Белая мышь

– Ш-ш-ш, Денден, я не дочитала. «…но за этой бравадой скрывается глубокая неуверенность. Чувство вины за… за арест мужа. – После этого момента Нэнси перестало быть смешно. Совсем. Где сейчас Анри? Что он чувствует? – …на фоне детской травмы даёт о себе знать в виде выраженной эмоциональной нестабильности».

Денден положил ей руку на плечо.

– Ладно, голубка, этого достаточно.

Этого и правда было достаточно, но она не могла оторваться от документа и стряхнула его руку.

– «Я считаю, что она непригодна к руководящей роли и, несмотря на всю свою самоотверженность, в полевых условиях может подвергнуть риску себя и своих людей».

В комнате повисла тишина, и только где-то на улице кричала сова.

– Психотрёп, бредятина, – твёрдо сказал Денден. – А как насчёт «что не убивает тебя, делает тебя сильнее»? И, ради всех святых, разве это не твоя прямая обязанность в полевых условиях – подвергать людей риску? Ты должна быть способна посылать их на диверсии, подрывать нацистские фабрики, устраивать засады колоннам! Они что, думают, что взрыв вражеского поезда под обстрелом не связан с риском?

Речь была хорошая, и она была благодарна за то, что он её произнёс, но только это было бесполезно. Её сольют. Ей придётся тухнуть в каком-нибудь машинописном бюро, умирая от безысходности днём и напиваясь вечером, чтобы как-то уснуть. А в это время нацисты будут делать с Францией, с её друзьями, с Анри все, что им заблагорассудится. Но самое страшное – а вдруг они правы и ей лучше держаться в стороне, чтобы нанести поменьше вреда?

– Денден, что ты делаешь?

Денден снял со шкафа переносную печатную машинку Тиммонса и поставил её на стол. В верхнем ящике он нашёл пустые бланки заключений.

– Двинь тазом, дорогая, и глянь, не бродит ли кто по коридору? Пришло время нам самим рассказать свои истории.

Через двадцать минут Нэнси чувствовала себя гораздо лучше. Ей в голову пришла одна мысль.

– Денден, а что ты делаешь завтра вечером? – спросила она, засовывая в ящики обрезки бумаги, чтобы Тиммонс не догадался, что кто-то здесь копался.





20




Раздался щелчок замка, и Анри медленно поднял голову. Боль уже не прекращалась. Его били целыми днями и часами. Раны не успевали заживать, и последние недели он чувствовал лишь крайнюю измождённость и жаждал, чтобы всё закончилось. Надежда его покинула, а в ярких белых вспышках боли его иногда покидали и любовь, и вера, и самосознание.

Иногда Бём что-то говорил, и он вспоминал, что в прошлом его звали Анри Фиокка, он был богатым и счастливым мужчиной, у него была красивая жена, и они проживали день за днём, купаясь в солнце и роскоши. Теперь это было похоже на какой-то сон. Дверь распахнулась. Анри ожидал увидеть своего очкастого мучителя с крысиным лицом. Его поражало, как тот из раза в раз умудрялся выдавливать из него – из тех ошмётков человека, в которые он превратился – всё новые и новые порции боли. Но это был Бём.

– Месье Фиокка, к вам посетитель, – сказал Бём на своём выверенном французском с английским акцентом.

Анри помнил, что до войны Бём изучал психологию в Кембридже, и иногда во время их бесед он пел дифирамбы тамошней архитектуре и выдающимся англичанам, с которыми ему довелось повстречаться. Бём никогда не присутствовал во время порок хлыстом, после которых со спины Анри свисали куски кожи. Он всегда заходил после.

Посетитель? Значит, мир за стенами всё ещё существует. Как странно. Он подумал: а вдруг это Нэнси? Если они взяли её, хватит ли у них жестокости бросить их в одну клетку? Да. И они будут издеваться над ней у него на глазах. Наверняка Бём знает, что только это заставит Анри говорить. Если Нэнси – у Бёма, и он это докажет, то Анри назовёт ему имена всех членов Сопротивления, всех до единого беженцев, кто ел за его столом, адреса всех явочных квартир, купленных на его наличные в начале войны, чтобы избавить её хотя бы от секунды этой боли. Конечно же, они её не выпустят. Они уже поняли, что она – Белая Мышь. Бём об этом сказал. Но если Бём приведет Нэнси и скажет: «Расскажи нам всё, что ты знаешь, и мы просто её застрелим, без пыток, без изнасилований», он согласится.

Бём принс из коридора два складных металлических стула и поставил их перед койкой Анри.

– Прошу прощения, месье Фиокка, правильнее будет сказать, два посетителя. – Он оглянулся. – Месье, мадам…

Послышались шаги, и в дверь протиснулись отец и сестра Анри. Габриэль взвизгнула и, прикрыв платком рот и нос, двинулась к нему с протянутой рукой. Отец, открыв рот, был не в силах сделать шаг. У него дрожали плечи.

