Аутодафе

Я переглянулся с Пугалом, оно недоуменно пожало плечами и, пока старый пеликан вопил, прыгал и крестился, украдкой покрутило пальцем у виска. Мол, чокнулся, с кем не бывает?

— Святой город, Людвиг! Родина величайших императоров, королевство и оплот веры, место, где были Петр, Павел, Лука и множество святых. Эти камни помнят их! Здесь столько реликвий! Думал ли я когда-нибудь, что увижу величайший из существующих городов? К сожалению, для этого пришлось умереть. Я хочу коснуться собора Святого Петра!

— Он недостроен.

— Какая разница! Могилы святых скрыты в его недрах. Я хочу им поклониться.

— Прямо сейчас? — удивился я. — У нас вроде как дела.

— Это у тебя дела. А я верую, так что собираюсь пройтись по улицам, где ходили эти великие люди, разнесшие знание на весь мир, точно цветы, разносящие пыльцу.

Вообще-то пыльцу с цветка на цветок обычно разносят пчелы, но я не стал цепляться к его словам:

— Следуй этой улицей, до Т-образного перекрестка, поворачивай налево, проходи через площадь, там направо до реки, через мост Ангельской защиты. А оттуда собор уже даже слепой увидит. Найди меня потом.

— Вернусь не раньше, чем сто тысяч раз прочитаю confiteor[20] за все твои прегрешения.

Иногда вспышки религиозного рвения этого богохульника, каковым Проповедник бывает в большинство дней своей не-жизни, меня серьезно изумляют.

Он подоткнул рясу и галопом унесся в указанном направлении, и Пугало смотрело на меня с укоризной. Оно считало, что я должен был указать неправильную дорогу. Тогда это было бы хотя бы смешно.

В Ливетте я в последний раз был больше десяти лет назад, но неплохо помнил улицы, поэтому не плутал, легко находя дорогу. Город был большим, настолько большим, что у него давно не существовало единой стены, и лишь несколько его частей, в основном самых старых, относящихся ко времени расцвета империи, сохранили стены и башни, которые, правда, теперь ни от кого не защищали. Войны в Литавии случались, но святой город они обходили стороной.

Императорская стена, Лунный форт, замок Вещающего Ангела, укрепления Риапано, цитадель Августа находились в городской черте и все еще слыли серьезными укреплениями, способными уберечь тех, кто укрывается за ними, но никак не город. Ливетта за свою тысячелетнюю историю слишком разрослась, расползлась в разные стороны и перестала надеяться на стойкость камня. Пришло время иных надежд — на порох, веру и силу клириков, очень не любивших, когда кто-то являлся в их город с оружием.

Контору «Фабьен Клеменз и сыновья», находящуюся в доме, стоявшем в самом начале квартала Праведниц, я не посещал очень давно, но меня там прекрасно помнили. Двое охранников в парадных ливреях, с лицами, на которых не было живого места от шрамов, предупредительно мне поклонились.

— Господин ван Нормайенн, доброго вам денечка. Нам сообщили, что вы можете заехать. Позвольте, я провожу вас, — встал со стула один из них.

Пугало, впервые оказавшееся в одном из представительств этой уважаемой компании, с интересом вертело одутловатой головой, а затем уперлось куда-то в подсобку. Проповедник ему как-то все уши прожужжал, что в подвалах таких контор золота видимо-невидимо. Видать, одушевленный решил проверить верность его слов.

В соседней комнате за прилавком сидел маленький, сутулый и ничем не примечательный господин с тусклым взглядом. Рядом крутился мальчишка-помощник. Увидев меня, клерк сказал ему что-то, тот серьезно кивнул и вышел.

— Господин ван Нормайенн, мой коллега известит тех, кто уже давно вас ожидает. Это займет некоторое время. Располагайтесь, чувствуйте себя как дома. Желаете нарарского бренди, а быть может, чего-то иного?

— Слишком рано для бренди. Я бы не отказался от чего-нибудь прохладного.

— Нарарская сангрия удовлетворит ваш вкус?

— Вполне.

Клерк посмотрел на охранника, и широкоплечий великан ушел исполнять мой заказ.

