Багдадский Вор

В нескольких милях в глубь острова располагались обширные руины, которые до китайского вторжения были главным храмом – скорее группой храмов – тунгусского племени. Репутация руин была настолько ужасна, что даже китайцы, самые практичные и нерелигиозные из людей, отказывались обрабатывать эти земли, строить на них дома и даже ступать на них.

Изогнутая лестница вела в ущелье. Следуя за Йуклюком, принц Монголии осторожно пробирался вниз, ибо между мраморными ступенями были большие трещины и щели, где фиговые и баньяновые семена находили прибежище среди плит и за долгие века вырастали, становясь огромными, корявыми деревьями, которые поднимали каменные плиты, как играющие дети поднимают горсти песка.

В конце концов они достигли дна ущелья.

– Осторожно! – предостерег Йуклюк. – Ступайте легче. Ибо здесь мирно живет змеиный народ.

В следующий миг тихое, низкое шипение, которое ни с чем невозможно спутать, послышалось почти прямо под ногами принца. Сразу же сверкнул его меч и опустился со свистом стали. Голова змеи с глухим стуком упала на плоский камень слева.

Посреди руин когда-то находилось искусственное озеро, запруженное каменными насыпями.

Но насыпи раскрошились и развалились. Уровень воды поднялся. В нижней части долины красношеие журавли устроили себе гнезда в полузатопленных аркадах храма, а тупоносые крокодилы с маленькими глазками тыкались в изогнутые, сломанные столпы.

Они шли по крутой тропе, где дикие павлины ходили с гордым видом по просевшим крышам домов, раскрывая свои хвосты в золотом великолепии солнца, а бесчисленные синие голуби с желтыми хохолками порхали и ворковали. Маленький мангуст сидел в пустом окне нежилого дома, глядя на них и почесывая свои крошечные, пушистые ушки.

Казалось, что здесь, в городе исчезнувшей тунгусской расы, мир остановился, что он не двигался и не хотел слушать, как столетия бесцельно улетают вдаль на пыльных крыльях.

Они шли мимо пустых беседок, мимо сломанных ширм из розового и зеленого мрамора, наполовину утопающих в грязи, мимо латунных, утыканных шипами ворот, петли которых были съедены ржавчиной, мимо стен, облепленных перьями и заросших травой, мимо небольших усыпальниц, которые были украшены рисунками и покрыты мозаиками, мимо скопищ буйной растительности, что росла между квадратными, массивными камнями мостовой, расщепляя их, как спелые кокосы.

Знахарь остановился напротив большого здания, выступающего из отвесной скалы.

– Мы пришли, – сказал он. – Здесь мои предки, прежде чем они утонули в помоях этих китайских свиней, молились своим богам и творили свое древнее ремесло. Здесь я, последний из своей расы, унаследовав ремесло предков, сотворил своими собственными руками, мозгами и душой волшебный фрукт, который убивает – и который дарит жизнь! Нет, – поднял он руку, когда монгольский принц захотел последовать за ним через порог. – Жди здесь. Внутри небезопасно.

Он вошел в храм и вернулся через несколько минут, неся небольшой предмет, привязанный к длинному бамбуковому шесту.

– Я даю это тебе, Великий, – торжественно изрек знахарь. – Пусть он принесет смерть твоим врагам! Пусть он вернет жизнь – возобновив жизнь, вытекшую из моих чресл, – моей расе, когда твоя сестра, моя будущая жена, выносит моих детей! Пусть это будут мальчики! Пусть их будет так же много, как волос на моей голове!

Принц Монголии взял шест и посмотрел на волшебный фрукт. Он был круглым, размером и формой похожим на яблоко, но сделан был из вещества, которого принц не узнал, сочетающего мерцание и блеск отполированного золота, мягкую текстуру мандаринского бархата и ледяной холод мерзлого снега. Цветом он походил на туманное белое пламя, увенчанное золотистым мерцанием, и он источал сильный, тяжкий запах.

– Как его использовать? – спросил принц.

И тогда знахарь показал ему, что на одной из сторон яблока находилась крошечная зеленая точка, похожая на крошечную иголку, а на другой стороне такая же точка, но пурпурного цвета.

– Прикосновение к зеленой точке, чтобы она царапнула кожу быстрым, перекрестным движением, означает смерть. Прикосновение к пурпурной точке тем же движением означает жизнь.

– Жизнь? – спросил принц. – Кто бы ни умер и по любым причинам?

– Нет. Я не могу вернуть жизнь тем, кто умер от меча, от ран или от увечий. Но средство дарует жизнь тем, кто умер от болезни, или отравления – любого отравления, – или от прикосновения к зеленой точке яблока. Пойдем! – засмеялся знахарь. – Давай испытаем это милое маленькое яблоко!

Они покинули руины и вернулись в гавань, где у края воды рыбачил китаец. Мужчина занимался своим уловом. Он не слышал ни шагов позади себя, ни шепота принца:

– Вот твой шанс, Йуклюк! Этот рыбак!

