Аномалия

– Так мы поженились? И живем здесь? – спрашивает Джоанна Джун. – Как прошла наша свадьба?

“Мы”, “наша” она произносит не нарочно, но даже в речи устанавливает некое равновесие между Джоанной Вудс и Джоанной Вассерман, которая носит ребенка Эби. Она не самозванка, не извращенка, а просто несчастная и всеми забытая.

Летний ветерок колышет серебристую листву, шум машин становится глуше. “Когда дуют ветры, они же откуда-то приходят”. Почему вдруг ей вспомнились эти строки, Джоанна не знает.

– Непонятно, что нам делать. С юридической точки зрения… – робко начинает первая.

Нет такого прецедента, – собирается ответить вторая и тут же думает: черт, она вылитая я, сразу подумала о правовой стороне вопроса. Она вспоминает о процессе Мартена Герра во Франции, в шестнадцатом веке. Самозванец Арно дю Тиль под видом Герра появляется в его родной деревне, живет с его женой и убеждает каждого встречного-поперечного, что он и есть тот, за кого себя выдает. Но по невероятному стечению обстоятельств Мартин Герр возвращается, и самозванец оказывается на виселице. Какой смысл говорить об этом, думает Джоанна, догадываясь, что в тот же самый момент этот случай пришел на ум и другой.

– Это тут ни при чем, – шепчет она.

Наступает тишина, в застекленную дверь тихо стучат, они все втроем разом оборачиваются к агентам ФБР, но те, то ли пугливые, то ли запуганные, не осмеливаются выйти на балкон.

– Сделайте себе кофе, – предлагает Эби, чтобы избавиться от них.

– А что Эллен? – спрашивает Джоанна Джун. – Как она?

– Все в порядке, она сегодня на процедурах. И… мне пришлось согласиться на место в “Дентон & Ловелл”. Я занимаюсь делом “Вальдео”, процесс гептахлора.

– Да ладно? С этим подонком Прайором? Ты… Я пошла на это?

– Он не подонок, это просто расхожее мнение, потому что он миллиардер.

Джоанна Джун в курсе. Это очевидная нелепость. Конечно, она поступила бы так же, чтобы заплатить за лечение, но еще и потому, что это все-таки, как ни крути, “Дентон & Ловелл”… Она машинально протягивает руку Эби, и он так же машинально сжимает ее. Заметив этот жест, вторая Джоанна начинает задыхаться, ужасная боль раздирает ей грудь. Ее сестра навсегда останется ее сестрой, но нового Эби у нее не будет. Одна любовь множится до бесконечности, другая неделима.

– Это ужасно. – Эби берет за руку и ее. – Я не люблю вас обеих. Я люблю одну женщину, ее зовут Джоанна.

Ему трудно говорить. Слезы, блестевшие у него в глазах, теперь безудержно текут по щекам. Столько слез.





Один ребенок, две мамы




Вторник, 29 июня 2021 года.

Париж, улица Мурильо

Двумя днями ранее Отдел психологических мероприятий ФБР передал спецслужбам дружественных стран свой протокол из пяти пунктов: подготовка, информирование, встреча, наблюдение и защита. Но все эти регламенты ничего не решают: в неприметном парижском особняке, который СВДК[35] сохранила, поменяв вывеску, в комнате с задернутыми тюлевыми занавесками, выходящей на парк Монсо, две Люси Богарт уже четверть часа проходят очную ставку друг с другом, и с первых же мгновений они сцепились не на шутку.

Это тотальная война. Люси Джун, вернувшись во Францию, сразу поняла, что ее не избежать. Люси Марч настроена так же категорически. Ее сын, их сын, квартира, фильмы, которые сейчас в работе, все, вплоть до шмоток, становится предметом кровопролитных сражений и дурацких стычек.

Психологи ожидали чего-то в этом роде: вот уже десять лет как Люси и ее сын живут вдвоем в замкнутом пространстве любви и нежности, молодая женщина никогда не рассматривала возможность совместной опеки с отцом ребенка, юным оболтусом, испугавшимся отцовства, который не пожелал заняться воспитанием сына и соблаговолил им хоть как-то заинтересоваться всего несколько лет назад. И что, теперь прикажете договариваться с этой другой Люси, безропотно смиряться с невыносимостью разлуки? Ни одна из них не согласится положить свою жизнь на алтарь пресловутого “душевного равновесия” ребенка, любимой присказки детских психиатров, ничего в этом не смыслящих. В материнской любви чудовищный эгоизм яростно борется с самой лучезарной щедростью.

