Багрянец

Факел в ее руках еще тлел. Остатки костра догорали среди дощатых стен – снова деревянных, не каменных. Кэт вернулась в место, которое она могла узнать, и ее измученные ноги шагали по влажной почве, прохлада которой оказалась неожиданным благом.

В стене напротив слабо светился прямоугольник более разреженного воздуха – должно быть, выход, через который семья Уиллоузов позорно бежала, бросив всех остальных в пасть неожиданному воплощению ужаса.

Кэт (все еще неокончательно сломленная, невзирая на все пережитое) на дрожащих ногах вышла в дверь и оказалась в цементной комнате. Слабо освещенное помещение показалось полным небесного света по сравнению с неестественной тьмой сарая.





48




– Далеко еще?

– Нет, матушка, скоро выберемся. Седьмая дверь уже близко.

– Ты устал, сынок. Я такое бремя. Не могу в этом дышать – забери у меня мое лицо.



Много-много лет назад Джесс наконец нашла фермерского сына, милого мальчика с желтыми глазами, и он объяснил ей, для чего эти маски. Он рассказал ей много странных историй – о том, что Редстоун – это путь, и он помог Джесс по нему пойти.

Эти маски – черные, колючие, пятнистые, сделанные из собак, но похожие на другое – всегда были стары, но даже юноша не знал насколько.

От них пахло дымом, влажным камнем, пылью и многими слоями засохшего страха. Вонь заполняла любое пространство, где бы эти ухмыляющиеся морды не оказались. Джесс нашла их в ящике видавшего виды комода, стоявшего в каменном помещении, единственный путь в которое лежал через ближайший к дому сарай. Нюх привел ее туда, когда она искала отраву для крыс, заполонивших жилые комнаты на ферме.

Вместо отравы Джесс нашла маски, а рядом с ними – кремниевые топоры в форме слезинок и глиняные фигуры. Все это было завернуто в кусок старинного шелка с кружевной каймой.

Три глиняные статуэтки дополнительно обернули газетной бумагой. Джесс с первого взгляда поняла, что они связаны с пещерой и живописью на стенах – она видела, как нечто похожее ходило под землей.

Последние семь месяцев, после той ночи, когда они с чокнутой Мэдди Гросс зашли так глубоко, Джесс преследовало нечто, принесенное из-под земли, будто странное проклятие. Ее сон наводнили изображения и сцены из чужих снов – она видела столько всего, происходившего под просторными белыми небесами, гораздо моложе тех, что смотрели в окна ее спальни. А иногда она стояла вместе с другими во тьме, красноватой от костра, и в ней самой расцветала краснота, оживляя ее сердце, точно свежая кровь.

Ощущение, что в прохладной тишине карьера и его туннелей нечто бежало потоком без цели и конца, приводило Джесс в восторг. Стоило ей вырваться из странных снов, как хотелось снова нырнуть в темноту под домом, и только смерть и страх той девчонки заставляли держаться на расстоянии от старых нор.

Однако Джесс вынула сокровища из комода, осторожно положила в пакет и отнесла к юноше с желтыми глазами, чей отец продал ферму Тони. Эта ферма должна была достаться мальчику в наследство, но у них накопилось столько долгов.

Сначала Джесс стала искать его отца, но женщина в гостинице близ Диллмута сказала, что тот умер. Его сын перебрался в Плимут и жил там в комнате внутри мрачного дома на несколько семей – место для нищих, сломленных людей.

Мальчик не удивился, когда Джесс его нашла. Ей показалось, что он простоват или испытывает задержки в развитии и что ему нужно в специальную больницу. Он сидел в одиночестве на затхлой постели, будто в ожидании родственника или опекуна, который так и не приехал. Редкие предметы одежды и прочие вещи лежали, аккуратно сложенные, в чемодане, а повсюду на исцарапанной мебели выстроились пустые емкости из-под сидра. Окна были закрыты, занавески – опущены, и вся унылая комната из-за дыма трубки, которую курил юноша, пропиталась вездесущим запахом его отца – таким же, что стойко висел в гостиной на ферме.

Джесс постучалась в комнату в конце коридора, где воняло газом и не было освещения, и милый добрый юноша с желтыми глазами сказал только:

– Войдите.

Она стала задавать ему вопросы о месте, лежавшем под фермой. Юноша смотрел на Джесс пристальным взглядом ярких глаз. Его выражение лица стало серьезным, но отвечать он не торопился.

