Бар "Безнадега"

- Первое послание к Тимофею.

Дашка опять закусывает губу, снова морщится, думает. Пока она думает, подъезжает тачка, и я открываю перед девчонкой дверь, сажусь следом за задумчивой Лебедевой. Она молчит практически всю дорогу, не отрывает взгляд от дороги. В салоне пахнет освежителем, что-то приглушенно бормочет радио, водитель вроде даже нормальный: едет ровно, не дергается, не особенно уставший. Но, несмотря на это, я ему все равно не доверяю, я вообще не доверяю людям. Поэтому таксист везет нас к тому переулку, где я оставил собственную машину.

Я наблюдаю за Лебедевой всю дорогу от ее дома, откинув голову на спинку сиденья и прикрыв глаза. На улице снова дождь, а девчонка все еще молчит. И мне хочется знать, что творится в ее голове, что такого было в нашем разговоре, что она ускользнула от меня в себя.

- Ты зависла, Ребенок.

Дашка никак не реагирует, и я вижу понимающую усмешку водителя в зеркале заднего вида. Ага. Как будто он действительно понимает хоть что-то.

- Дашка? – я касаюсь ее ноги, и девчонка вздрагивает, но на меня не смотрит.

- Прости, задумалась, - немного заторможено отвечает мне Дашка, указывая на очевидное. – Андрей, - она продолжает смотреть в окно, на проплывающие мимо машины, на людей, на что-то еще. На меня не смотрит. Бледные руки расслабленно лежат на коленях, волосы немного растрепаны, говорит медленно, - скажи, почему вера такая?

- Что? – Я поворачиваю к Дашке голову не из-за вопроса, из-за тона, которым он задан, но Лебедева продолжает упорно пялиться на улицу.

- Ты слышал, - повторяет она. – Почему все так… Зачем такая жесть? Почему вера наказывает и запугивает? Разве она не должна дарить успокоение и любовь?

Я вздыхаю, тру переносицу. Она умеет задавать вопросы. Те и не те одновременно.

- Должна… не должна… Это тебе решать, Ребенок. Во что ты хочешь верить, а во что нет. Хочешь, можешь вообще на все положить. Коран, Тора, Библия… возьми из них лучшее для себя, остальное – смой в унитаз.

- Смыть в унитаз… Как что-то из этого? – фыркает Лебедева. - «Убивай гадалок, убивай скотоложников, убивай иноверцев, убивай тех, кто поклоняется ангелам, убивай «буйных и непокорных» детей»?

- Исход и Второзаконие, - киваю, снова улыбаюсь. - «Любите врагов ваших, благословляйте проклинающих вас, благотворите ненавидящим вас и молитесь за обижающих вас и гонящих вас». Неплохо, по-моему. Есть конечно еще над чем поработать, но посыл в целом верный. Это можешь оставить и в это верить. Если хочешь, - улыбаюсь еще шире, рассматривая девчонку.

- От Матфея, - закусывает Лебедева губу и тянется к ручке дверцы, потому что мы уже приехали, машина стоит на месте, а водитель таращится на нас. Дашка выскальзывает из такси прежде, чем я успеваю сказать что-то еще. Тоже тянусь к ручке дверцы, но взгляд водилы заставляет на миг притормозить. Он смотрит так, будто увидел Пугачеву на собственных похоронах: недоверчиво, недоуменно, с подозрением.

- Это все Гугл виноват и американцы, - пожимаю я плечами, несколько секунд наблюдая за работой мысли в голове мужика. Мужик очень старается.

А я все-таки дергаю на себя ручку и толкаю дверь. На таксиста уже плевать, потому что Дашка стоит почти рядом с моей машиной, все еще хмурится. И мне совершенно не нравится это ее настроение.

- Улыбнись мне, Ребенок, - пищит сигнализация. – Расслабься и поехали предадимся чревоугодию. Я сегодня еще не завтракал.

Девчонка кивает, садится на переднее сидение и улыбается мне как обычно. Знакомой и привычной улыбкой, снова становится беззаботной. Это не притворство, у Лебедевой с этим отвратительно хреново, просто она – ребенок, и удивительно легко переключается. Я везу Дашку в бургерную, где мы действительно объедаемся гамбургерами, выпиваем по огромному стакану кофе, а на десерт Лебедева уплетает свой кусок торта. Снова смеется, шутит и подкалывает меня. В школу я ее пирвожу только к третьему уроку, а потом возвращаюсь в бар, в свой кабинет, где на столе так до сих пор и стоит бокал, оставленный куклой. Но сосредоточиться не получается. Мысли почему-то снова возвращаются к Дашке и тому, что произошло сегодня утром. Надо купить ей новый мобильник, мне совершенно не нравится, что девчонка в любой момент может остаться без связи.

