Багдадский Вор

Кругом руины. Храмы Божьи осквернены. Лохматые татарские кони стояли в святая святых. Империя сокрылась в ночи.

Смерть. Пытки. Распад. Святотатство. Так монголы исполняли свою историческую миссию. И высоко в своей комнате во дворце халифа монгольский принц смотрел на обреченный город Багдад и повторял древний хвастливый девиз своей династии:

– Я враг бога, жалости и милосердия!

В то же время на улицах капитаны отдавали приказы прекратить грабеж:

– Во дворец! В атаку! Завтра вы сможете продолжить мародерство!

Монголы еще раз построились военным порядком. По четыре в ряд они катились по улицам Багдада, неустанные, неодолимые, под гром барабанов, бычий рев длинных труб, злобный визг дудок, треск оружия, дикие, гортанные боевые крики – со стремительной, неукротимой энергией, которая возвышала жестокую душу монгольского бича, превращая его во что-то поистине величественное.

Вперед – с лесом пик! Вперед – с ослепительным блеском длинных копий! Вперед – с трепетанием боевых флагов! Вперед – с пламенем, которое лизало базары Багдада, взмывало выше и выше, превращая ночь в светлый день, вспыхивая на стали и железе белыми бликами, мерцая золотом и серебром на острых мечах и броне.

Монголы роились, как саранча. Они убивали всех, кто попадался на их пути. Так узнала их Германия, заплатив за поражение цветом своего рыцарства на полях сражений Восточной Пруссии и Силезии. Так убоялись их Россия и Польша, утонув в кровавой грязи под копытами их маленьких, лохматых коней. Так ослабли от их пагубных ударов Китай, Индия и Венгрия. Так они чертили багровые полосы на половине мира. Так и сегодня Багдад – а с Багдадом весь арабский мир, весь ислам, – казалось, был обречен пасть под их безжалостным игом.

Они маршировали по широкой аллее, которая вела во дворец халифа; маршировали неуклюже – будучи мужчинами, рожденными и взросшими на спинах коней, – но твердо. Громкий призыв рога из слоновой кости пронзал воздух; он повторялся от отряда к отряду; и тотчас они разделялись на три колонны. Одна колонна направилась на запад, чтобы отрезать защитников, если они попытаются отступить или сделать вылазку. Вторая колонна прикрыла фланг у огромного сада, который окружал дворец, устроила живую платформу и лестницу с помощью своих крепких щитов из кожи буйвола; воины вскарабкались на стену и спрыгнули на другую сторону. Третья колонна, составленная из отборных маньчжурских ударных войск, великанов по размеру и силе, направилась прямо к стальным передним воротам. Они поддались под массивными толчками, как будто были сделаны из хрупкого стекла, и страх охватил дворцовых слуг, рабов и евнухов, которые, услышав новости о монгольском нападении, собрались здесь, чтобы дать бой.

Они убежали, побросав оружие, с бешеными криками, давя, давя, борясь, убивая друг друга в безумной спешке отступления. Море черных, коричневых и белых рук безумно, бесполезно наносили удары; голоса ревели в неповиновении, другие голоса умоляли о пощаде; слышались бешеные крики, когда монголы пустили в ход копья, тела падали и исчезали в общей давке.

Личная охрана халифа, состоявшая из благородных арабов, сплотилась. Воины храбро сражались. Но монгольская орда смахнула их в сторону одним презрительным жестом – и убила их тем же жестом! На зубчатых стенах несколько караульных попытались сопротивляться. Их скинули вниз, схватили и пронзили копьями.

Монголы наводнили дворец.

Слишком поздно халиф понял вероломство монгольского принца. Сначала, как и городские караульные, как багдадские граждане, поднятые ото сна, он думал, что это только обычный бунт бедуинов, пустынных жителей. Слишком поздно он все понял, оставшись с горсткой солдат и принцами Индии и Персии, – бедный человек, его дух жаждал битвы, но его плоть явно была слишком велика, – и халиф бросился в комнату монгольского принца, чтобы заставить его заплатить за вероломство жизнью.

Слишком поздно!

На лестнице они встретили авангард захватчиков; все услышали ироничный приказ, который монгольский принц отдал своим воинам, выйдя из комнаты:

– Не трогайте их. Ибо, что касается халифа, я содрогаюсь от кощунственной мысли об убийстве моего будущего тестя. Что касается потомка важных индостанских богов и персидского вместилища для жира, что ж… – Он рассмеялся. – Прежде чем их убить, я запрягу их как коней в мою колесницу победы завтра, когда я с триумфом проеду по улицам Багдада!

