Багдадский Вор
Часть 21 из 35 Информация о книге
Для доступа к библиотеке пройдите авторизацию
– Вы… Вы слышали… – Араб пришел в восторг.
– Да, разве есть тот, кто мог не слышать эту новость? Мне кажется, что нет ни души во всей Африке, кто не знал бы об этом. Мои посыльные вернулись обратно в Брюссель. Они шептались об этом и делали предположения. О, как ты простодушен, мой маленький Дауд!
Барон говорил слабым, протяжным голосом – голос, как подумал араб, был довольно далек от быстрого, резкого, ломаного и просительного тона, который он слышал несколькими месяцами ранее, когда повстречался с бельгийцем в штаб-квартире иностранной Чартерной компании в Брюсселе, расположенной за шлифованной, стеклянной дверью с выгравированной из золота эмблемой:
Генерал-губернатор господин барон
Адриен Жак Мари де Рубе,
председатель совета директоров
Посторонним вход воспрещен
Так или иначе, тот день в офисе барона ознаменовал вершину карьеры Махмуда Али Дауда. Двадцать лет назад, во времена, когда Чартерная компания довольно сильно разрослась с помощью французского и бельгийского капитала и начала распространять свои сети из Марокко к мысу севернее Тимбукту и южнее, к гигантскому водовороту водопада Мерчисон-Фолс, араб, тогда еще торговый инспектор в компании, был уволен, чтобы дать дорогу некоему юноше, чей отец вложил двадцать тысяч фунтов в фонд компании.
Почти сразу бросок костей судьбы отправил в некое зловонное поселение Конго нашего араба и его будущего партнера по имени Донаки, чья горячая шотландская кровь прекрасно сдерживалась его рождением и воспитанием в Чикаго; а Махмуд Али Дауд, заметим, был серьезным, мрачным, с темными миндалевидными глазами арабом из Дамаска.
Удивительное партнерство!
Один был настоящим шотландцем, непреклонным пресвитерианцем, расчетливым, твердым, но в то же время наполненным нелепым, сентиментальным кельтским мистицизмом, что довольно часто являлось причиной понимания сути вещей и условий даже тогда, когда он действовал в убыток себе. Ограниченный, если речь шла о его собственной морали, и открытый, если начинались заботы о других, он требовал всех денег до последнего цента, руководствуясь не скупостью, а скорее принципом. Более того, это был человек, чьи предшественники в Глазго пожертвовали бесчисленное множество святых вещей в шотландскую церковь во времена Джона Нокса. Другой же чистокровный герой происходил из благородного рода племени аль-Ансари, родственников пророка Мухаммеда, почти на протяжении двенадцати веков являвшихся потомственными хранителями ключей мечети аль-Харам. В этом и был весь араб: жадный, но при этом очень щедрый; с хорошими манерами, но властный; искренний, но в то же время насмешливый; сочувственный своим друзьям и невероятно жестокий к своим врагам; аскетичный, но страстный; скромный, но со сложным характером.
И вдруг – партнеры!
«Донаки и Дауд» – ранее общепринятое сокращение их фирмы Ди-Ди, теперь известное от мыса на севере Марокко и по всем районам от прибрежной полосы широкой, величественной, но медлительной реки, даже до палаток туарегов. Это компания вошла в историю африканской торговли. Ее уважали в Париже, в Лондоне и Нью-Йорке, ее боялись в Брюсселе и Амстердаме, ей завидовали в Гамбурге и Берлине.
«Донаки и Дауд» занимались продажей слоновой кости, страусовых перьев и каучука, золота и четок, ситца и антиминса, корней хинина и орселевого ягеля, канадских каноэ и небольших, тяжелых американских моторных лодок, хлопка, оливкового масла и табака и, по правде говоря, языческих божков, произведенных в Бирмингеме фирмой благочестивых баптистов, а также дешевого ливерпульского джина и некоторых видов оружия, которые не подводили при первом же применении.
Два десятилетия тяжелой, трудной работы – работы на этой черной, зловонной земле Африки, что дает неимоверные сокровища, при этом калеча, давя и убивая. Двадцать лет, за исключением редких деловых поездок в Англию, Францию, Марокко или к мысу, проведены на западном побережье и на смердящих землях, где, по словам сэра Чарльза Лейна-Фокса, губернатора колонии, кладбища были единственными процветающими поселениями.