Последний бесшумно подошел к рыбаку; он вытянул шест и быстро и внезапно оцарапал голое плечо мужчины зеленой точкой волшебного фрукта.

Китаец почувствовал царапину, представил, что это москит укусил его, поднял руку, чтобы прихлопнуть насекомое. Затем, с поднятой рукой, он рухнул, как будто пораженный молнией. Он лежал, застывший, одеревеневший, безжизненный, и принц Монголии увидел, что тело постепенно стало раздуваться и приобретать ужасный, серо-зеленый цвет, как будто человека убила бубонная чума.

– Ох! – спокойно улыбнулся принц. – Одним китайцем в мире меньше!

– Еще нет! – рассмеялся Йуклюк.

Снова он вытянул шест; снова поцарапал плечо рыбака, но в этот раз пурпурной точкой. И сразу же серо-зеленый цвет кожи сменился здоровым румянцем, раздутое тело приобрело свои обычные пропорции, и мужчина сел, оставшись невредим, за исключением огромного страха, который захлестнул его душу и заставил его бежать так быстро, как могли его ноги.

– Величайшая редкость в мире, – признал принц Монголии. – В этом нет сомнения. Куда более редкая и ценная, чем летающий ковер принца Персии, более чудесная, чем индийский кристалл! И все же… – Он запнулся, замолчал.

– И все же – что? – спросил знахарь.

– Подумает ли так Зобейда?

– Как она сможет устоять, Великий?

– Есть красота и романтика в ковре, который может разрезать небо, как ласточка; красота и романтика есть и в хрустальном шаре, который отражает пестрые сцены жизни. Но есть ли красота в этой… вещи, которая дает жизнь… да… но которая также дает смерть? Зобейда – женщина, она мягкосердечна. Мысль об этой мрачной вещи может заставить ее содрогнуться. Возможно, она станет бояться и ненавидеть ее – и бояться и ненавидеть дающего эту вещь.

– Несомненно, – прозвучал наглый ответ Йуклюка, – тебе повезло, что я буду членом твоей семьи. Мой мозг станет большим подспорьем тебе на долгие годы. Великий – он понизил голос, – используй это волшебное яблоко!

– Использовать его? Что ты имеешь в виду?

– Пошли доверенного гонца в Багдад как можно быстрее. Несомненно, среди слуг принцессы есть тот, чьи руку можно умягчить золотом.

– Да. Есть Лесная Вода, монгольская рабыня, которая хорошо мне служит.

– Хорошо. Передай ей сообщение, чтобы она отравила свою госпожу.


– Отравить ее? – Даже монгольский принц содрогнулся от такого предложения. – Зачем? Зачем мне нужна мертвая женщина?

Йуклюк улыбнулся, как он мог бы улыбнуться в ответ на лепет ребенка.

– Она будет отравлена медленно, – продолжил он. – Так, чтобы ко времени, когда ты приедешь в Багдад, она оказалась у порога смерти. Затем ты с помощью этого волшебного яблока вернешь ее к жизни. И не возникнет вопросов, кто из трех принцев принес величайшую редкость. Сама жизнь? Есть ли лучший подарок на земле?

Принц рассмеялся.

– Изысканные и гармоничные благодарности, – ответил он. – Я в самом деле рад, что ты теперь мой шурин. Твое время и таланты впустую растрачиваются на острове Вак. Как только я вернусь из Багдада со своей невестой, я назначу тебя Главным Судьей Императорского Окружного Суда, премьер-министром, Уравнителем Буддийской Веры, Начальником Императорских Евнухов и Рыцарем-Командующим Ордена Дракона с Пятью Когтями.

В тот же день в Багдад послали гонца с необходимыми инструкциями: «Спеши в Багдад. И в конце седьмой луны отдай приказ отравить принцессу». А принц с остальной свитой вернулся на материк на следующий день. Они путешествовали быстро, на перекладных лошадях и верблюдах, к месту встречи с остальными двумя принцами в Терек-эль-Бей. Ибо наступал конец пятой луны, и времени оставалось мало.





Глава VIII




Ахмед тоже путешествовал быстро; путешествовал на восток, всегда на восток, навстречу восходящему солнцу мира, восходящему солнцу его души. Конец пятой луны, говорил он сам себе, и его цель еще не видна. Он шагал по трудной, долгой дороге. Его душа следовала туда, куда вели ноги. Сильные потоки страстных желаний накатывали на него, как порывы сильнейшего ветра. То было путешествие тела, но то было и путешествие его духа. То были приключения тела, но то были и высокие, величественные приключения духа.

Все дальше и дальше с каждым днем он уходил от земли, которую знал прежде; от жизни, которой жил прежде. Все глубже и глубже он продвигался в гигантскую, космическую волшебную страну, где постепенно начинал постигать внутренний смысл ее символов, уроков и тайн. И все же, оставив позади весь ранее известный и осмысленный опыт, вступив в эту обширную и неведомую область духа, он ощутил энергию более значимую и тонкую, чем та, о существовании которой знал раньше; он начал видеть себя целым и соразмерным, он нашел свое место на более обширной шкале времени – на тех часах, где месяц мог показаться мимолетной, ничтожной секундой, а тысяча лет могла сокрыться в тени, как один день.

