Да и в материалах дела никто словом не упомянул, что Гаккель получала какие-то предложения из-за рубежа. Впрочем, это как раз понятно, интерес мирового капитала сразу разрушает образ тихой шизофренички.
Ирина снова взглянула в окно. Егор все еще бегал без курточки, а Володю Кирилл посадил себе на плечи, он там наверху не двигается и тоже замерзнет. После визита к Гортензии Андреевне она обещала детям магазин «Золотой ключик», для Володи там множество интересных игрушек, а Егор уже взрослый, презрительно поглядывает на машинки, но оружие еще уважает и давно присматривается к набору «Юный химик». Но главное, в этом магазине в центре огромный аквариум с настоящими морскими черепахами.
Детям не терпится поскорее оказаться в этом игрушечном Эльдорадо, они могут простудиться на промозглой осенней улице, так что хватит.
Вообще хватит. Она семейная женщина и не может позволить себе играть в детектива, пусть даже с такой напарницей, как Гортензия Андреевна. Надо добросовестно делать свою работу и выносить решения только при стопроцентной уверенности в своей правоте, никуда не торопиться, вот и все. Будет ей хороший урок, что желание уйти со службы на полчасика пораньше потом оборачивается днями дополнительной работы, а порой годами угрызений совести. Павел Михайлович любит повторять, что работать надо на работе, и это верно, но также верно и обратное: на работе надо работать. Утром пришла на службу, сосредоточилась, сделала все, что могла, а в восемнадцать ноль-ноль заперла кабинет и выкинула служебные проблемы из головы. Только так будет толк. Но на практике это, к сожалению, нереально. До обеда сидишь как на иголках в ожидании звонка, что Егор вернулся из школы, потом облегченно выдыхаешь, но тут же вспоминаешь, что Володя утром шмыгал носиком, как бы не разболелся. Если Кирилл во вторую смену, то она с четырех начинает волноваться, успеет ли вовремя забрать ребенка из яселек, не помешают ли обстоятельства непреодолимой силы? Потом приходят печальные мысли, что в холодильнике стоит скучная кастрюля с борщом третьего дня, в миске тушеное мясо, и больше ничего интересного. Ни салатика, ни пирожков, ни компота. Стоит только колоссальным усилием воли отогнать эти мысли, как прибегает возбужденная секретарша, что в галантерее выбросили колготки, она побежит занять очередь, но пусть Ирина тоже подтягивается, ибо наверняка будут давать по две штуки в одни руки. Да, просто удивительно, как она вообще ухитряется выносить справедливые приговоры в таких условиях…
Все пытается усидеть на двух стульях, а Валерия Михайловна поступила крайне разумно и ответственно: сначала занималась семьей, а когда дети выросли, полностью посвятила себя науке. По общему мнению, она была равнодушна к признанию, повторяя: наука – это мое дело, а успех – дело случая. Самоотверженная ученая, подвижница, только когда ты много лет бьешься лбом в запертую дверь, голова рано или поздно заболит.
Ирина с трудом представляла себе, каково это – существовать в атмосфере скептического равнодушия, когда ты предлагаешь интересные идеи не ради собственного обогащения, а чтобы помочь человечеству избавиться от одной из самых страшных болезней, а тебя будто не видят и не слышат, в лучшем случае покрутят пальцем у виска. До какого-то момента можно утешаться, что тебе важен процесс, а не результат и что потомки оценят, но со временем это перестает работать, и наступает нервный срыв. Кто виноват, что Валерию Михайловну он настиг в такой страшной форме? Может, Шацкий, много лет игнорирующий подчиненную, а может, Вероника со своими откровениями. Если Валерия молчит, это еще совсем не значит, что Вероника не успела ей ничего сказать. Женщина оберегает Колю, вот и все. Кому какая радость, если он узнает, что родился у пятнадцатилетней девочки в результате изнасилования, стало быть, его отец как минимум негодяй, а вернее, жестокий психопат.