К чести перса, нужно сказать, что, несмотря на его страх, он разразился потоком оскорблений, называя монгола всеми дурными именами, которые вспомнил:

– Предатель! Свинья! Монгольский варвар с собачьим лицом! Продавец свиной требухи! Потомок обезьян!

И так далее. Монгол не стал прерывать его. Он подождал, пока нехватка воздуха не заставила перса остановиться. Затем он улыбнулся.

– Ты храбрее, чем я думал, о огромная сосиска! – ответил он. – Хорошо. Твои завтрашние пытки будут длинными, новыми и изысканными, чтобы я посмотрел, насколько ты храбр! Вы двое добавите радости свадебному празднеству, когда вас сварят в масле.

Затем, согласно его приказу, монголы утащили пленников, а принц вернулся в свою комнату, закрыв дверь.

Снаружи донеслись пронзительные крики и вопли, когда монгольские мечи принялись за свою мрачную работу.

Принц улыбнулся. Затем нахмурился. Он хотел остаться наедине со своей гордостью и мыслями. Поэтому он закрыл окно и тяжелые железные ставни. Шумы снаружи стихли. Только смутная память о звуках осталась в скользящих, вибрирующих воздушных волнах – то были шумы очень тихие, очень далекие, совсем не похожие на эхо битвы и смерти.

Теперь в комнате повисла завеса непроницаемой, удушливой тишины. Сокрушительной, нечеловеческой тишины.

Несколько секунд принц стоял практически неподвижно, мысли сверкали и вертелись в его мозгу, покрывая глубокими морщинами желтую, суровую дьявольскую маску, в которую обратилось его лицо.

Затем он подошел к скамеечке, на которой лежал сверток, узкий, квадратный, завернутый в императорский желтый шелк с вышитым драконом с пятью когтями. Он снял ткань, вынул дюжину крошечных, очень тонких табличек из изумрудно-золотого, прозрачного нефрита, инкрустированных золотом и покрытых мандаринскими иероглифами. Эти таблички были родовыми табличками его клана, история которых уходила в тусклые туманы древности, когда его предки еще были дикими пастухами у берегов озера Байкал в Центральной Азии. Поколение за поколением, век за веком, победа за победой (случались и редкие поражения, когда монголов отбрасывали обратно в степи, чтобы они снова вырвались вперед поколение спустя с обновленной силой и дикостью), поколение за поколением история его клана отпечатывалась золотом на гладких нефритовых табличках.

Принц поклонился табличкам – медленно, со всеми надлежащими церемониями. Он наполнил бронзовую чашу черной ладанной пудрой, поджег ее и посмотрел, как ароматный дым свивался в опаловые спирали. С потолочного светильника падал вниз желтый луч света, пронизывая его лицо так же четко, как нож, подчеркивая выступающие скулы, косые, узкие глаза, тонкие губы, подчеркивая каменную безжалостность его черт и какое-то странное, неуместное напоминание о духовном экстазе. Принц посмотрел в дым ладана. Сквозь вьющийся душистый дым он различал зеленый блеск своих родовых табличек; видел там свою цель и цель своего народа – кроваво-красные, волнующие каракули, покрывающие историю всего мира.

Он снова поклонился, скрестив руки на груди. Затем он заговорил. Это была молитва его расы, его племени, его клана, его династии, его самого.

Молитва. И мрачное пророчество!