И все же, двигаясь вперед, он никогда не забывал о Зобейде. Мысль о ней жила в голове Ахмеда, как странное, дикое очарование, которое его окутывало, как сладкий и легкий поток, бегущий по склону горы.

Но в сердце рождалось сомнение – вернется ли он к ней когда-нибудь?

Пять месяцев уже прошли и никогда не вернутся, и он начал бояться судьбы, сомневаться в исходе, стремиться к покорности.

Покорности судьбе!

И он вспомнил, что сказало дерево в Зачарованном Саду: ему придется посоветоваться со Стариком Полуночного Моря – Моря Покорности Судьбе.

И он двинулся дальше.

В долине поднялся туман. Над туманом небо казалось плотным и тяжелым, оно приобрело ровный стальной цвет и оставалось чистым, только несколько облаков болезненного оливково-зеленого цвета протянулись с севера на юг; они казались суровым препятствием, которое Ахмед должен преодолеть, чтобы отправиться в неизвестное. Он полуобернулся и бросил взгляд через плечо. Там, позади него, росли горы. Они пели целыми днями, а ночами шептали хвалы Аллаху, жизни, зеленым звездам. С другой стороны тех гор была жизнь, которой он жил прежде. Теперь он уходил от нее в неизвестность, в долину, которую заливало красное и золотое пламя солнца, в которой сквозь туман сияли яркие изменчивые краски.

Что-то в этой туманной долине тревожило его; это глубоко проникало в его душу. Он торопился – торопился к пределу окончательно зрения и понимания.

Пока он спускался в долину, туман постепенно поднимался. Солнечные лучи дрожали на листьях, словно ноты, качающиеся на ветру ночи. Внезапно, когда Ахмед обошел гигантскую скалу, он увидел, как долину рассекает надвое сверкающая поверхность: огромное озеро открывало свое пространство яростному лику солнца. На плоском, однообразном пляже на многие мили тянулись заросли кустарника, редкие, серые, сухие, как китайские акварели; вдалеке они сливались с желтым прибоем. Дальше на западе тянулся длинный язык песка, и стройные покачивающиеся пальмы оставляли неизгладимые следы на открытом лазурном пространстве. Признаков жизни не наблюдалось, ни жужжания насекомых, ни кружения и полета птиц; только в нескольких футах от берега в хрупкой лодчонке качался бородатый старик, бесцельно орудуя одним овальным веслом и почти не двигаясь с места.

Здесь было одиноко, безумно одиноко, как будто миру пришел конец и не осталось ни прошлого, ни будущего. Одиночество завладело душой Ахмеда. Ему нужно было утешение, успокоение человеческого голоса. Поэтому он закричал старику в лодке:

– Эй, ты! Эй, ты!

Не было ответа; Ахмед повысил голос:

– Эй, ты! Скажи что-нибудь! Эй, ты, ты, в лодке, белобородый старик! Ты мусульманин или неверующий, человек или призрак?

А старик по-прежнему молчал, продолжая бесцельно грести. Ахмед, терзаемый безумным одиночеством, сел около берега, утомленный телом и душой. Небо над ним рдело розовым, дрожало, пылало, тонуло в рокоте надвигающегося вечера. Блуждающий ветер взбалтывал и встряхивал водные испарения, которые покрывали поверхность озера.

– Ох, Аллах! – молил Ахмед. – Научи меня покоряться Судьбе – Судьбе, дыханию твоей Божественной Воли!

Сон одолел его.

Когда он проснулся, была ночь – ночь полная, непроглядная, кромешная, с единственным лучом лунного света, который резко очерчивал силуэт старика, все еще бесцельно плывшего на своей хрупкой лодке – казалось, он не сдвинулся ни на дюйм. И тогда Ахмед поверил, что это и был Старик Полуночного Моря и что это озеро не что иное, как Море Покорности Судьбе. Он встал. И снова, приложив руки ко рту, он закричал старику, на этот раз повелительные нотки звучали в его голосе, полном вызова и нетерпения:

– Ты ли Старик Полуночного Моря?

Человек в лодке медленно повернул голову.

– Ты угадал! – лаконичный, немного ироничный ответ разнесся по воде.

– Иди ко мне! – закричал Ахмед.

– Зачем это?

– Потому что ты мне нужен.

– Я нужен многим. Я нужен всем. Только четверым с начала творения Аллаха я не был нужен. Первым был Моисей – мир ему! Вторым был Будда – мир ему! Третьим был Иисус – мир ему! И четвертым был пророк Мухаммед – мир ему! – Старик повернулся спиной к Ахмеду и еще больше сосредоточился на своей бесцельной гребле.

– Но, – закричал Ахмед еще громче, – я не могу обойтись без тебя! Я бедный человек, и душа моя в беде!