– Луи не готов, – твердит Люси Марч.

– Он мой сын, – упорствует Люси Джун. – В той же степени, что и твой.

Люси Марч упрямо смотрит в пол. И отвечает, не поднимая головы:

– Важнее всего его душевное равновесие. Я против.

Против? Что значит “против”? По какому праву ей запретят видеться с сыном? Она не понимает, что она тоже его мать? Что она не менее законна? Люси Джун в ярости, она не может с собой совладать. И конечно, от точно такой же ярости бледнеют щеки второй Люси, от той же ярости дрожит и ее голос.

– Я больше ни одной ночи не останусь в отеле, – кричит Люси Джун. – У меня есть квартира. Вы вообще соображаете, каково мне? – Она делает глубокий вдох. – У меня ты жить не будешь.

Одна из психологинь еле слышно хмыкает. Тут нужен брачный консультант, специалист по разводам. Она собирается вмешаться, но тут Люси Джун неохотно добавляет:

– Ну не постоянно.

– Сложилась… беспрецедентная ситуация, мадам Богарт, – пытается влезть молодой человек из Министерства внутренних дел. Он недавно окончил ЭНА[36], выпуск имени Ханны Арендт, угодил прямо в кризисный отдел и теперь горько сожалеет об упущенной должности в Минсельхозе.

– Мы на пути к принятию решения… – запинаясь, говорит он.

– Я тут не более “лишняя”, чем мадам, проживающая у меня дома с моим сыном. Вы знаете, что мне уже пять дней не дают пообщаться с Луи?

Но злится она не только из-за Луи. Она еще ненавидит в другой Люси то, как дрожит ее подбородок в приступе бешенства, как она еле заметно поджимает уголки губ, и эту ее излюбленную манеру из последних сил сдерживать досаду под маской безразличия, и то, как она, сморщив нос, поднимает повыше очки. Знакомые ужимки. Но еще ее мгновенно очаровало изящество Люси, ну, ее собственное изящество, и ее тело, такое стройное, хрупкое, уязвимое, сразу пробуждающее в мужчинах инстинкт защитника и жажду обладания, – Люси Джун гневно смотрит на Люси Марч и думает о Рафаэле.

Люси познакомилась с ним год назад на съемочной площадке. Он оператор. Несмотря на приземистую фигуру и боксерский нос, Рафаэль вполне себе обаятелен. Она поняла, что он на нее запал. Время от времени она звонит ему: если он свободен, она приходит, наспех целует его, раздевается, ложится на кровать и хочет, чтобы он взял ее сзади, только так, оттягивая ей волосы и удерживая за бедра; она кончает, выгоняет его из себя, энергично ему дрочит, и стоит ему достичь наслаждения, как она тут же бросает его, наскоро принимает душ и немедленно уезжает. Ей ничего больше не надо. Какой там тайный сад, это уже выжженное пространство. Рафаэль не первый и не последний. Не любить намного проще.


Она навестила его за несколько дней до отъезда в Нью-Йорк с Андре.

В тот день, как обычно, войдя, она скинула пальто, сняла часы и кольцо из белого золота с сапфиром, подарок Андре, бросила ему: “У меня от силы полчаса”, – и он, почувствовав, что она очень торопится, так разволновался, что не смог за ней поспеть. Он встал на колени у нее между ног, ему хотелось нежно облизать ее, но, как всегда, она его оттолкнула: нет, перестань, зачем, и приняла привычную позу, так, чтобы он видел только ее волосы, ее спину, ее задницу. Несколько минут спустя она уже стояла под душем, и Рафаэль сказал:

– Знаешь, Люси, хорошо бы нам видеться почаще, а не ждать, пока в твоем ежедневнике выпадет пустая строчка. Мы могли бы пойти в ресторан или в театр.

Люси молча посмотрела на него, вытерлась, надела трусы и носки. Он продолжал:

– Или взяли бы и поехали на несколько дней в Брюгге, в Венецию, куда захочешь, только ты и я.

Она оделась полностью и внезапно холодно передразнила его:

– Только ты и я? Ты и я? Ты что, думаешь, что любишь меня, потому что у тебя встает, когда ты во мне, а я люблю тебя, потому что кричу “Возьми меня, трахни посильнее”, да? Мы не пара, Рафаэль, это не любовь, это пустышка, просто пустышка. Химия, туфта. Ты не понимаешь, что все это туфта!

Рафаэль ошарашенно замолк, а потом взорвался, выпалил:

– Вали! Вали отсюда!

