Беатрис

«Я нормальный человек, который может выпить один бокал пива, — сказала себе Чарли. — Так я поступила вчера, и сегодня сделаю то же самое. Я не опустившийся человек, который пьет, одурманивает себя таблетками и пускает в дом чужаков. Я просто выпиваю один бокал пива после тяжелого рабочего дня. Что может быть проще?»



— Расскажи мне еще про Мадлен Сведин, — попросил Грегер, когда им принесли пива.

Чарли рассказала о Мадлен — насколько она в жизни не похожа на тот образ, который демонстрирует в социальных сетях.

— Но как она тебе показалась… нормальной? — спросил Грегер.

— Не могу сказать. Ее довольно сложно раскусить. И у нее нет алиби… По словам Густава, она сердилась и угрожала, но кто не рассердится, когда его обманули и бросили?

— Ну, угрожать начинают не все, — возразил Грегер.

— Конечно, но даже если она угрожала на словах, до того, чтобы украсть ребенка, все же очень далеко. К тому же у нее нет настоящих мотивов.

За столиком чуть в стороне от них приземлилась компания из четырех мужчин. Они начали громко обсуждать какую-то удачную сделку и заказали две бутылки шампанского. Чарли позавидовала их хорошему настроению. Казалось, их нисколько не взволновала драма, разыгрывающаяся в городе.

На некоторое время они заговорили о другом. Грегер захотел узнать о ее детстве. Хотя Чарли и уверяла, что это совсем неинтересно, он все же захотел услышать.

— Я выросла в восьмидесяти километрах отсюда, — ответила Чарли. — В Гюльспонге.

— Твои родители до сих пор живут там? — спросил Грегер, когда она описала ему поселок.

— Мы были вдвоем — мама и я.

— Так она все еще живет там?

— Нет. К сожалению, ее уже нет, — Чарли сама удивилась, с какой легкостью произнесла эти слова. — Она умерла, когда мне было четырнадцать лет.

— Она была больна?

Образ Бетти на диване в гостиной в Люккебу: «Весь этот ужасный свет, от этого света мне так больно!»

— Да, она была больна.

— Ужасно, — проговорил Грегер. — А твой папа? Ты с ним не общаешься?

— Он совсем не присутствовал в моей жизни. Он просто…

Чарли смолкла. Она не собиралась держаться за ложь Бетти о том, что ее папа был просто случайный человек, проезжавший мимо — неплохой человек, который просто не подозревал о ее существовании.

— Мой папа был порядочная сволочь.

— Так что же с тобой произошло? Я имею в виду, когда твоя мама умерла.

— Приемная семья.

Грегер посмотрел на нее, словно ожидая продолжения. Однако тут больше нечего было сказать. Самая обычная семья — и такая жизнь, о какой она мечтала с Бетти.

— А ты? — спросила она. — Расскажи о себе.

— Я вырос в Оскарсхамне.

— Оскарсхамн, — улыбнулась Чарли. — Я вижу перед собой только атомную электростанцию.

— В этом ты не одинока, — улыбнулся Грегер. — Мой папа там работал. Сидел и смотрел на кучу мониторов. Всю свою жизнь. Можешь представить себе более ужасную работенку — смотреть на кучу мониторов и ждать, пока случится нечто ужасное?

— Могу.

— Что?

— Могу представить себе, что есть работа похуже.

— По крайней мере, для моего отца это стало адом.

— Почему?

— Он совершил какую-то ошибку, из-за чего закрыли один реактор. Это продолжалось недолго, но материальный ущерб оказался колоссальный. И неважно, что все говорили ему, чтобы он не винил себя. Он никак не мог забыть об этом и…

Грегер отпил глоток пива, прежде чем продолжить.

— Он знал, во сколько обошлось отключение реактора: это оказалось больше, чем вся та зарплата, которую он получил за все годы с тех пор, как пришел туда в восемнадцать лет. Для компании вышло бы выгоднее, если бы его вообще не существовало, если бы он за всю жизнь палец о палец не ударил. И если подумать об этом, то даже неудивительно, что он впал в депрессию.


Чарли кивнула.

— Он так и не оправился, — добавил Грегер. — Все перемалывал и перемалывал свою ошибку, и в конце концов мама сказала, что уйдет от него, если он не возьмет себя в руки.

— И что? — спросила Чарли. — Он взял себя в руки?

— Нет. И потом стало еще хуже.

— Так они развелись?