– До тех пор, пока вода бежит и ветер дует, до тех пор, пока огонь горит и моря бушуют, монгольская раса будет существовать. Она прокладывает свой путь, как челнок, по просторным землям земли, сплетая вечную, неразрывную ткань. Неоднократно в прошлом власть монголов слабела при столкновении с объединившимися силами других рас, хватавших и отбиравших влекущие драгоценности и силы. Неоднократно мы переходили в нападение; мы сбивали оковы; мы порабощали поработителей. Неоднократно в будущем монгольская власть будет отступать при столкновении с объединившимися силами других рас, хватавших и отбиравших влекущие драгоценности и силы. Неоднократно мы перейдем в нападение; мы собьем оковы; мы поработим поработителей… – Его голос становился пронзительным, победоносным. – Мы – желтые, зубастые волки, опора наших матерей! Никогда мы не будем есть грязь, чтобы утолить наше страстное желание! У нас величайшие амбиции, величайшее предназначение, величайшая миссия на земле. Нас очищает свист меча, когда он краснеет. И конец еще не пришел – и не наступит многие века, никогда не наступит. Ибо мы – единственная чистая раса на земле. Наша раса бессмертна, вечна. Империи Германии и России, короли Польши и Венгрии, герцоги Литвы и племен Поволжья, вожди, ханы и принцы половины мира пали под сияющим монгольским мечем. И в будущем короли, народы и республики будут раболепствовать перед нашими кривыми ятаганами и целовать тени ног наших коней. Многократно! Многократно! Ибо мы – сила, энергия и суровая, безжалостная воля. Мы – вечно могучая, вечно возрождающаяся раса. Так мы будем разрывать на куски все сплотившиеся человечество. Все, что построили остальные люди, мы будем снова и снова низвергать. Всех слабых божеств, изобретенных и почитаемых остальным человечеством, мы будем снова и снова подвергать забвению и насмешкам. Ибо мы – Бич Божий!

Он еще раз поклонился нефритовым табличкам; затем повернулся, когда дверь открылась, чтобы впустить Вонг К’ая.

– Родовитый, – произнес этот герой, – Багдад твой.

– Завтра утром, – сказал принц, – я возведу принцессу Зобейду на трон Дракона. Она другой расы. Я знаю. Но монгольская раса сильнее. Мой прадед женился на немецкой принцессе, плененной на войне, но сын от их союза, мой дед, был чистым монголом. Мой дед женился на индийской принцессе, украденной татарскими налетчиками, но мой отец был чистым монголом. Мой отец женился на персидской принцессе, посланной ему как дань от Шаха, но я истый монгол. Я женюсь на арабской принцессе. Но мои сыновья будут чистыми монголами. – Он остановился; продолжил: – Прикажи Зобейде готовиться к свадьбе. Пусть это будет свадьба по монгольским традициям. Даруй каждому моему солдату лошадь, раба и три золотых монеты. Даруй каждому моему капитану девять раз по девять белых жеребцов, девять раз по девять драгоценных жемчужин, девять раз по девять алых халатов, девять раз по девять золотых монет, девять раз по девять рулонов шелка и девять раз по девять рабынь. Накорми астрологов, колдунов, предсказателей и знахарей за мой счет. Пусть звонят колокола, горит ладан и поют песни по всему Багдаду. Проследи, чтобы всех мусульманских священников распяли на алтарях их бессильного Аллаха. Пусть зубы всех христиан и евреев вырвут по одному, чтобы их крики звучали сладкой музыкой. Даруй принцессе Зобейде в качестве моего свадебного подарка королевство Татарию, статус повелительницы клана Внешней Монголии, наместничество Маньчжурии и острова Вак и годовые доходы девятнадцати тысяч деревень и городов России и Сибири. Скажи ей, что я присваиваю ей очаровательный и элегантный титул Образа Десяти Тысяч Поколений Женщин!

– Слушаюсь и повинуюсь, о Великий Дракон! – пробормотал Вонг К’ай и ушел, в то время как принц Монголии подошел к окну и открыл его.

Он посмотрел наружу.

Постепенно мрак ночи рассеивался, костры, разложенные тут и там мародерствующими монгольскими воинами, гасли и дымовая завеса, которая покрывала город, скручивалась в барочные спирали и растворялась в газовых арабесках.

Принц издал чувственный, гортанный возглас триумфа.


У его ног Багдад становился все более и более различимым с каждой минутой. Там растянулись сотни плоских, ослепительно-белых крыш, богато украшенных башен, сказочных башенок и арабских куполов. В лучах молодого солнца покатая крыша мечети в центре города сияла, как оперение гигантского павлина, таинственной смесью синего, зеленого, фиолетового и светло-лилового. Все утопало в щегольских садах, пестревших разноцветными деревьями и кустарниками, с кротонами и манговыми деревьями, с розами и меллингтониями, с пуансеттией и бегонией.

Багдад! Багдад принадлежал ему! Его власть над Аравией и… скоро, скоро… над всем исламским миром! Его владычество над этими высокомерными арабами, этими высокомерными семитами! Его восторг от их горестных рыданий и воплей, которые разносились над городом и дворцом могучими волнами…





* * *


И все же один человек во дворце этой ночью не рыдал и не жаловался. Это была Зобейда, хотя в ее спальне находилось несколько монгольских воинов, наблюдающих за ней из опасения, что она могла совершить самоубийство.

