Бестиарий

– Мне очень плохо… Голова болит. Но я вспомнила… что было на подземном этаже психиатрической клиники. Я знаю, как выглядит тот, кого мы ищем. И где он. Твоя… семиуровневая система… работает.

– Александра, лезть на опасные уровни почти самоубийственно. О чём ты думала?

– О том, чтобы помочь поймать преступника. Со мной всё в порядке, – хрипло ответила она.

Кристиан вытер ее лицо влажной салфеткой и помог добраться до машины. Он сел рядом с Сашей.

– Говори.

– Это был не слендермен. Я увидела человека наверху садовой лестницы у окна. Он выбрался из колодца во дворе… По-моему, он пытался помочь кому-то сбежать. Видела, как он слез с ней, а потом, прячась под деревьями и двигаясь зигзагами, повел ее к забору. Видимо, поэтому при побеге я точно знала, как не попасть на камеры. Потом я увидела, как к нему бегут санитары. К тому времени он уже вытащил через окно одну женщину. Я помню ее – она не разговаривала и почти ничего не ела. Я… увидела, как санитары схватили женщину, повалили в снег и начали бить. А того, кто пытался дать ей сбежать, куда-то потащили. Потом к ним кто-то подошел. Этот человек был невысокий, но очень неплохо одет. И это был не врач. Он увидел, что я смотрю на него через окно… Потом, когда он указал на меня, я поняла, что меня ждет, – Саша вздрогнула. – За железной дверью – ад. Зубовный скрежет, вопли и пытки…

– Сосредоточься, Александра!

Она согнулась в поясе, словно у нее болел живот, и схватилась за голову:

– То, что я видела… То, что они делали… – глубокий вдох. – Меня потащили в сторону этой двери. Человек, которого все звали Василием Вячеславовичем, очень сердился…

– Вы сдурели? – говорил он. – Каких еще платных пациентов? Мне наплевать, кто вам сказал, что ее нельзя колоть тяжелыми препаратами! Давайте ей базовую дозу.

– Это сотрет ей память полностью… Большой риск. Понимаете, там человек явно со связями. Мало ли что? Вы же не хотите внимания? – это была красивая и холеная брюнетка, жена заведующего.

– Половину, – рявкнул Василий. – Не меньше.

Потом Саша ощутила, как ее привязывают к каталке. Над головой поплыл потолок. Тяжелая дверь открылась, и она увидела, что покидает первый этаж, съезжая под землю.

– Родня у нее есть? – спросил он. – Впрочем, не важно. Если что, скажем, сама головой ударилась. Приехал к вам… в кои-то веки! Идиоты!

Потом кто-то повернул рубильник, и со скрипом от стены отделилась часть, закрашенная штукатуркой так тонко, что было почти не видно швов. И Сашу повезли еще ниже…

До нее доносился странный запах пота, банного жара и человеческого жареного мяса.

– А-а-а… – тоскливо и по-коровьи ревела женщина, которую Саша увидела через открытую дверь в палате. Она была раздета, ее живот был распорот так, что виднелись черно-бурые почему-то контуры органов в колодце крови. Когда она издавала звуки, становилось видно, как напрягаются мышцы живота.

Саше окоченела от ужаса. Каждая мышца её тела отказывалась её слушать.

В той комнате играло радио. Диктор передавал концерт по заявкам, и по коридору раздались звуки какой-то попсовой, мажорной песни, напеваемой приторно-мягким женским голосом.

– Заткни ее, голова уже болит, – шепнул какой-то незнакомый Саше врач медсестре. Та достала из упаковки шприц…

В это время, пока каталка стояла напротив этой палаты, а Саша наблюдала за происходящим, кто-то протер сгиб ее локтя спиртовым раствором.

– Детишек теряла? – спросила ее жена заведующего.

Саша молчала.

– Ты онемела?

– Вы тут… больные все, да? – не контролируя, что говорит, едва шевелящимися губами пролепетала Саша.