Грегер покачал головой:

— Нет, он… он просто не смог с этим дальше жить. Однажды, когда я пришел домой из школы…

— Я поняла, — тихо пробормотала Чарли. — Ты можешь больше ничего не говорить.

Внезапно ее охватило желание рассказать ему о той ночи, когда она нашла Бетти, о мухах в комнате, о запахе крови и смерти. Ей захотелось рассказать об охватившей ее панике, о бесплодных попытках реанимировать Бетти. Она хотела сказать, что знает, каково это. Но момент уже был упущен.

— Сколько тебе было лет, когда это случилось? — спросила она.

— Шестнадцать, — ответил Грегер. — За два дня до того мне исполнилось шестнадцать.

— Можно задать тебе вопрос — что ты сделал, чтобы пойти дальше?

— Просто продолжал дышать. Больше ничего.

— Все не так просто.

— Я не сказал, что было легко, — покачал головой Грегер. — Я просто говорю, что я делал. А ты сама? Что ты делала?

— То же самое, — ответила Чарли и допила остатки пива. — В точности то же самое.





27




Она идет по тропинке от воды, шагая босиком по корням и сосновой хвое. Бетти зовет ее обедать. Но, когда она приходит домой, там никого нет. В кухне пусто, в гостиной тоже. Запах железа. Она поднимается по лестнице и видит, что весь второй этаж — курятник, где побывала лиса, вокруг лужи крови, перья и недоеденные куриные тела.

«Что я говорила, моя дорогая? Разве я не предупреждала, что невозможно укротить дикого зверя? Разве я не говорила, что все пойдет к черту?»

Она бежит, снова оказывается в саду. На поляне стоит мужчина без лица, рядом с ним еще один — и еще один. Она оборачивается, смотрит в траву — и вот они, дети. Мальчик уже провалился в землю, но девочка по-прежнему лежит на поверхности. Ползучие растения оплели холодное тело. И снова голос Бетти: «Ты должна вырвать их с корнем, дорогая моя, иначе они снова прорастут. Все это бесполезно, если ты не вырвешь их с корнями».

Чарли проснулась, задыхаясь, как от быстрого бега. Часы показывали четыре утра.

Давно уже к ней не являлись эти кошмарные сны — но в периоды стресса они всегда возвращались. Действие снов всегда происходило в Гюльспонге, в доме в Люккебу с Бетти Лагер, иногда живой, иногда мертвой. Часто летом, ранним утром или ночью, когда туман лежал на полях и роса на траве, и всегда одно и то же чувство паники, погибели и катастрофы. Новым моментом было появление мужчины без лица. Как бы хорошо ей ни удавалось вытеснить все это днем, ночью видения возвращались с удвоенной силой.

«Кажется, все возвращается».



Заснуть больше не получалось, в голове стучало. Каждый удар пульса отдавался болью. В конце концов Чарли поднялась и откопала в сумочке одну таблетку собрила и две таблетки ипрена. Она не сможет работать, если не поспит еще несколько часов.

Когда она проснулась три часа спустя, от головной боли не осталось и следа, а собрил мягко запеленал чувство паники в спасительное покрывало временного спокойствия.

«Сегодня, сегодня мы найдем разгадку», — подумала Чарли, и тут загудел мобильник. Звонила Стина.

— Нам позвонили, — сказала она. — Похоже, нашелся Бюле.



Мужчина в костюме лесоруба и рвущаяся с поводка подружейная собака встретили Чарли и двух экспертов-криминалистов, Кристоффера и Филипа, на своем хуторе в Весе, в нескольких милях от Карлстада. Кратко представившись, как Оке Эрикссон, хозяин велел собаке сидеть и молчать. Потом он рассказал, что собака убежала и вернулась с окровавленным носом. Он подумал, что она завалила какого-то зверя, и пошел за ней в лес. Там он и обнаружил тело.

— Далеко? — спросил Кристоффер.

Они с Филипом оба оказались неразговорчивы. За двадцать минут дороги на машине от Карлстада до Весе они произнесли лишь по паре предложений. «Вероятно, человек становится таким от этой работы», — подумала Чарли.

— Километр, не больше, — ответил Оке, указав в сторону леса. — Но зрелище так себе, — предупредил он, когда они подошли вплотную к лесу. — Я всю жизнь имею дело с падалью и мертвыми животными, таким меня довольно трудно удивить, но люди — это совсем другое.

Он пригнулся, проходя под веткой сосны. Собака быстро унеслась вперед.