Так что диагноз психиатров верен. Почти. Надо просто вычеркнуть из него вялотекущую шизофрению и хроническую психотравмирующую ситуацию заменить на острую. Остается только один маленький вопросик, совсем крошечный…
– Вернувшись домой после суда, Валерия повела себя нервно, – сказала Ирина, – искала свои записи, обвиняла Филиппа, что он их уничтожил. Ветров, будучи не в курсе рабочих дел бывшей жены, расценил это как шизофренический бред и вызвал «скорую помощь». К нему претензий нет, он заботился о супруге, но ведь тут же присутствовал и Валерий, который в курсе профессиональной жизни тезки как никто другой. Почему он не сказал, что записи существуют и никакой это не психоз, а нормальное беспокойство человека за труд всей своей жизни?
– Не исключено, Ирочка, что он сам и раздул ситуацию. Начал нагнетать, с озабоченным видом шептал Филиппу: «Что-то мне тревожно за Лерочку, посмотри, как она агрессивна, с каким маниакальным упорством требует несуществующие бумаги! Ты-то давно не практикуешь, а я все время в клинике, так что отличаю нормальное поведение от ненормального. Дай бог, чтобы я ошибся, но давай на всякий случай вызовем «скорую», чтобы потом локти не кусать». Ну и накрутил.
Шубников тяжело вздохнул:
– В теории все логично прямо до невозможности, и я бы поверил, если бы не пообщался с Валерием Николаевичем. Слушайте, нормальный мужик, отзывчивый, спина больная…
– А вы думаете, что у настоящих злодеев рога и кровь капает с клыков? Настоящее зло незаметно, – сказала Гортензия Андреевна.
– Александр Васильевич, – воскликнула Ирина, – разве так поступают ответственные люди? Вы первый пришли ко мне с этой версией, посеяли сомнения, а теперь в кусты? Только на том основании, что Гаккель – нормальный мужик? Вы вообще представляете себе, сколько таких нормальных мужиков у меня пересидело на скамье подсудимых? Да девяносто девять из ста свидетелей начинают свои показания со слов «мы даже подумать не могли»! Психопаты – это не только мрачные нечесаные личности, замкнутые сами на себя. Среди них встречаются яркие, обаятельные люди, способные увлечь за собой целые коллективы, а то и народы. Мне тоже нравится Валерий Николаевич, но наши с вами впечатления – это последнее, что следует принимать во внимание.
– Но ведь объективных данных нет, одни догадки.
– И это верно, – вздохнула Ирина, с некоторым трудом выбираясь из-за детской парты, – идти в прокуратуру в сущности не с чем, поэтому боюсь, что придется оставить все как есть, во всяком случае до тех пор, пока Валерия Михайловна не выйдет из психушки.
Гортензия Андреевна энергично кивнула и тщательно стерла с доски. Меловая пыль поплыла в воздухе, и Ирина с Шубниковым синхронно чихнули.
– Пока я тоже не вижу другого выхода, – произнесла учительница, – но буду думать дальше. А вы, молодой человек, поезжайте в клинику и изучите операционный журнал.
Шубников так и сделал, справедливо рассудив, что в выходной легче остаться незамеченным или хотя бы меньшему количеству людей придется объяснять свой странный интерес. Журнал обычно лежит в ординаторской операционного блока, и войти туда в уличной одежде – настоящее святотатство. Теоретически возможно, не остановят, но для хирурга это то же самое, что для вампира переступить порог церкви.
Действуя наудачу, он заглянул в приемный покой, нашел там ответственного дежурного, представился и соврал, что операционный журнал нужен ему для статьи. По счастью, ответственный еще помнил, что был такой подающий надежды Саша Шубников, который то ли погиб в Афгане, то ли спился, и без лишних слов посадил его в дежурантской каморке, налил чайку и послал интерна в оперблок за журналами.