Два десятилетия изнурительного, душераздирающего соперничества с большой компанией, основным акционером которой был король, главным юридическим советником – премьер-министр, секретарем – епископ, а казначеем – банкир-еврей со старинной фамилией. Агенты, посредники и исследователи были отчаянными обитателями всех семи морей, проницательными, искусными, беспринципными, найденными среди восточных янки, северных англичан, бразильских евреев, португальских метисов, арабов, валлийцев, сицилийцев, армян и шотландцев в Глазго.
Однако Ди-Ди удалось побороть грозного соперника.
На сегодняшний день их фабрики и пристани, станции и складские помещения на всем протяжении реки свидетельствовали о неисчислимом богатстве. Они запустили свою линию колесных пароходов, у них появились собственные сухие доки и ремонтные мастерские. Дважды в год Ди-Ди отправляли быстрые, дорогие зафрахтованные турбинные лодки, чтобы перевести ценный груз в Ливерпуль или Антверпен или даже прямо в Нью-Йорк. Без их участия не проходила ни одна коммерческая или финансовая операция.
Годами ранее они подумывали уйти из бизнеса. Донаки хотел возвести особняк в Чикаго, на Лейк-Шордрайв (он часто представлял себе его внешний вид), – в память о ностальгических мечтах, о тех душных днях, когда снаружи солнечные лучи падали на землю, как блестящие копья, а внутри прямо за закрытыми ставнями из ротанга и бархатным подвешенным одеялом жара как будто окутывала шерстяным одеялом. Махмуд Али Дауд думал вернуться обратно, в родной Дамаск, на свою виллу, светящуюся, как драгоценность, в окружении кустов роз в саду, где росли как минимум еще десять разновидностей финиковой пальмы. Об этом он очень часто говорил.
Они обсуждали с тоской в голосе свой уход из бизнеса, который, в общем, стал уже их судьбой. Донаки и Дауд ссорились и проклинали друг друга год за годом.
Но они решили остаться. Это все Африка. Она своим насыщенным, неуловимым ядом вошла в их души, как наркотик. Они больше не могли жить без нее.
Наших партнеров всегда поджидало что-то новое впереди, прямо за хребтами, реками, водоворотами и водопадами, джунглями и лесами, что-то новое должно, казалось, быть открыто, исследовано, приручено, эксплуатировано и колонизировано.
– Африка, – сказал араб, тем самым напугав своего шотландского партнера, – она как страстная, умная госпожа. Аллах! Она так же умна, как и шайтан, проклятый, каменный повелитель лжи! Ее сладкий поцелуй, ее возбуждающие объятия всегда так манят… манят!
Однажды по всем поселениям разнесется слух о тайном складе слоновой кости на девственной земле недалеко от бассейна реки Лимпопо. На другой день уже зазвучит витиеватый, завуалированный разговор о несметном хранилище золотого песка, награбленного язычниками много столетий назад где-то в деревне близ бухты, начатый арабским курьером. Еще будет история о новой находке месторождения каучука за Кимбеди.
Конечно, Чартерная компания захочет получить несметные богатства. «Волк, бегущий рядом с волком», – последовал комментарий Махмуда Али Дауда. Победа покачивает своим маятником, показывая блеск чистого золота то одной компании, то другой. В результате сегодня брюссельские дворяне во фраках и шелковых цилиндрах улыбаются и потирают руки, а завтра араб будет возносить громкие благодарности Аллаху и Пророку, пока его пресвитерианский партнер станет смотреть на это все странным, но довольно типичным взглядом финансового удовлетворения и духовного неодобрения.
И тогда наконец карьера «Донаки и Дауда» достигнет пика – двойной вершины и двойного триумфа, порожденного логически, должным образом, как и положено в Африке, союзом опасности, безумного случая и хитроумных, запутанных совпадений.
Глава II. Человек из далеких земель
Однажды знойной ночью прямо из джунглей, обнаженный, если не считать окаймленного пурпуром покрывала, с лицом и телом, приобретшими оттенок красного дерева, с густой, золотистой рыжиной, спутанной бородой до груди, с ужасными ранами на лодыжках, прямо из джунглей вышел белый мужчина… или прекрасное подобие белого человека.
Он шел незаметно, его походка была осторожной, что присуще дикарю, воспитанному джунглями, он крался, как собака динго, мимо отдельных домов европейских поселенцев, избегая показываться в свете электрических ламп, которые окружали особняк губернатора; почти бегом он промчался мимо церкви отцов-иезуитов, построенной из красного кирпича, держась ближе к теням рожковых деревьев. Как вдруг желтый квадрат света рассек темноту, хаусский канонир Джонни Мортимер вышел из офицерской столовой и с важным видом отправился отдыхать в комнату в отеле, владельцем которого был Леопольд де Лисбоа де Соуза, португалец с западного побережья. Его присутствие в колонии стало вечным бельмом на глазу всех респектабельных белых и большинства уважаемых чернокожих в маленьком портовом поселении.