– Ты не понимаешь, – ответила она, когда к каталке подтащили капельницу. – Это же не люди! Это психи безнадежные! Никого у них нет! И тебя сюда прописали явно не из-за большого умственного здоровья. А так эти психи на благо науки служат. Они делают большой вклад, который окупится со временем очень большим добром. Так и делается история, милая, просто обычно об этом молчат. Почти за любым великим свершением стоит чья-то жертва. И не одна. Я не ожидаю, что ты оценишь. Честно говоря, ты даже на нормального человека похожа. Мне тебя почти жаль.

– Точно больные, – подытожила Саша, потерянно глядя, как в вену ее поступает какой-то мутный раствор. – Что со мной будет? То же, что и с ней?

– Нет, это бессмысленно, ты не подходишь. Зачем время на тебя терять? Полежишь тут, отдохнешь, и обратно тебя покатим.

– Я так понимаю… вы что-то сделаете с моей головой.

– Да, кому нужна твоя голова, – рассмеялась она. – Ты же не гений какой. Беспокоиться о твоих мозгах тут кто-то будет, думаешь? Радуйся, дура, что жива останешься!

– Кому-то… всё же нужны мои мозги. Теперь… я начинаю понимать, зачем я здесь, – она улыбнулась. – Наверное, он убьёт вас всех…

Когда Саша открыла глаза в следующий раз, она была связана и лежала в большой комнате, в которой было очень шумно. И она и все остальные люди были там раздеты и связаны. Только у большинства были капельницы, а у Саши она отсутствовала. Она помнила, что ничего не испытывала. Ей очень хотелось почувствовать протест, страх, но у нее это не получалось.

Она спокойно смотрела по сторонам. Женщины по большей части кричали и рычали. У всех были налившиеся кровью глаза. Через несколько часов пришел Василий Вячеславович, осмотрелся, кивнул:

– Почти у всех характерные изменения глаз и зубов, как мы и полагали. Остальных вышвырнете. Прочих отвезите на базу. И не забывайте регулярно пополнять запас подопытных. И чтобы больше ко мне в гости никто не приезжал, это ясно?

– Ясно, – ответила жена заведующего. – Ваш адрес еще значится в базе данных, как дом одного из умерших пациентов…

– Надежно?

– Конечно.


– Тогда пока оставьте. Проверьте реакцию их ЦНС и развозите. Я скоро уеду. За девчонкой следите. И узнайте на всякий пожарный, кто там о ней печется.

– Кто-то серьезный, – ответила она.

– Давайте ей побольше седативных потом, чтобы очухалась и мать родную вспомнить не могла.

Женщины продолжали стонать и рычать, пытаясь отгрызть себе губы и лицо. Было впечатление, что что-то жжет их изнутри, как кислота. Их движения напоминали судороги от боли пациентов в паллиативном состоянии – жуткие, ломаные, трясущиеся.

Когда подопытным проверяли ЦИС, им что-то кололи. Кололи нечто такое, от чего у некоторых начинались припадки ярости, истерики и появлялась кровавая тошнота.

Но самое жуткое началось, когда женщин отвязали. Это случилось через два дня. Теперь они выглядели спокойно, напоминая манекенов. Одной из них сказали убить ту, что стоит подле нее. Второй велели не сопротивляться. Обе выполнили приказание. Женщина, играющая роль палача – невысокая и симпатичная дама тридцати лет со светлыми кудрями волос – схватила свою соседку за шею и начала душить – грубо, решительно и наивно-неумело. Та и правда не сопротивлялась. Она царапала себе ноги, глаза ее закатывались, она хрипела и пыталась дышать. Наконец, лицо ее стало синюшно-багровым.

Все остальные даже не наблюдали, а вяло смотрели перед собой. Саша внимательно рассматривала обеих женщин, но ничего не чувствовала. Она видела, как у «палача» из глаз катятся слезы.

– Аномалия, – сказал медбрат, обратив на это внимание.

– Такая мелочь? – с досадой вздохнула его помощница.

– Всё равно запиши, надо быть точными.

Кристиан, выслушав Сашу, открыл свой ноутбук.