Но я все-таки заставляю себя закончить с бокалом куклы: снять с него то, что приведет меня сегодня ночью к ней в сон. Это несложно, скорее уныло, потому что требует сосредоточенности и внимания. Ну и заодно я лишний раз убеждаюсь, что девочка-цветочек не сумасшедшая и… всего лишь человек.

Жаль.

Безумно жаль. Было бы гораздо интереснее, если бы тут был какой-то подвох.

В бар я спускаюсь только ближе к семи вечера и застываю возле стойки, второй раз за этот день пытаясь справиться с собственным дерьмом.

За столиком у самого входа сидит Игорек. Сидит не один, сидит в компании Элисте Громовой, и, судя, по выражению лица собирательницы, достал он ее знатно.

Бесит.

Бесит так, что я почти готов спалить все вокруг к чертям собачьим. И дело не в Громовой, дело в Игоре. Он, сука, осмелился сюда вернуться.

- Игорек, - я застываю возле них, - я думал, мы друг друга поняли, но, видимо, стоит объяснить еще раз: катись нахер из моего бара, пока я тебе голову в задницу не засунул.

Игорь поднимает на меня застывший остекленевший взгляд, кривит губы и одергивает руку от ладони собирательницы.

Элисте тоже поворачивает ко мне голову, я не смотрю на Громову, но чувствую ее взгляд, чувствую так, будто она касается меня. Всего меня, а не только того, что на поверхности, и это странно.

Но с этим я разберусь позже, сейчас Игорь.

- Зарецкий, - едва слышно произносит он. – Я думал, «Безнадега» открыта для всех. Или ты переписываешь правила на ходу?

- Тебе не нужен этот бар, - качаю головой. – И ты испытываешь мое терпение.

- Чтобы что-то испытывать, нужно это что-то иметь, - кривится шавка совета. – Тебе не свойственна эта благодетель.

- Игорь, серьезно, тебе пора. Тебе очень-очень пора, поверь мне.

Мужик нервно передергивает плечами, хмурится, кривится, спина напрягается, но он продолжает сидеть на месте, взгляд перебегает с меня на собирательницу напротив, словно Игорек чего-то от нее ждет. Хотя, кто знает, может и ждет.

- Подумай, Элисте, - произносит мужик, наклоняясь вперед. – Все это не спроста, все это только начало.

- Обратись в Контроль, Игорь, - тихо отвечает девушка. – Если все действительно так, как ты говоришь, они разберутся.

- Они не верят мне. Они не слушают меня. Говорят, что это нормально, что это в пределах статистики.


- Волков…

- Волков занят отелями! - почти визжит Игорь, заставляя мои брови поползти вверх, и краем глаза я замечаю, как вдруг деревенеют плечи Громовой, как она вмиг собирается, как сужаются ониксовые глаза. – И он… - Игорь не договаривает, трясет головой, снова смотрит на меня, потом опять на Элисте. – Если не веришь мне, просто…

- Я проверю, но это все, что я могу сделать.

Плечи Игоря опускаются, он расслабляется, откидывается на спинку стула и ерошит короткие волосы, на лице отражается какая-то эмоция… Надежда? Какое… какое убожество.

- Игорь, - цежу я сквозь зубы, - проваливай из моего бара.

Мужик вскидывает голову, резко поднимается, застывает напротив меня, острая, колючая улыбка искажает его лицо, натягивает мышцы лица, превращая эту улыбку в оскал. Очень самоуверенный и наглый оскал. Но за этой бравадой, за показным, убогим выступлением я ощущаю страх, усталость и отчаянье.

- Ты думаешь, что все знаешь, что все можешь, Зарецкий… - хрипло шипит мужик у моего лица. – Но что ты будешь делать, когда помощь понадобится тебе? Ты думаешь, тебя вытащит «Безнадега»?

Короткий, рваный смешок, почти безумный вырывается из его нутра. Похож на карканье простуженной вороны, скрипит в ушах гвоздем по оконному стеклу.

- Я думаю, что тебе надо проспаться, Игорь. А еще думаю, что ты тратишь мое время, портишь настроение посетителям и съезжаешь с катушек.

Он и правда выглядит, как безумец: в глазах нездоровый блеск, осунувшееся лицо, тени под глазами и потрескавшиеся, иссохшие губы, щетина. Его пальто застегнуто не на те пуговицы, шарф затянут так сильно, что еще немного и он задушит бывшего смотрителя, на брюках грязь почти до колена.

