Бар "Безнадега"

- Задумался, - дергаю я головой. – Едем?

Эли напрягается, немного склоняет голову набок, разглядывает меня так, будто не верит ни одному моему слову, но все же кивает через какое-то время…

Я задерживаю дыхание в эти жалкие мгновения.

…и надевает свой шлем – движения слишком резкие и отрывистые, как злые удары. Мне не нравится ее состояние, настроение и вопрос, застывший в глазах. Очень не нравится. Но вариантов немного, и я просто сажусь в машину. Сажусь только тогда, когда Лис заводит двигатель своего черного монстра. Он ревет голодным зверем, кажется, что плавит колесами асфальт, и вливается в поток, заставив понервничать нескольких водителей. Я выезжаю следом, напряженно слежу за тем, как Громова лавирует в потоке машин. Резко, на скорости, ни с кем не считаясь. Но Эли достаточно ловко управляется со своим зверем, а у меня шустрая тачка и… В общем, спасибо тебе, Господи, за маленькие радости.

Собирательница водит так, будто хочет убиться: гонит, подрезает, чуть ли не кладет свой байк на поворотах, бросая на стекла оказавшихся рядом машин капли воды и грязи, не замечая истеричных сигналов и криков. Это завораживает. Не только меня. Я отмечаю голодно-злые взгляды, слышу в криках похоть, в сигналах клаксонов алчность.

Кукла молчит.

От нее пахнет сладкими духами и какао, который она пила в баре. Тоже наблюдает за Элисте сквозь капли дождя по стеклу.

- Показушница, - бормочет девчонка, когда на очередном повороте Громова почти врезается в лужу, поднимая тучу брызг.

- Сумасшедшая, - тяну хищно.

Совершенно неожиданно и не вовремя просыпается желание.

Хочется стащить Эли с байка, зажать в ближайшей подворотне, сорвать черный костюм и оттрахать. Вдалбливаться в нее, вжимать в себя, кусать, зализывать укусы и трахать.

Твою ж…

Да что со мной не так? Что не так с Лис?

Кто-то из французов писал, что слепая страсть – самая упорная, что она тем сильнее, чем безрассуднее. Кажется, я только что достиг предела собственного безрассудства, потому что моя страсть сожрала меня с потрохами, смяла и бросила подыхать на обочине. В той самой луже, что так беззаботно оставила за спиной Громова.

И я не уверен, что хочу что-то изменить.

Продолжаю скользить взглядом по напряженной тонкой спине, по заднице, обтянутой штанами, по длинным ногам в высоких берцах. Громова натянута, напряжена, сосредоточена.

Что может быть банальнее девчонки на мотоцикле? Что может быть пошлее?

И тем не менее она ставит меня на колени…

Когда я, наконец, паркуюсь у здания, в котором доблестно отдают свой долг обществу несколько десятков смотрителей, на улице уже почти темно, снова зарядил дождь.

Эли стоит возле крыльца, шлем висит на локте, в пальцах – сигарета. Элисте не курит, сигарета просто медленно тлеет, Громова щурится от дыма, ждет нас.

- Стоило покупать такую тачку, Аарон, чтобы стоять в пробках и тормозить на светофорах?

Кукла почему-то напрягается рядом со мной, как-то странно наклоняет голову немного вперед, впивается пристальным взглядом в Лис, будто вслушивается.

Да и хрен с ней, недособиртельница уже совсем скоро не моя головная боль.

- Я купил эту тачку, чтобы потешить свое самолюбие, - хмыкаю. – И чтобы клеить пустоголовых девчонок, Лис. Светофоры и пробки тут совершенно ни при чем.

Эли чуть дергает уголком губ, качает головой и выкидывает сигарету в урну, поворачивается к нам, чтобы что-то сказать, но не успевает. Потому что в этот момент скрипит тяжелая железная дверь, и на крыльцо выкатывается Ковалевский собственной сиятельной персоной. Мужик впивается тяжелым, темным взглядом в Лис, едва скользнув по мне и Кукле, едва обратив на нас внимание, подается вперед.