Ни для кого не было секретом, что де Соуза совершил почти все возможные преступления в Африке, начиная от торговли рабами, незаконного ввоза оружия, нелегальной скупки алмазов, заканчивая другими, менее заметными проступками, которые тесно связаны с районом святого Жака Марсельского. Но он всегда оставался очень изворотливым. Его ни разу не смогли поймать, хотя и было предпринято довольно много попыток и уловок. А награда за любую информацию, нужную для поимки де Соуза, предложенная сэром Чарльзом Лейном-Фоксом, губернатором колонии, из своего личного состояния, уже около пяти лет оставалась невостребованной.
Стояла непроницаемо-черная ночь. Кислый, лихорадочный запах повис в воздухе, плотно покрывая весь мир, стены и крыши домов. И никто, ни одна живая душа не увидела завернутую в покрывало бородатую фигуру, которая прокралась из джунглей. Никто не видел, как он вошел в заднюю залу Гранд-отеля, даже не слышал, как он покупал еду, питье и опиум. Молчал и де Соуза, который вытащил пару крупных алмазов из леопардового мешочка. Никто его не заметил, кроме М’Кинди.
Это был высохший, татуированный, плосколицый житель Балоло, изгой из своего племени, который оказался здесь по явно неприятным причинам, причинам, о которых еще не написан ни один рассказ, по тем причинам, по которым араб нанял его в качестве шпиона, чтобы собирать скрытую информацию.
Три минуты спустя после того, как человек из джунглей вошел в отель, М’Кинди низко поклонился в гостиной, вытянув руки, перед Махмудом Али Даудом, что было довольно типично для араба, словно и не покидавшего свой родной Дамаск. Под ногами мужчин был блестящий, мозаичный, мраморный пол, на котором лежали маленькие, шелковые, мягкие персидские ковры. В углу стояли высокие подсвечники из дерева с позолотой, в них торчали большие свечи шафранно-желтого, пахнущего воска. Панель из плиток на стенах мягко светилась перламутрово-синим, нефритовым и тусклым оранжевым светом. Крошечные окна были закрыты шторами. В комнате почти не имелось никакой мебели, кроме мастабы, длинной, низкой, покрытой коврами и подушками скамьи, древней мавританской лепнины, огромной, усеянной бирюзой водопроводной трубы и резного, инкрустированного стола из пальмового дерева, на котором лежали личные вещи араба: бутылка святой замзамской воды, кофейные чашки с выгравированными медными ручками, бутылочки с ароматическими маслами, пара случайных книг, небольшой карманный Коран, кусок мягкой бухарской кожи и прекрасная черно-золотая ткань для тюрбана, свернутая как змея.
Дауд посмотрел на М’Кинди слегка покрасневшими от гашиша глазами, когда тот почти бесшумно проскользнул по комнате, ступая по ковру не слишком чистыми ногами, затем присел на пятки, вытянув вверх высохшую, темную руку, церемониально приветствуя хозяина:
– Моя жизнь в твоих руках, о великий! Спокойствие сердца твоего – моя цель, мое довольство!
За этими словами, как правило, следует слезливая просьба о деньгах, табаке или медикаментах.
Вместо того чтобы ответить на приветствие, араб с плетью в руках разразился проклятиями и угрозами, поведав, что случится с поселенцем из Балоло, если тот немедленно не уберет свою «отвратительную, вонючую тень». Дауд выпрямился, огонь зажегся в его глазах, когда он понял, что М’Кинди не заискивает перед ним ради денег, и тот в свою очередь начал разговор:
– Именно сейчас, о великий, он сейчас с португальцем. Они вкушают опиум. И самая большая опасность в алмазах…
– Это правда, жалкая букашка? – спросил Дауд.
– Правда. Клянусь честью матери!
– Ба! Честь твоей матери все равно что позор твоего отца! Твоя мать… Тьфу, – начал было ругаться Дауд, – да пусть свиньи осквернят ее могилу! – Его худая, загорелая, суровая рука нещадно сжала плечо М’Кинди. – Скажи мне правду, жалкий щенок своей матери.
– Это правда, правда! – отчаянно протестовал темнокожий.
Что-то в его акценте, в его испуганных глазах убедило араба, поэтому Дауд решил ослабить свою хватку. Он указал на дверь, на которой сияла большая сапфировая звезда в чеканном окружении свинца.