Он производит жалкое впечатление, с ним рядом неприятно стоять, не то что дышать одним воздухом, кажется, что можно заразиться вот этим всем. И мне совершенно неинтересно, что такого могло случиться с бывшим смотрителем, что за несколько месяцев из самоуверенного мудака он умудрился превратиться в жалкое подобие твари мыслящей.

Дело даже не в том, что он пришел сюда, не в том, что пытается провернуть за моей спиной какую-то гнусь. Дело в том, что, несмотря ни на что, он не может переступить через собственную гордыню.

Ему достаточно просто попросить.

Но Игорь скорее сдохнет, чем обратится ко мне с просьбой.

Что ж… Его проблемы. Хотя остатков света, что еще тлеют у мужика внутри, мне действительно жаль.

- Знаешь, Зарецкий, когда ты… - он обрывает себя на полуслове, хмыкает, а потом поворачивается и направляется к выходу. – Я желаю тебе удачи, выродок. Скоро, ты станешь так же одержим, как и я.

Дверь закрывается за его спиной, и смотритель исчезает на улице, оставив после себя желание догнать и вытрясти из него остатки души.

Кстати, о душах…

Я перевожу взгляд на Громову, оглядываю внимательнее стол и саму девушку. Собирательница пьет лавандовый раф из огромной кружки, сбоку на столе шлем, кожаная куртка расстегнута у горла, волосы немного влажные.

Я подхватываю стул за соседним столиком, разворачиваю и сажусь сбоку от Элисте, изучаю ее выражение лица, фигуру, позу. А Громова снова смотрит на меня завороженно так, как будто… Странно смотрит: жмурится, щурится и молчит.

Что же в тебе сломано, девочка?

- Что он хотел от тебя?

- Шелкопряд, - произносит Громова на выдохе и больше не говорит ни слова, цедит через трубочку свой кофе, изучает мое лицо в ответ. Расслабленно, немного отстраненно. Она не пьяна, но почему-то впечатление производит именно такое.

- Элисте…

- Он хотел мой список, всего лишь, как и ты… - она застывает на миг, скользит взглядом по моим плечам и шее, груди и ногам. Не понимаю, что она старается разглядеть, но я не тороплю. В ее глазах нет похоти или желания, там… странное, непонятное любопытство. Громова снова делает глоток. - Или это не ты? Не тебе нужен был список с самого начала, а Игорю, да?

Я не считаю нужным отвечать. Громовой мой ответ не нужен.

- Мальчишки и их игры, - притворно вздыхает девушка, прикусывая трубочку зубами, улыбаясь. А я вдруг понимаю, осознаю полностью только сейчас, что Элисте Громова, она… От нее прет и тащит, и продирает, до самого нутра и на вылет. Жестко, сильно, резко. От того, что я вижу внутри нее. От острых скул, пухлых губ, от тонкой, хрупкой фигуры, затянутой в черное, от изящных длинных пальцев, грациозной шеи и длинных ног. От немного хищного сейчас выражения лица. Физически продирает.

- Скажи, - тихо, тягуче продолжает Элисте, - ты не обижаешь Федора Борисовича?

Мне требуется несколько секунд, чтобы понять, о чем она, точнее о ком.

- Можешь спросить у него сама, - я щелкаю пальцами, и на столе рядом с кружкой кофе возникает шарик с туманом.

Эли на миг вздергивает брови, склоняет голову набок, отчего короткие рваные пряди скрывают часть лица, падают на острые скулы. Она всматривается в мои глаза, не спешит прикасаться к сфере с душой внутри.

- И что ты за нее хочешь?

- Услугу.

- Какую?

- Пока не знаю, - пожимаю плечами, скрещивая на груди руки. Элисте закусывает нижнюю губу, не соблазняет намеренно, но… все во мне напрягается от этого жеста, от дерзкого взгляда, от какой-то почти мистической тяги к Эли. Все темное, все запретное поднимается, растекается ядом в венах, адским пламенем в нервах. Я хочу ее. И то, что внутри нее. Просто попробовать, просто почувствовать. С этим очень сложно бороться. Воздух между нами вдруг накаляется, у Громовой меняется взгляд. Становится острее, напряженнее. Собирательница, будто проснулась.

- Зачем такая, как я, понадобилась такому, как ты?

Она чувствует. Чувствует, что все изменилось, что я изменился. Контроль рядом с Громовой сгорает в одно мгновение. От девушки пахнет дождем, осенью и кофе с ликером. Хмелем.

- Я пока не знаю. Не забывай, это ты пришла ко мне, Элисте Громова.