- Эли, - он сбегает со ступенек, почти слетает. Весь такой взволнованно-настороженный, замирает непростительно близко от Громовой. - Я не мог до тебя дозвониться. Почему ты не отвечала?

Собирательница отступает от него на шаг, лезет в карман куртки. Вроде бы достаточно быстро, но… только вроде бы. Эли по какой-то причине тянет время.

- Телефон сдох, - спокойно отвечает Лис, - что-то случилось?

Ковалевский хмурится, плотнее сжимает губы.

У него явно свербит не там, где надо.

- Что он тут делает? - небрежный кивок, не глядя, в мою сторону вместо ответа, взгляд по-прежнему прикован к Громовой.

Эли улыбается слегка натянуто, бросает на нас быстрый взгляд и отступает от Ковалевского еще на шаг.

- Помимо прочего, у меня к тебе и Глебу разговор, - Эли снова немного отступает, обходит Ковалевского и останавливается рядом. – Я хочу представить тебе новую собирательницу, Миш. Это Варвара Лунева.

Светлый тормозит несколько секунд, а потом все же находит в себе силы обратить свое внимание на смиренных нас.

Я очень стараюсь быть смиренным, но…

Обнимаю Элисте за талию, притягиваю ближе к себе, чуть подталкивая Куклу в спину. Злость и понимание на физиономии светлого проступают так отчетливо, что какие-то мгновения мне даже кажется, что он не выдержит и что-нибудь выкинет. Что-нибудь в своем неповторимом стиле.

- Добрый день, - чуть улыбается девочка-одуванчик, стараясь разрядить обстановку и протягивая Ковалевскому руку. Мужик виснет еще несколько мгновений и наконец-то поворачивает к ней голову, расслабляя челюсти. – Я – Варя.


- Михаил, - коротко бросает светлый, пожимая протянутую ладонь. Я вижу, как он медленно берет себя в руки, как собирает то, что у него вместо мозгов в кучу.

Не зря все же Гад его в свое время вышвырнул из своих. Ковалевский, как Варя, все – на лице и в глазах, позе, жестах. Совершенно не умеет сдерживаться.

Кукла говорит светлому что-то еще, но слов разобрать я не могу, потому что…

Потому что в этот момент Эли поворачивается в моих руках всем телом, привстает на цыпочки, кладя руки мне на плечо, переплетая пальцы, касается губами уха, посылая разряд, обжигая дыханием.

- Ощущение, - шепчет она, - что заботливые мамочка и папочка привели дочурку в первый класс. Я едва могу сдержать слезы умиления.

А я едва могу сдержать чертову похоть и осознать ее слова.

- Еще немного, - поворачиваю к Лис голову и понимаю, что совершил ошибку. Ее глаза и губы так близко, что соображать становится еще труднее. Ее запах, тело, растрепанные волосы… - и папочка положит здоровый болт на правила приличия, - голос хриплый, доносится сквозь вату, - совет, светлого и Куклу и разложит мамочку на заднем сидении семейного авто.

Громова удивленно вздергивает бровь и тут же отступает меньше, чем на полшага, качает головой.

- Как давно у тебя не было женщины, Зарецкий? – спрашивает едва слышно, немного насмешливо.

- Не поверишь, мне кажется, меня прокляли.

- Кто?

- Кем, - хмыкаю, поправляя. – Тобой, Элисте Громова.

Эли снова не успевает ничего ответить, потому что Ковалевский и Кукла закончили маленькую светскую беседу.

- Пойдемте, - указывает светлый кивком головы на приземистую стеклянную пятиэтажку. – Глеб… ждет, - добавляет, подавая руку Кукле.

Я смотрю в спины парочки и думаю о том, что, возможно, Эли тянула время и медлила не просто так. Возможно, она изначально планировала спихнуть Куклу на Ковалевского.

Отличный план. Мне подходит.