– Всё это время адрес этого человека был у меня под носом, – пробормотал он.

– Тут огромная адресная книга. За годы здесь умерло много пациентов, – вяло откликнулась Саша. – Вот, где истинное зло. Он… совсем не похож на тех, кого ты ловишь.

– Он, говоришь? – пожал плечами Кристиан, садясь за руль. – Полагаю, ты опять думаешь о своем возлюбленном йети.

– Он тебе едва не навалял, вот ты и бесишься!

– Нет, я просто завидую его бороде. Думаю, там можно спрятать гнездо аиста.

– Возможно, ты чувствуешь, – задумчиво произнесла Саша, – что помимо его невероятной силы, в нём есть то, чего нет и никогда не будет у тебя.

Кристиан молчал.

– Душа, – добавила она негромко, глядя в окно.

Когда они снова поехали вперед, и мимо лица Саши за окном стал пролетать пейзаж, она пробормотала:

– Это десятки покалеченных женщин. Часть из них лишили памяти и воли. Часть… превратили в какие-то автоматы. Еще часть – сожгли. Я видела, как их, не снимая с каталок, завозили в огромную печь, и глаза их были еще открыты. Например, ту женщину, которая плакала, когда ей приказали душить соседку. Воняло горелой человечиной. Я очень старалась всё запомнить. Всё до мелочи. И строила у себя в голове ассоциативные связки.

– Поэтому заведующий сказал, что ты бормотала что-то про людей, которые являются кормом для одного человека. Поэтому при первичном анализе портрета преступника ты была уверена, что за всем стоит один единственный человек, – резюмировал Кристиан.

Саша не произнесла это вслух, но в те минуты она рассуждала о том, что Фишер не зря столь жестоко запихал ее в клинику. Она должна была это видеть. Спокойные лица врачей и санитаров, убежденных в том, что они не делают ничего плохого.

– Не могу понять… их логику, – ответила она тихо. – Как ни пытаюсь… Почему им было всё равно?



Задав этот вопрос, она просила меня прочесть ей небольшой экскурс в демонологию.



– Он так действует, – будто нехотя ответил Кристиан.

– Он? – негромко пробормотала Саша.

– Ты знаешь, что эмпатия – норма для человека? Люди с очень чувствительной и неустойчивой нервной системой, вроде твоей, могут быть чрезмерно ею наделены, но, в целом, эмпатия нормальна.

– Да, я знаю. Читала о зеркальных нейронах, когда пыталась понять, что со мной.

Кристиан не хотел ничего рассказывать, потому что вообще никогда никому не говорил о том, кого ловит.

– Он блокирует работу зеркальных нейронов. Для этого он незаметно внедряется в разум человека смысловой формулировкой. Это – как незаметный взлом, как троянский конь. Смысловые кодировки примерно такие: «Ты всё равно ничем не поможешь». «Нет ничего страшного в том, чтобы жертвовать ради великого дела». «Если судить логично, то человеческая жизнь в нашем мире ничего не стоит». Обычные, в целом, почти безобидные установки рядового циника. Но если их внедрить поглубже и поставить в пирамиду личных приоритетов на одно из первых мест, то из этих яиц вылупятся чудовища. И они будут жрать личность, проецируя слово «ничего» на всё, что увидят. «Какая разница», «всёравно», «не имеет смысла», «ну и пусть мучается», «а что такого» будут цепляться ко всему, без исключения, что не нравится ему. Основная кодировка «зло = норма». Если представить размах его крыльев, ты увидишь, что они накрыли уже больше половины планеты. Ты увидишь, что небо давным-давно черное, а земля горит в огне.

– Он – это…

– Демон.

Саша очень четко ощутила, что сейчас что-то происходит.

Кристиан вел машину, сидя перед ней. Перед отъездом в квартиру заведующего он успел перекраситься обратно, но его волосы всё равно были темнее, чем раньше. Он не смотрел на Сашу и, кажется, как обычно, отвечал, лишь бы она отвязалась.

Но всё-таки что-то происходило.