Но у нее не возникло такой мысли. Тесно прижавшись к Земзем, она прошептала ей причину ее безмятежного состояния души.

– Ахмед идет! – сказала она. – Да! Он идет! Я видела это в волшебном кристалле!

– Но он один, Рожденная Небесами! Что может сделать один человек против монгольской орды?

– Ты когда-нибудь любила, Земзем? – улыбнулась Зобейда.

– Ах, да. Три или четыре раза.

– Я тебе не верю.

– Почему нет, Рожденная Небесами?

– Потому что, если ты действительно была влюблена, ты бы знала, что влюбленный может сделать все что угодно – что угодно и все. Спокойной ночи, Земзем!

И она уснула, тихо, бесстрашно, без снов и кошмаров, в то время как на дороге от Терек эль-Бея Багдадский Вор пришпоривал своего огромного жеребца в ночи, в зелени и желтизне раннего утра; наконец прибыв в Багдад, Ахмед громким голосом потребовал впустить его.

Желтокожий, плосконосый воин в железном шлеме появился на стене и посмотрел вниз.

– Убирайся! – сказал он на своем грубом монгольском наречии. – Ворота Багдада закрыты до окончания свадьбы.

– Чьей свадьбы?

– Свадьбы Чам Шенга, Великого Дракона, и Зобейды, дочери халифа.

Мужчина ушел; он вернулся, когда Ахмед, склонившись к коню, колотил в ворота, бил в них рукояткой своего меча, крича громко и нахально:

– Впусти меня, впусти меня, собака, мордатая монгольская свинья! Широко открой ворота Багдада. Эй, там, впусти меня, о уродливый желтый прыщ, лишенный всех достоинств!

Тот грозно поднял свой боевой топор.

– Я даю тебе слово чести, – сказал он. – Сейчас я взаправду предупреждаю тебя. Если ты не уйдешь сию же секунду тихо, как приличный парень, именем моих племенных богов, я…

– Ба! – ухмыльнулся Ахмед. – Бессильные боги – боги твоего клана! Свинские боги свинской расы! Пузатые, желтокожие, узкоглазые, непристойные монгольские боги! Подожди! Придержи руку на секундочку, – крикнул он, когда боевой топор был готов опуститься, рассекая воздух. – Я покажу тебе, что может сделать мой Бог! Аллах, Единственный, Всемогущий! Посмотри, монгольская свинья! Узри благословенное чудо!

И мысль зародилась у него в голове, его пальцы подчинились этой мысли, и Ахмед глубоко опустил их в волшебную серебряную шкатулку, которая до краев была полна крошечными семенами – семенами желаний, семенами с Дерева Праведных, но Невыполнимых Желаний.

Он густо осыпал землю семенами.

Он быстро и горячо сказал:

– О Аллах! Я хочу солдат! Конных, вооруженных солдат! Храбрых мусульманских солдат! Бесстрашных солдат, арабов, турок, мавров и египтян – солдат со всех исламских земель, – чтобы защитить Багдад от монгольского осквернения, чтобы спасти древний город, чтобы спасти Зобейду! Я хочу солдат – бесчисленных, как волны моря, как песчинки пустыни!

И вдруг ухмылка монгольского капитана превратилась в недоверчивый взгляд, в гримасу удивления, страха и ужаса, когда, возникнув из-под земли, как огромные цветы, появилась громадная армия конных мусульманских воинов, воинов дюжины рас, грозно размахивающих своим оружием.





Глава XI




Ветер развеял крошечные желтые семечки, и там, где они падали на землю, мусульманские воины выскакивали из ниоткуда, и небольшие клубы дыма были единственным предупреждением о том, что солдаты появятся. В основном они были конными. Но некоторые явились пешими, а вдобавок там обнаружился великолепный отряд пустынных всадников, сидевших на одногорбых верблюдах, качавшихся на высоких, остроконечных малиновых седлах в такт ходу их скакунов; был виден холодный блеск железа и слышна черная песня войны.

– Allahu Akbar! – кричали солдаты. – Allahu Akbar! Din! Din! Fateh Mohammed!

Они помчались как вихрь, они рубили ворота своими боевыми топорами и расщепляли их; кони и верблюды скакали и вздымались, оружие сверкало на солнце, бурнусы всех цветов развевались на ветру.

– Вперед! – кричали они. – Вперед за веру! Аллах велик! Вперед… во имя Пророка!