— Хочу вам сообщить, что посылка, которую вы отправляли несколько недель назад, дошла до адресата.

Значит, Мириам получила кинжал. Замечательно. Жаль только, что старина Рансэ об этом не узнает.

— И вас тоже ждет посылка. Сейчас я ее принесу.

Клерк ушел и вернулся с маленьким свертком, перетянутым бечевкой:

— Пожалуйста.

— Благодарю, — сказал я, убирая полученное в саквояж. — Могу ли я снять средства с моего счета?

— Разумеется. Сколько вам нужно?

Я прикинул:

— Пяти литавских флоринов будет достаточно.

— Подождите минуту, я принесу деньги.

Он удалился, скрывшись за бархатной занавеской. Почти сразу же появился охранник, поставивший на стол поднос с графином сангрии, бокалом и легкой закуской. Холодное вино с апельсинами, лимонной цедрой и яблоками было как нельзя кстати. Впрочем, я не стал им злоупотреблять. Сангрия пьется легко, графин может опустеть быстро и незаметно, но потом от нее внезапно отказывают ноги, и ты остаешься лежать где-то под столом.

Когда вернулся клерк, за ним притащилось Пугало. Надо думать, оно раскрыло главный секрет мироздания — место, где «Фабьен Клеменз» хранит деньги. Страшило присело на подоконник, едва не уронив цветочный горшок, и стало внимательно смотреть, как сотрудник компании отсчитывает деньги.

— Здесь десять дукатов, что равняется пяти литавским флоринам. Надеюсь, вас такой вариант устроит?

— Это даже лучше.

— Будьте добры вашу руку, — произнес он, внося цифры в толстую бухгалтерскую книгу.


Коснувшись моего запястья ивовым прутиком и изменив только ему видимые данные, он сказал:

— Вы двенадцать лет не были в нашем отделении.

— Но это не повлияло на память людей, служащих у вас.

— Мы предпочитаем брать на работу самых лучших, — улыбнулся он. — Желаете еще что-нибудь?

— Нет. Спасибо.

— Тогда не буду вас беспокоить. Отдыхайте.

За мной приехали только минут через сорок, когда Пугало уже устало бороться с искушением опробовать остроту серпа на ближайшем цветке в кадке.

Солдат, служивший в гвардии Его Святейшества, оказался в чине лейтенанта. Его черная куртка была с серебряными пуговицами, а шпага украшена серебряной печатью Риапано. Он, как и я, являлся уроженцем Альбаланда, так как только моему народу была пожалована привилегия охранять Святой Престол. Светлоглазый господин коснулся пальцем остроносой шляпы с лиловым пером:

— Господин ван Нормайенн, я Марк ван Лаут, лейтенант Третьей башни Риапано.[21] Мне поручено сопроводить вас в святой город, где вас ждут для аудиенции. Прежде чем мы отправимся, могу ли я взглянуть на ваш кинжал?

— Рад знакомству, лейтенант ван Лаут, — сказал я на родном языке, протягивая ему клинок.

Он взял его, внимательно и придирчиво изучил, особенно звездчатый сапфир на рукоятке, вернул мне:

— Все в порядке, страж. Я тоже рад знакомству с земляком. Как дела в Арденау?

— Не был там уже два года, — с сожалением ответил я.

— А я пять лет. Идемте. Спасибо за сотрудничество, — поблагодарил он клерка.

— Наша компания всегда рада услужить вам, господа, — сказал тот на прощание.

На улице нас ожидало четверо гвардейцев верхом, а рядом стояли две оседланные лошади. Одна принадлежала лейтенанту, другую дали мне.

— Давно я не видел столько альбаландцев разом, — пробормотал я. — Не думал, что буду этому так чертовски рад.

— За стенами Риапано еще четыре сотни земляков, господин ван Нормайенн, — улыбнулся лейтенант.

Я был удивлен такой встречей и таким сопровождением. Можно было обойтись гораздо меньшим официозом, но мне грех жаловаться. Мы двинулись через улицы, все так же запруженные народом, однако это не мешало ехать достаточно быстро. Лиловые перья на остроклювых шляпах служили прекрасным пропуском, и нам без проблем уступали дорогу. Гвардию Папы в Ливетте уважали, благо было за что.