– Оставлю вас, чтобы вы могли поговорить, – с тёплой улыбкой сказал Бём и закрыл за ними дверь.

Анри был не в состоянии двигаться. Говорить ему не хотелось. Сестра неровной походкой подошла к его койке и, рыдая, упала на колени.

– Что она с тобой сделала? Господи, помилуй нас!

Отец рухнул на стул. Единственным оставшимся глазом Анри смотрел на Габриэль. Она снова подняла руку и решилась дотронуться до его плеча. Анри не знал, одет он или раздет. Перед пытками его всегда раздевали. Потом иногда одевали, иногда – нет. Ему давно стало на это наплевать.

– Расскажи им, что ты знаешь, Анри, – послышался срывающийся голос отца. – Бём говорит, что они схватили большую часть активистов Сопротивления в Марселе. Он хочет, чтобы ты рассказал про Нэнси, где она может быть, что тебе известно о её планах.

– И тогда он тебя отпустит! – запищала Габриэль. – Он разрешит нам забрать тебя домой и выходить. Господи, Анри, разве недостаточно страданий ты вынес из-за неё?

Анри облизал губы. Он наконец понял. Они винят во всем Нэнси. Они решили, что это из-за неё он здесь лежит – почти без сознания, с изодранной в клочья кожей, со сломанными пальцами, без ногтей, с неузнаваемым лицом. Они решили, что это её вина. Как он мог родиться в этой семье? Это с ним сделала не она, а гестапо – кучка одержимых фанатиков, которые, жаждая власти, каким-то образом умудрились отравить собственную нацию, а потом распространить этот яд в другие страны. Не она, а нацисты, которые страхом и лестью захватили и держат под сапогом Францию, его любимую красавицу-Францию. У него не было сил объяснять им это. Пусть это сделают другие люди или бог.

– Оставьте меня.

Габриэль повернулась к отцу. Она словно помешалась.

– Папа! Объясни ему! Какая уже разница, ведь эта шлюха всё равно сбежала!

– Анри, ты должен подумать о своей семье, – сказал отец.

Значит, ей всё же удалось сбежать. Анри не знал, можно ли верить Бёму, который говорил, что ей удалось пробраться через все расставленные им сети. Он боялся, что это лишь ловушка, чтобы заставить его говорить, выдать секреты Нэнси. И, бог свидетель, ему очень хотелось о ней говорить. Но Габриэль не могла бы исполнить такой трюк, актриса из неё никудышная. Значит, Нэнси на свободе.


Боль не ушла, но Анри почувствовал что-то ещё. Возможно, мир. Да, мир. Он никогда не увлекался религией, а Нэнси вообще терпеть не могла, когда даже просто упоминали бога, но сейчас Анри ощущал, что за болью есть что-то, какое-то приятное и тихое место, в котором его будут ждать, когда придёт время. И возможно, это будет уже скоро.

– Вы не достойны дотронуться до подола юбки моей жены, – сказал он. Вернее, он надеялся, что ему удалось это сказать – с каждым днём выговаривать членораздельные слова ему было всё тяжелее. – А теперь оставьте меня, оба, оставьте меня в покое.

Габриэль плакала, отец злился и умолял, но для Анри всё это не имело никакого смысла. Он смотрел на них с недостижимой высоты, и их слова казались далёкими и пустыми. Он закрыл глаза, а когда снова их открыл, в комнате их больше не было. На металлическом стуле сидел Бём и смотрел на него.

– Какое разочарование! – Он подался вперёд и облокотился на колени. – Я надеялся, что ваши родственники смогут вас сдвинуть с места, хоть чуть-чуть. Просил их рассказать, какая мягкая и удобная кровать ждёт вас дома, и что Нэнси бы хотела, чтобы вы поговорили со мной. Разве это может принести ей сейчас какой-то вред? Она же смогла сбежать. – Анри дёрнул веками, жадно вбирая в себя крохи информации о жене.

Бём сморщил нос.

– Да, она добралась до Лондона. Ходят слухи, что она подалась к шайке любителей – диверсантов и преступников. На бумаге её оформили в службу военных медсестер, но она кажется мне похожей на женщин, кого Британская армия присылает сюда служить её интересам. Грязные террористы. – Он откинулся на стул и скрестил ноги. – Вы улыбаетесь, месье Фиокка? Трудно понять ваше выражение лица. Мне бы на вашем месте было не до улыбок. Вы знаете, что мы делаем с женщинами-шпионками, когда их ловим? Под конец они умоляют нас их застрелить. Я сам это видел, много раз, – говоря, он смотрел на пустую стену над койкой Анри. – В тылу врага они держатся максимум несколько недель, доставляют нам в лучшем случае небольшое неудобство, а потом мы их хватаем и сжимаем так, что они выблёвывают нам свои секреты. Так будет и с вашей Нэнси.

Последнее предложение он произнёс слишком яростно, в его словах было слишком много яда. На несколько секунд маска невозмутимости слетела, и Анри с некоторым интересом наблюдал за человеком, скрывавшимся под ней. Бём ненавидел Нэнси, ненавидел её за то, что она сделала, кем была, что представляла собой. Она – женщина, которая делает что хочет и что считает правильным.

Нэнси…

Бём подался к нему, окрылённый надеждой.

– Что такое, Анри?

– Я сказал, – Анри пытался произносить каждое слово очень чётко, – сначала поймайте.

Бём вскочил так резко, что металлический стул под ним упал и перевернулся. Это показалось Анри очень смешным. Бём пошёл к двери и прокричал в коридор:

– Геллер! Вас ждет месье Фиокка.

Это тоже показалось Анри очень смешным, и, когда Бём ушёл и к нему подошли два человека Геллера, стащили его с кровати и потащили по коридору в подвал, он все ещё смеялся сквозь выбитые зубы. Один или двое других заключённых, наверное, слышали про него, потому что за спиной он услышал слабый срывающийся голос, который начал петь «Марсельезу». К нему присоединился ещё один. Геллер побагровел.

– Тихо! Все тихо!

Они продолжили петь – грубо и разнузданно, как пьяницы после закрытия бара, и их точно так же было не остановить, и Анри снова засмеялся. Когда его бросили в жёлтую комнату, эти голоса всё ещё звучали в его ушах. Он лежал на окровавленной плитке, смеялся и слушал их – голоса его замученных ангелов.





21




Снова Бейкер-стрит. Боже! С тех пор как они здесь обменивались колкостями с Бакмастером, прошло всего шесть месяцев? На этот раз стул ей не предложили. Денден в форме стоял вольно, заведя руки за спину. Нэнси была одета в форму медсестры «Скорой помощи», руки по швам, взгляд вперёд.

– «Уэйк пользуется популярностью среди бойцов. Она прирождённый лидер», – читал Бакмастер из открытой папки у себя на столе. «Ну правда, почему ему не дадут нормальный стол?» – думала Нэнси. – Вот что написано у неё в документах, – посмотрел Бакмастер на Гэрроу, который по обыкновению подпирал стену. – Очень забавно: мы взяли доктора Тиммонса выискивать в людях слабости, а не хвалить. Но, конечно, не будем забывать про злополучный инцидент в Шотландии, после которого Уэйк и Рэйк – боже, у вашей парочки фамилии как из плохого водевиля – были отправлены продолжать обучение на тренировочной базе в Болье.

– Да, – вздохнул Гэрроу, – один очень перспективный новобранец по фамилии Маршалл был обнаружен на церемонии поднятия флага голым, привязанным к флагштоку. Это надолго выбило его из колеи.

– И в отчёте по данному инциденту фигурировали имена этих двоих, так? – вежливо поинтересовался Бакмастер.

– Да, – повёл бровями Гэрроу. – И, насколько я помню, совершенно безумные утверждения о попытке совращения и ударах по голове.

– Бедняга.

Нэнси еле сдержала улыбку. Воспоминание о Маршалле, привязанном к флагштоку, грело душу. Ударили они его совсем несильно – просто он был настолько пьян, что падал от малейшего прикосновения. А ночь была тёплая.

Гэрроу зажёг сигарету.

– Возможно, нас надувают, сэр.

Он выдул дым, а Бакмастер встал и обошёл стол.

– Просто задумайся, Гэрроу. Допустим, к нам в Управление Специальных Операций внедряется немецкий шпион. Он, а может, даже она, попытается вывести из строя наших лучших людей, не говоря уже о том, чтобы добраться до документов…

Чёрт. Их спалили. Возможно, исправление заключений и оценок казалось отличной идеей только после бутылки бренди. Так, а это ещё что? Бакмастер снимает с поясного ремня пистолет. Он и правда решил, что…

– Я спрашиваю по-хорошему, один раз: чья идея была вломиться в кабинет? – Бакмастер вплотную подошёл к Дендену. – Твоя, Рэйк?

Секунду, которая длилась очень долго, они оба стояли неподвижно, а потом Бакмастер резким движением приставил револьвер к голове Дендена, поцарапав ему в процессе щёку и веко. Денден инстинктивно отпрянул, но тут же снова встал прямо.

– Отвечай! Немцы заслали нам в ряды шпиона-гея?

Денден даже не посмотрел на него. Он свел руки за спиной и уставился в стенку. Нэнси нервно сглотнула. Это что, проверка? В Болье их, бывало, вытаскивали из кроватей ночью и, пока новобранцы не успели проснуться, им задавали вопросы по содержанию легенды. И несмотря на то что допрос вели знакомые инструкторы, некоторые всё равно путались и паниковали. Но эти действия никогда не отличались жестокостью. Грубостью – может быть, да, но не так же! Он что, на самом деле решил, что они шпионы?

Бакмастер зашёл ей за спину, от чего у неё побежали мурашки по коже, обошёл её, встал к ней лицом и приставил ко лбу дуло револьвера.