И пусть мозгами я понимаю, что светлый не стоит моего внимания, но ад внутри с рассудком соглашаться не торопится. К тому же Ковалевский – светлый, тут, как говорится, сам Бог велел…

Доронин шипит на кого-то в трубку, когда мы оказываемся в его кабинете. И пусть с моего последнего визита сюда прошло достаточно времени, и совет даже озаботился заменой фасада здания, внутри ничего не изменилось.

У смотрителя все тот же допотопный телефон на столе, все та же секретарша в приемной – Любовь Андреевна – и все такой же завал в кабинете, как и был двадцать лет назад: три кружи, в одной из которых доживает свои последние мгновения кофе, ворох бумаг, фотографии, ручки, книги. Кабинет все такой же маленький, и его стены по-прежнему давят. Только кресло Доронина теперь явно удобнее, а старый компьютер сменил новый моноблок.

Глеб отрывает взгляд от какой-то бумаги, реагируя на щелчок замка, и удивленно вздергивает брови. Готов поспорить, в его руках отчет о вчерашней мертвой ведьме.

И мне очень интересно, что в нем.

Глеб снова оглядывает нас, на этот раз концентрируя внимание, немного хмурится.

- Потом, - коротко бросает смотритель невидимому собеседнику и вешает трубку. Сцепляет руки в замок, устраивая на них подбородок, теперь смотрит поверх очков. Когда-то давно, в прошлой жизни, Доронин был сельским учителем, и былые замашки нет-нет да проскальзывают до сих пор в его жестах, фразах и интонациях. Он любит менторский тон и наставления.

- Эли, Аарон, - кивает Глеб, - и… - делает многозначительную паузу, переводя взгляд на Куклу.

- Варвара Лунева, - юное дарование, сама того не подозревая, очень четко чувствует бывшего учителя. В ней просыпается мамина-папина гордость и лучшая ученица класса, и Кукла вытягивается в струнку, как у доски, делает шаг вперед, вздергивая подбородок. Зазнайка-отличница.

- Я… - начинает принцесса, но договорить не успевает.

- Варя будущая собирательница, Глеб, - хмуро чеканит Эли, обрывая девчонку. А Доронин подается вперед, буквально впивается взглядом в мелкую, выпуская наружу свой ад. Его глаза меняют цвет, становясь из почти бесцветных насыщенно-зелеными, немного заостряются черты лица. Кажется, что изменения неуловимые или, по крайней мере, должны быть такими, вот только эти изменения приводят к тому, что Кукла шарахается назад, впечатываясь спиной в Ковалевского, тут же ее услужливо подхватившего.

- Как интересно, - тянет Глеб, втягивает носом воздух, выпрямляется в кресле, поправляя очки. – Твоя работа, Аарон?

- Моя находка, - киваю. – Или находка «Безнадеги» - вопрос семантики.

- Варвара Лунева… - Глеб немного поворачивается к Кукле, убирает свой ад, снова превращаясь в доброго дядюшку. – Что ж, здравствуй… Меня зовут Глеб Доронин, и я, скорее всего, буду твоим смотрителем. Ты знаешь, кто такие смотрители?

- Да, - и спохватившись, неуверенно: – Здравствуйте.

- Вот как? – Доронин вздергивает брови, продолжает рассматривать Куклу, но обращается не к ней. – И как много она знает, Зарецкий?

- Все, - чеканит снова Эли. – Аарон рассказал ей все.

В кабинете тишина. Напряженная, недовольная…

Доронин всегда плохо реагировал на «непослушание» и отклонения от плана. Полагаю, это тоже еще из его учительского прошлого.

…задумчивая. Эта тишина давит на Куклу. Доронин на нее давит. Возможно, еще и на Ковалевского за компанию. Но точно не на нас с Эли.

Глеб прекрасно знает меня, что же до Громовой… К ней приходил Самаэль, и она все еще не шагнула в брешь – вряд ли на нее вообще кто-либо может надавить.

Но Кукла удивляет.