Пугало шло рядом с моим стременем с самыми серьезными намерениями — проникнуть за стены Риапано и посмотреть на то, как живет глава Церкви. Я глазел по сторонам, поражаясь, сколько же здесь народу.

На многих домах висели флаги, на балконах пестрели цветы, так что столпотворение, по крайней мере, было оправдано — город отмечал день святого покровителя, и празднования длились уже вторую неделю.

Толпа облаченных в белое горожан скандировала:

— Белые! Белые!

Улица Ди Прозеро оказалась забита возами с обожженным кирпичом, медленно двигавшимися в сторону самой грандиозной стройки века — собору Святого Петра.

— Придется в объезд, через Кожевную, — сказал лейтенант гвардейцев одному из своих солдат, и тот недовольно кивнул.

На Кожевной бесновалась сумасшедшая толстая старуха, потрясающая кулаками и надсадно орущая:

— Песьи дети! Христопродавцы! Али забыли о том, что Антихрист не дремлет?! Молитвой и постом надо бороться с дьяволом, а вы веселитесь, да упадет апокалипсис на ваши головы!

Она орала это в лицо каждому, кто оказывался рядом, безумная, с раздробленным плечом и выступающими из-под одежды ребрами, перемолотыми тележным колесом. Прохожие, разумеется, никак на это не реагировали, никто из них не видел душу.

Она бросилась к нам, крича о том, что мы должны пасть с седел, пораженные божественной молнией, но, не добежав десяти ярдов, увидела мой кинжал и, крикнув:

— Нечестивый слуга дьявола уже среди вас! — поспешно скрылась в толпе, хотя я еще с минуту слышал ее крики, отражавшиеся от стен домов узкой улицы.

Пугало покрутило пальцем у виска, этот жест уже начал входить у него в привычку. Сумасшедшая душа была светлой, так что я не имел никаких прав ее преследовать и утихомирить.

Широкий мост через обмелевший Иберио связывал две части города между собой. С него уже был виден круглый замок Вещающего Ангела в излучине реки, идущие от него светло-коричневые стены Риапано, расходящиеся в разные стороны и теряющиеся за зонтичными елями, растущими здесь со времен первых крестовых походов. Над их вершинами торчали башни святого града, квадратные, с бело-золотыми флагами, реющими на ветру. Справа, на холме, сразу за пустырем, раньше бывшим императорским ипподромом, кипела грандиозная стройка.

Собор Святого Петра возводили уже триста лет, взамен древней церкви, стоявшей над могилой Петра, разрушенной во время старого землетрясения. Как говорили знающие люди, строительство стен и башен займет еще лет двести, и счастливы будут те, кто увидит здание в воплощенном виде и непостижимом величии. Сейчас были готовы четыре возвышающиеся над городом колокольни, центральный неф, над которым совсем недавно положили крышу, и папские гроты — грандиозное подземелье-усыпальница, выстроенное над кладбищем, где вместе с Папами упокоился и Петр, чья могила считалась краеугольным камнем всего строения.

За те двенадцать лет, что я не был в Ливетте, собор значительно вырос в размерах и сейчас уже превышал по высоте все виденные мной до этого. Работа не прекращалась ни на минуту, она продолжалась и днем, и ночью, а деньги на величайшее сооружение в истории человечества стекались в Ливетту со всего мира. Прежний Папа объявил, что все, кто пожертвуют на благое дело, будут спасены и прощены, а с учетом того, что грешнику нас каждый первый и мало кто желает отправиться в адское пекло, монеты на постройку жертвовали многие. И бедняки, и богатеи. Кто медяк, кто тысячу флотолийских флоринов. Крестьяне и князья не скупились, стройка двигалась вперед с максимально возможной скоростью, но конца и края ей видно не было.

Проповедник с Гертрудой как-то пытались подсчитать, какие суммы, переводимые через «Фабьен Клеменз и сыновья», оседают в карманах клириков и которая часть из них идет на собор, но, кроме предположений, ничего высказать так и не смогли.

Гремя барабанами и размахивая алыми флагами, вдоль набережной двигалась толпа людей, вопя:

— Красные! Красные!

— Квильчио? — поинтересовался я у лейтенанта.