Джесс вынула вещи из пакета так же осторожно, как положила, и спросила, зачем они с отцом оставили на ферме эти артефакты. Она выложила маски, топоры и статуэтки на потертый ковер унылой комнаты, но юноша по-прежнему молчал. От этого Джесс пришла в еще большее нетерпение. Ей хотелось знать, для чего эти вещи использовались; все было связано – юноша, она, мертвая чокнутая Мэдди, грубо сделанные предметы, расписанная палата.

Наконец худощавый юноша обратил заторможенный взгляд желтых глаз на окно. В выражении этих глаз не было никаких чувств: ни осуждения, ни уважения, ни презрения. Таким же взглядом он смотрел на них, когда Тони и его отец обменялись контрактами, и фермер, такой же заторможенный, как и сын, показывал менестрелю его новые владения. Юноша оказался простоватым и, очевидно, не готовым к миру за пределами фермы, откуда он отбыл с терпеливым и отрешенным выражением, унаследованным от отца. Джесс решила уйти.

Она собрала вонючие маски, черно-синие топорики и три резные статуэтки женщин со звериными головами и большими животами. С того самого дня, как погибла девчонка, Джесс охватил лихорадочный интерес к месту, где она жила; подчиняясь этому интересу, она решила отнести артефакты, блестящие от долгого использования, домой, где они находились всегда.

Когда она их убрала, юноша с желтыми глазами наконец заговорил:

– Мертвая девушка, которую нашли, побывала в красноте.

– Она… – Джесс не знала, что ответить. Об этом случае писали в газетах: все причастные лгали полиции (предварительно договорившись между собой) о том, где умерла девчонка и кто давал ей наркотики. Но вокруг фермы собрались репортеры, Тони обвиняли в непредумышленном убийстве и хранении наркотиков и собирались судить. Его паника и отчаяние достигли уровней, не виданных Джесс прежде, он снова оказался в больнице, а она – одна на ферме.

Джесс пыталась продать землю, но местные покупатели предлагали гораздо меньше, чем заплатили они. За то время, что Уиллоуз и она здесь жили, они не пытались по-настоящему возделывать землю, потому что не знали как; здания разваливались, а последние деньги уходили на зарплату работникам из числа местных, чтобы они ухаживали за остатками овец. Но если Джесс призналась бы, что девчонка умерла под землей, то тоже оказалась бы на скамье подсудимых. В истории о пережитом и о том, что остановило сердце девчонки, никто не поверил бы – все решили бы, что Джесс – еще более сумасшедшая, чем, по словам многих, уже считалась. Иногда ей казалось, что за время, проведенное в Редстоун, она и правда сошла с ума.

Ей было страшно и одиноко, через два месяца она ожидала близнецов и не знала, где они родятся, а Тони вкололи столько лекарств, что он перестал говорить. Тогда Джесс стала делать то, что делают все в неудобном положении: навстречу заданным ей вопросам задавать свои.

– Что такое краснота? – спросила она у юноши, чью крошечную голову окружал нимб из света: он падал между облитых водой занавесок, подсвечивая пыль и пряди трубочного дыма. Юноша ответил, и Джесс поняла: если кто-то из них двоих – сумасшедший, это он. И его отец наверняка был таким же. Любой, оказавшийся на этой ферме в одиночестве, легко и безвозвратно потерял бы рассудок.

Юноша сказал, что благодаря ей «земля потемнела», а потом указал на округлившийся живот и добавил: Джесс «полила темную землю и взамен получила двух маленьких».

Он сказал, чтобы она больше не входила в «рощу», не «показывала им их лица». Нагнувшись, юноша вынул из пакета маску. Тонкие пальцы были покрыты грязью – Джесс казалось, что это грязь с фермы, которая никогда не смоется: ферма запятнала фермерского сына так же, как ее, пометила, как лохматых овец, пасущихся в долинах и выедавших траву под корень.

Юноша спросил, бывала ли Джесс в церкви. Та кивнула.

– В роще то же самое, – ответил он, точно объясняя ей что-то, что она не знала, хотя должна была. – Покрываешь голову, опускаешь глаза… – Тут он протянул руку и подергал за платье, безо всякого намека на флирт: – …а еще в роще надо раздеться.


Еще он попросил у нее косметику. Джесс удивленно нахмурилась, и юноша щелкнул пальцами, торопя ее.