– Возвращайся в отель, – сказал он, – и наблюдай. Я скоро буду.
– Но, великий… – произнес М’Кинди.
– Что еще?
– Я бедный человек, мои дети голодают…
– Я когда-нибудь забывал заплатить тебе? Иди же, М’Кинди! Иди с миром. Тебе светит награда, если сказанное тобой окажется правдой.
Поселенец из Балоло покинул дом и отправился в беспокойную, темную ночь, пока Махмуд Али Дауд заткнул револьвер Уэлби за пояс, обмотал плеть вокруг запястья и в несколько быстрых оборотов намотал ткань для тюрбана на бритую голову и почти исчез в складках объемного, шерстяного, цвета земли бурнуса. На какой-то момент араб задумался, но затем зашел в соседнюю комнату, принадлежащую его партнеру, которую тот попытался сделать настолько уютной, насколько это возможно, с помощью мебели Гранд-Рапидс, огромного, серо-голубого фабричного акминстерского ковра (кстати, к превеликому сардоническому удивлению араба, который довольно часто предлагал ему достаточно хороший выбор из собственной коллекции отборных персидских и туркменских ковров). Также в комнате имелись: карта Соединенных Штатов, фотография в рамке Теодора Рузвельта, несколько старых американских журналов, разбросанных повсюду, парочка потрепанных томов Роберта Бернса и стихи Леди Нэйрн (чтобы придать этому месту шотландскую атмосферу и колорит).
Донаки посмотрел на своего друга и улыбнулся.
Мужчины были решительно разными: они принадлежали разным расам; отличались их уровень образования, амбиции и стремления, идеалы и мораль, религиозное и нравственное чувства. Но тем не менее они были лучшими друзьями, самыми верными партнерами, даже если иногда казалось, что манера их общения полностью опровергает это.
Джеймс Донаки оглядел своего друга с ног до головы и подмигнул холодным, голубым глазом.
– Куда же ты собрался в такую ночь? – спросил он. – Ты одет, как Соломон, иудейский царь, во всем своем великолепии.
Араб улыбнулся.
Пресвитерианский страх его друга перед красотой и роскошью, абстрактной или даже конкретной, никогда не переставлял забавлять Дауда, поэтому он никогда не упускал возможности поразвлечь своего товарища.
– Я собираюсь найти того, кто… – он осторожно кашлянул, – кто вернулся из далеких земель. В чем я точно уверен. Я обеспокоен.
– Да, это как раз то, что я себе представлял, – последовало ироничное ворчание Донаки. – Царь Соломон собственной персоной! Как там звучало в песне песней Соломона? «Не смотрите на меня, что я смугла, ибо солнце опалило меня». Махмуд, приятель, твое поведение ужасно, оно просто варварское! Когда-нибудь сталь застынет между твоими ребрами. И мне придется искать другого партнера. И будь уверен, я найду того, кто не станет так волочиться за женщинами, как…
Араб рассмеялся гулким, почти рычащим смехом:
– Это все твое воображение, о великий шотландский буйвол. Моя душа белее стены в Мекке. Этот человек из далеких земель не женщина, а мужчина. И мое сердце так сжалось по этой причине. И имя человека… – Он остановился, а затем, уверенный во впечатлении, которое собирается произвести, придал словам акцент внезапно пониженным голосом: – Его имя Дарваиш Уккхаб.
– Дарваиш Укк… – Донаки даже подпрыгнул. – Ты хочешь сказать, что… Но этого не может быть. Это невозможно!
– Все возможно – по воле Аллаха, – последовал несколько наигранный ответ араба. Затем он добавил: – М’Кинди рассказал мне. Он видел, когда тот заходил в заднюю залу Гранд-отеля, слышал, как тот шептался с португальским отцом своих свиней, видел, как он взял алмазы из мешочка – алмазы! Ты знаешь, о чем я, маленький брат!
– Да-да. Но М’Кинди может лгать.
– У него просто нет причин для этого.
– Но почему он тогда просто сообщил тебе информацию без всякой выгоды для себя?
– Потому что она для него ничего не значит. Он даже не знает имени Дарваиша.
– Тогда как…
– Как я догадался? – улыбнулся Махмуд Али Дауд. – М’Кинди описал его. Ошибиться в описании он никак не мог. Это Дарваиш Уккхаб. М’Кинди видел его и алмазы и сообщил мне. В конце концов, этот поселенец из Балоло работает на Ди-Ди.
– Да! Но почему-то в расходных книгах всегда написано, что это личный счет Махмуда Али Дауда.
Араб добродушно рассмеялся: