Белая мышь

– Вам удалось выпорхнуть на волю в шестнадцать лет, убедив семейного доктора, что вам уже восемнадцать. Вы получили паспорт и сбежали. Предприимчивая вы девушка. У вас хорошо получается вертеть мужчинами.

Как они это про неё узнали? Ну и что, даже если это правда? У неё же всё получилось! Она обзавелась друзьями, получила профессию, наслаждалась жизнью и – вишенка на торте – влюбилась в Анри.

– Было бы глупостью оставаться там дальше и терпеть эту травлю.

Он скрестил пальцы за головой, отвёл локти назад и потянул спину, оставив незащищёнными и горло, и бока. Применив знания и умения, полученные здесь за последние несколько недель, Нэнси могла бы убить его в одно мгновение, и этот грустный усталый вздох вполне мог бы стать для него последним.

– Но всё же вы здесь, Нэнси.

– В смысле?

– Половина мужчин вас ненавидит, вас постоянно травят. Но вы не сдаётесь.

Она поджала ноги и подалась вперёд.

– Потому что я хочу наказать грёбаных нацистов. Всё очень просто. Я видела их. В Австрии. Во Франции. Они мрази. Их просто нужно стереть с лица земли. Мне нужно стереть их с лица земли. – Она постучала пальцем по его блокноту. – Зачеркните «грёбаных», добавьте немного пафоса и патриотизма, размешайте, и всё на этом. Вы довольны?

Он выдержал её взгляд, и Нэнси сдалась.

– Вы хотите стереть нацистов с лица земли, так, Нэнси? Что ж, мы, конечно, все будем вам за это очень благодарны. Но вы – часть команды, часть армии, часть страны.

Он снова вздохнул. Как же это раздражает!

– Возможно, вы станете хорошим агентом, Нэнси. Сектору «Д» очень нужны самостоятельные думающие люди, но вам также нужно понимать, что вы часть чего-то большего, чем вы сама. Может, это станет для вас шоком, но война не крутится вокруг вас.

Ох, ну хватит уже.

– Вы считаете, я всё это делаю из-за того, что папочка ушёл от мамочки, а мамочка считала меня огромной жабой, сидящей всю жизнь на её груди? Думаете, я обижена на весь свет?

Он взглянул на чернильное пятно.

– Оно похоже на жабу, не так ли? Интересно. – Он снова что-то записал. – Нэнси, послушайте. Мне кажется, вы решили, что вам надлежит страдать – и здесь, и, скорее всего, во Франции. Вряд ли это сознательное чувство, но эта потребность в страдании в вас есть. Вам кажется, что вы его заслужили, что вы на самом деле то чудовище, которым считала вас мать.

Нэнси сжала кулаки в карманах и почувствовала, как сжимаются челюсти.

– И вам ещё и платят за это?

В детстве, когда все было очень плохо, она пряталась под крыльцом и читала «Энн из Зелёных крыш». Освещением ей служило яркое солнце, пробивающееся между деревянных досок. Читала она до тех пор, пока не утихала боль и злость. До сих пор это был её любимый роман. Можно даже сказать, это был единственный роман, который ей нравился. Закрывая книгу, она всё оставляла там, под крыльцом, – и ярость, и страх, и ненависть к себе. Она была уверена, что настанет день, и эта адская смесь взорвёт дом. Всё те ужасные ядовитые чувства, которые она оставляла под досками, загорятся и – бум! Всё исчезнет. А потом ей исполнилось шестнадцать, и тётя неожиданно прислала ей чек. Нэнси тогда решила, что не может больше ждать взрыва, и просто оставила весь этот хлам за спиной. И теперь она точно так же взяла всё, что сказал Тиммонс, мысленно завернула в коричневую бумагу и засунула туда же, под пол. А затем, облизав губы, совершенно спокойно, словно они автобусные маршруты на коктейльной вечеринке обсуждают, спросила:

– А вы сами, доктор Тиммонс, никогда не хотели выйти из-за стола и повоевать?

Он повёл бровью.

– Значит, так, Нэнси? Очень хорошо. – Он снова что-то записал и снова вздохнул. – У меня к вам всего одна просьба. Постарайтесь, чтобы из-за этого вашего навязчивого самобичевания никто не погиб, хорошо? На этом всё, вы свободны.





19




Конечно, она вышла из кабинета с высоко поднятой головой, но до обеда чувствовала себя выбитой из колеи. А потом на занятии у инструктора, который, как ей казалось, симпатизирует ей, она неверно распознала знаки отличия немецкого офицера танковых войск. И он использовал этот пример, чтобы показать, как такого рода ошибки могут стоить им жизней. Она чуть не расплакалась, когда он говорил и говорил, что ожидал от неё большего, и не только он, а все они, и что её и всех, кто будет работать с ней, ждёт неминуемая и мучительная смерть, если она повторит подобную ошибку.

За ужином она сидела одна. Маршалл бросил ей листок бумаги, на котором детскими каракулями был нарисован человек в фуражке одного из офицерских чинов гестапо. К нему вела стрелка и крупная надпись «Плохой нацист». Придурок! Она смяла рисунок и бросила в него, вызвав смех его маленькой банды. Снова перешёптывания, смех, взгляды. Ей страстно хотелось выколоть его змеиные зелёные глаза. Она продолжила есть, но тут же получила огрызком яблока в голову. Отскочив, он упал ей на тарелку, прямо в холодную подливу. Она повернулась, но Маршалл и его весёлая команда уже шли к выходу, а рядом с ней сел высокий мужчина чуть постарше неё. Она повернулась к тарелке, и он пожал плечами.

– Думаю, они бросаются яблоками, потому что так и не могут простить Еву, – сказал он и протянул руку. – Я Денис Рэйк, но друзья зовут меня Денден.

И никакого ехидства, смешков и ухмыляющегося взгляда, оценивающего её с головы до ног. Хорошо.

– Хочешь выпить, Денден?



Нэнси совершенно не ожидала, что будет насколько просто провезти сюда алкоголь, а потом и восполнить запасы. Ей понадобилось две с лишним недели, чтобы понять, что инструкторы, наоборот, стараются их напоить, чтобы выявить стукачей. Что ж, она только за.

Они вместе зашли к ней в комнату, и она вытащила бутылку старого доброго французского бренди, которую ей до отъезда продал бармен в «Кафе-Роял». Денден окинул взглядом пустые стены.

– По крайней мере, ты здесь можешь побыть одна. Видимо, они решили, что мальчики не смогут контролировать себя, если ты будешь спать с ними в одной комнате.

– Да, как-то так, – согласилась она и принесла из ванной пару стаканов. – Когда я сказала, что не хочу отделяться от мужчин, офицер покраснел и что-то пробубнил про душ.


– А я, значит, должен контролировать себя! – закатил глаза Денден. Нэнси недоумённо нахмурилась. Он был очень симпатичным, худым и поджарым, но после полутора месяцев марш-бросков, кроссов по гористой местности и полосы препятствий такими были все. Он с интересом посмотрел на неё. – Да, я гей. Поэтому нас с тобой некоторые мальчики и не любят – мы оба по мужикам. Или ты по женским прелестям?

В Париже Нэнси знала много гомосексуалов, и в общем и целом они были очень компанейскими. К тому же, если кого её мать и ненавидела больше, чем дочь, так это геев.

– Только если по своим. Пойдём, найдём какое-нибудь более приятное место. – У двери она остановилась и снова обернулась. – Денден, почему ты такой..? Я не могу скрыть тот факт, что я женщина, но ты-то мог бы.

– Да, мог бы, но, если я не буду самим собой, эти фанатики меня просто задавят. Да и вообще, при всём внешнем поклонении мужественности половина разодетых в кожу фашистов – такие же, как я.

Она рассмеялась и поняла, что впервые за много недель засмеялась по-настоящему, не подыгрывая кому-то и не фальшивя. Смеяться было приятно.

Они вышли на площадку и, пару раз свернув не туда, забрались на высокое бревно на полосе препятствий, для равновесия зафиксировали ноги на верёвочной сетке и начали пить.

Денден был настоящий актёр. Его голос звенел злобой, когда он повторял мантры, которые вбивали в них на занятиях по рукопашному бою, сочился утомлённым презрением, подражая гнусавому кокни их инструктора по взрывной технике, давал испуганного петуха на длинных гласных королевского егеря из Сандрингэма, который учил их охотиться на кроликов и дикую птицу.

– Я и в самом деле не знаю, что это даст королю Георгу, – сказал он, настолько мастерски копируя голос и тремор головы егеря, что Нэнси чуть не упала с бревна от смеха.

– Твоё место в театре, Денден!

– А я оттуда и пришёл, – сказал он, делая глоток из бутылки – до стаканов у них дело так и не дошло. – Ну, точнее, из цирка. Я работал клоуном, канатоходцем.

– Быть не может.

Он высвободил ноги из сетки и одним махом взлетел на бревно, держа полупустую бутылку бренди в левой руке. Подняв руки над головой, он сделал пируэт, наклонился вперёд, завёл левую ногу наверх, вытянул руки и застыл в этом положении на несколько секунд. Нэнси смотрела затаив дыхание. А когда Денден подбросил бутылку и она завертелась в воздухе, она вскрикнула, но через мгновение он как ни в чём не бывало уже сидел рядом, поймав бутылку и не пролив ни капли.

Нэнси восторженно закричала и захлопала в ладоши, что не помешало ей забрать у него бутылку, как только он поклонился.

– Как ты попал в цирк? – спросила она и присосалась к горлышку.

– Маме я стал не нужен, – сказал он, уставившись в серебристую темноту. – Ещё когда мне было четыре года, она увидела, что я какой-то не такой, и когда в город приехал цирк, она меня отдала ведущему со словами: «Он чудила, его место с вами».

Нэнси сделала ещё несколько глотков.

– И я благодарю небо, что она так поступила, – продолжил он. – В цирке ко мне относились хорошо. Научили меня разным трюкам, но и проследили, чтобы я научился читать и писать. Хиромант учил меня истории, а воздушные гимнасты – испанскому и французскому. Мы очень много ездили по Франции. С восьмилетнего возраста каждую вторую зиму я проводил там.

Нэнси ощутила, как внутри у неё раздувается пузырь зависти. Денден забрал у неё бутылку.

– Но это мне не поможет. Вряд ли эта шайка пустит меня обратно во Францию.

– Почему нет?

– Ненавижу оружие и принципиально не стреляю. Казалось бы – какие проблемы, я отличный радист, я даже сам это признаю, но Тиммонс – как кость поперёк горла. Говорит, что я не годен к службе, потому что отказываюсь скрывать «гомосексуальную болезнь». Он меня точно не допустит. Мол, спасибо, клоун, но обойдёмся. Вали-ка ты лучше в спецбордель.

Нэнси снова ощутила боль от её собственного собеседования. Проклятый психолух.

– Денден, а хочешь сделать глупость?

Нэнси рассудила так: когда кто-то действительно хочет обеспечить безопасность документов, их не хранят под двумя простейшими замками в помещении, где живут курсанты, которых сами же инструкторы учат вскрывать гораздо более сложные устройства.

В кабинете Тиммонса они задернули плотные светонепроницаемые шторы и включили настольную лампу. Шкаф с документами был заперт. Тиммонса хватило лишь на то, чтобы всунуть между ящиками обрезки бумаг, которые выпадали при открывании. Денден собрал их, чтобы потом всё вернуть на место.

– У меня отличные оценки по рукопашному бою, тактике, взрывному делу, вскрытию замков, – не без гордости прочитала Нэнси в своей папке, сидя на стуле Тиммонса. Денден стоял, облокотившись на шкаф.

– «Рэйк – один из лучших радистов на нашей памяти, но…» Господи. У меня единица по стрельбе.

– А у меня двойка по парашютной подготовке, – расстроилась Нэнси.

– Была не была! – решился Денден, раскрыв на столе их папки и тщательно выбирая ручку из аккуратно выложенного ряда на краю стола. – Вот, ты мне подходишь.

– Денден?

– Что? Я же хожу на курс по подделке документов. Это практика, мне нужно где-то набивать руку.

Одним движением руки его единица по стрельбе превратилась в семёрку, а двойка Нэнси по парашютной подготовке волшебным образом выросла в восьмёрку.

Нэнси тихо захлопала в ладоши, а Денден застенчиво улыбнулся и перевернул страницу.

– Чудесно. Теперь посмотрим на заключение самого доктора Тиммонса. «Постыдное извращение Рэйка может внести разобщённость в войска». Но это совершенно не так! Наоборот, я сплачиваю мужчин.

Она засмеялась и стала читать собственное заключение – напряжённо, затаив дыхание:

– «Уэйк крайне мотивирована вернуться во Францию…»

– Радуйся, я думаю, из его уст это положительная характеристика, – заметил Денден. – А у нас ещё осталось бренди?