Она дала ему косметичку. Он вынул красную помаду, осторожно положил руку Джесс на свою, ладонью вниз, и стал покрывать кисть с тонкими костями жирными алыми мазками:

– И по всему телу. Чтобы выстоять, когда тебя окружат.

Юноша продолжал осторожно втирать помаду в кожу руки, словно целебную мазь, а Джесс сжала бедра. К лицу прилила кровь.

– Если захочешь еще детей, можешь взять весной, – указал он на ее живот. – Теперь ты в форме.

Вся кровь в ее теле обратилась в единый бурный поток, хлынула к мальчику с крошечной головой и желтыми глазами, прошла сквозь него и потекла дальше. У Джесс кружилась голова от восторга и предвкушения чудесного будущего, которое она пока еще не понимала. По лицу потекли слезы.

Этому юноше хватило взгляда, чтобы понять: у нее близнецы. Джесс всю жизнь была бесплодной, с тех пор как ей в подростковом возрасте сделали аборт; но вечером, когда умерла девчонка, она вышла из туннеля с близнецами под сердцем. Отцом оказался не Тони – Джесс позволила Эйду взять то, что он всегда хотел, чтобы отомстить Уиллоузу за его увлечение девчонкой, которую она заманила под землю. Мэдди Гросс. Чокнутой Мэдди.

– Что за форма? – спросила она.

– Если дашь красноте, она даст тебе форму. А ты дала уже больше, чем мы за свою жизнь. Мама с папой никогда не давали ни девочек, ни мальчиков, хотя раньше так делали. Давали красноте, что она хочет. Чтобы давать, нужно это, – он постучал пальцем по топорикам в свертке. – И нужно быть красной, – юноша погладил ее руки, точно некую драгоценность, – повсюду. Кожа должна быть красной, как земля. И нужен огонь, без него опасно. Прячь лицо, а то утонешь в красноте, как девушка из газет.

Она слушала его слова, и ее руки дрожали возле влажного лона.

– Черная мать и ее белые щенята. Ты их позвала, и они будут рядом ради того, что ты сделала. Они поставили тебя в центр, и все вертится вокруг тебя. Что сделано, то сделано.

И юноша добавил без намека на насмешку, шутку или ложь:

– Теперь ты внутри старой Крил. Что ты приведешь, то они возьмут, – он говорил это, глядя на ее живот.

– Кто они? – жадно спросила Джесс, но юноша снова погрузился в знакомую глубокую тишину. Он больше не слушал, только размышлял, что может для нее сделать, будто был механиком, а Джесс привезла в его гараж сломанную машину.

– Они скребутся под землей? – наконец спросил юноша, постучав по виску маленькой головы. – Вот тут?

И Джесс подумала, как часто бежала во сне, пугая стада и загоняя их в яму вместе с красными людьми, носившими зловонные звериные головы – с рогами или с перьями, но неизменно – с черными мордами, через которые смотрели безумные глаза. Она вспомнила щенят, которые ходили по самым темным углам ямы на задних лапах, с алыми пятнами на грязно-белых грудках. От одного вида щенят Джесс пугалась так, что просыпалась, прежде чем успевала разглядеть как следует их или то, что с ревом поднималось из земли позади. Она вспомнила также, как, проснувшись, лежала и часто дышала, как собака, и дрожала от радости, что увидела только черные тонкие лапы самой большой из тварей, вылезавшей из трещины… и все же все равно мечтала увидеть эту сущность, будто та была ее любовником. Женское естество Джесс раскрывалось ей навстречу, едва ли не терзаясь от боли.

– Наверно, да, – ответила она фермерскому сыну, который оказался не просто фермерским сыном. Он мудро кивнул, будто они обсуждали нечто очень важное для него, и торжественно добавил:

– Ничто не записано – только картинки. Нельзя работать без ведуньи в центре – она собирает все вокруг. Понимаешь? Нужно время.

– Можешь показать как? – спросила Джесс. В ее глазах стояли слезы, она поглаживала чудо, зревшее в животе. Джесс опустилась перед юношей на колени. Он смутился, попросил ее встать и, встав на колени сам, поцеловал ее ступни.

Затем мальчик с желтыми глазами поехал с ней домой. Его старые пыльные чемоданы, которым было место только на красной земле, не нужной почти никому, они взяли с собой. И тогда он показал ей, что его мама делала со скотиной в роще, как наполняла старую Крил, что ей показывали другие жены, и так далее – пока его папа не ушел к Христу и не прекратил все это.

Джесс узнала, что священные орудия убийства и подземная музыка всегда приводили других к роще ведуний – древнейшим красным колоннам. Она видела, как лежали кости ведуний в пыльных могилах, которым было очень много лет. Она много раз спускалась с юношей – красная, в маске, без одежды, проявляя величайшее почтение, чтобы не утонуть в собственной крови, позволяя картам на стенах наполнить себя знанием.

В священной роще она время от времени делала землю темнее, питая щенят (они ели первыми), чтобы восстановить старую связь. В тех частях земли, что оставались достаточно открыты и достаточно близки к тому, что рыскало внизу, юноша с желтыми глазами научил Джесс пятикратному поцелую и рассказал, на что тот способен, если накормить Крил. Первая девчонка, ушедшая в красноту, послужила достаточным объяснением тому, как родились близнецы – Финн и Нанна – и почему множество других женщин тоже вскоре получили благословение материнства, а на их ферме и повсюду вокруг перекрестка стада удвоились в количестве.

Если обойти красную колонну против часовой стрелки, когда солнце заходит на западе, Джесс видела куда дальше моря: этот ритуал проводили, когда нужно было что-то построить или посадить. Он всегда пробуждал дудочников и открывал двери Крил.

Приходили другие, помогали с фермой и ритуалами, признавали ее ведуньей и целовали ноги.

Когда ее срезанные цветы – и ягнятина, и телятина, и молоко – стали приносить доход, на всех фермах, где питали Крил и где снова появились ее следы, Джесс безоговорочно признали красной колонной.

Потом юношу с желтыми глазами заменил Финн, хотя Джесс считала, что не нужно было ему убивать фермерского сына. Но она успела спросить юношу об именах того, что приходило из-под земли (если его правильно позвать и поднести пони, ягнят и баранов цвета ночи) и уходило под нее. Он сказал, что его мать звала эту сущность Крил, а имена молочно-белых щенят произносили разве что шепотом. Существовали и другие имена, но обитателей красной рощи обычно называли всех (всю стаю – или троицу) как одного – Крил. Их назвали Крил, или Старая Крил, много лет назад. Все, что осталось с тех пор, – песня о великане, который жил на западе и держал своих охотничьих псов в корзинке с костями. Но псы оказались чертями: они сбежали, сожрали великана и все живое на своем пути, а потом вернулись в корзинку.

Встречу с адскими псами Крил могло пережить только умнейшее из человеческих племен: они скрывали свой аппетитный запах, надевая такие же головы, как у чертей, и окрашивая свою плоть в тот же цвет. Они научились набивать глубокие животы Крил и освежать жуткую корзину новыми костями, и тогда псы охотились для людей, как для того великана, а людям доставались их объедки.

Джесс выучила эту песню и другие песни на древнейших языках запада, дошедшие до нее; в определенное время их еще можно было услышать под землей вместе с дудочками. Вскоре она гордо распевала их во весь голос гортанным наречием. Тони оказался почти бесполезен, и роль Джона Ячменное Зерно досталась Финну вскоре после того, как его застали за жертвоприношением черных ягнят вместо учебы. Мать учила сына дома, так как ни в одной из школ он не задерживался, но потом он вырастил новый урожай, которым накормил каждое дитя красноты на мили вокруг.

Научившись искусству ведуний видеть в темноте, Джесс узрела: прошлое красно, а будущее – тем более. Краснота вечна. Все в мире изначально красно и будет красно снова.

Конец мира был недалек, и она увидела, насколько он красен. А еще она узнала, что в каждом сердце краснота может скрываться очень глубоко, но тех, кто ей не покорялся, никогда не спасали.





49




Полицейские радио затрещали внутри сарая. Затем раздался голос:

– О господи. Там… только посмотри на это.

Хелен держалась подальше от провала дымившейся двери – изувеченные останки, разбросанные внутри и снаружи, вызывали тошноту. Она осталась на дороге под моросящим дождем, чувствуя себя хрупкой и бесполезной в куртке из больничного бюро находок, которая была ей велика. Но когда один из констеблей в следующий раз выйдет из сарая, она попытается привлечь его внимание. Скоро приедет еще больше полицейских – и врачей. «Пожалуйста, скорее».