Люси пожала плечами, забрала часы, надела кольцо на безымянный палец и ушла. Он закрыл за ней дверь, подошел к окну посмотреть, как она идет по улице, садится на скутер и исчезает из виду. Он так и стоял, убитый горем и униженный этой женщиной, которой он вроде как овладевает, но никогда не обладает ею. Он не сомневался, что через неделю или через месяц она позвонит ему как ни в чем не бывало, как будто ничего не произошло. Он откроет ей дверь, скажет: “Я думал, ты не вернешься”. Она удивленно посмотрит на него. И разденется.

Люси Джун считала, что ей никогда не будет стыдно за этот цирк. Не важно, что думает Рафаэль, что думали все остальные до него, но внезапно, стоя перед этой другой Люси со змеиным взглядом, знающей обо всем, вплоть до жутких сцен доминирования, которые возникают у нее в воображении и помогают кончить, Люси Джун замирает от отвращения. Вот она, во всей красе, голая, гадкая, непристойная. Это уже даже не выжженное пространство, а помойка под открытым небом.

Она вздрагивает. Интересно, Люси Марч тоже сейчас подумала о Рафаэле? Продолжает ли она с ним видеться? А не все ли равно?

– Я вообще не уверена, – говорит Люси Марч, – что Луи готов встретиться, как бы это сказать… с двумя мамами…

– Он очень умный мальчик, очень взрослый, – подает голос психолог. – Судя по его реакциям, он справится с ситуацией. Ему решать.

Дело в том, что Луи уже в курсе. Спецслужбы потребовали, чтобы он приехал с Люси Марч, и вот уже больше часа в соседней комнате с ним беседует детский психолог. Луи понял, что у него не две мамы, а дважды одна и та же мама. Когда психологине показалось, что момент настал, она включила монитор, ретранслирующий без звука встречу обеих Люси.

– Ни фига себе, – только и сказал мальчик, вытаращив глаза.

Психологиня засмеялась, кивнула. Да, именно что ни фига себе. Она повторила ему, что это секрет, что его надо обязательно хранить и что это может быть опасно. Но Луи заботит другое:

– Меня попросят выбрать одну из двух? Потому что, когда родители разводятся, детей спрашивают, с кем они хотят жить, с отцом или с матерью. Ну, тут, конечно, не совсем тот случай.

Луи прав, это не совсем тот случай, отмечает про себя психолог, и все же ради блага мальчика придется заключить некий пакт или, скорее, альянс, прийти к какому-то соглашению, не обидев ни одну из Люси.

Луи не может ни сформулировать это, ни даже признаться себе, но его любимая мама – трехмесячной давности, та, что каждый вечер звонила Андре, долго говорила с ним по телефону и несколько раз в неделю отвозила сына к бабушке. Для Луи, самого ее дорогого человека, вторжение в их жизнь веселого седого верзилы стало облегчением. Обычный распорядок был нарушен, Луи нравилась безмятежность матери, ее смех и задумчивые взгляды. У менее вездесущей мамы были свои преимущества, и когда она ушла от Андре, Луи снова занял центральное место, с сожалением вернувшись к их привычному укладу жизни старой супружеской пары.

Он знает Андре уже три года, а по его шкале времени это целая вечность. Каждое лето архитектор приглашал их в свой дом на юге. Именно там Андре как-то вечером достал с чердака старый сундучок и научил его играть в “Подземелья и драконы”, изобретать миры, замки, вживаться в своего персонажа, сражаться с орками и монстрами. Он подарил ему этот сундучок и наборы многогранных кубиков, показал, как вычислять свои шансы, выбирать лучшее оружие, лучшую тактику. Всего за несколько партий Луи стал эльфом-колдуном третьего уровня, а его мать гномшей-лучницей. А еще Андре научил его загадывать загадки.

– Хотите загадку? – спрашивает Луи.

– Давай, – улыбается психолог.

– У бедных это есть, у богатых нет, а если это съесть, то умрешь.

Психолог сдается.

– Это ничего.

– Ничего?

– Ничего. У бедных ничего нет, богатым ничего не надо, и если ничего не есть, то умрешь.

– Отличная загадка. Я ее запомню.

– Может, бросить кубики, чтобы узнать, с какой мамой я останусь? – неожиданно предлагает Луи.

Психолог улыбается ему в ответ. Малларме, в общем, рассуждал верно, но в данном случае, скажем так, бросок костей не исключает пакостей. И потом, ей очень понравился “Дайсмен, или Человек жребия” Люка Райнхарта, культовый роман семидесятых, в котором психиатр, погибающий от скуки и неудовлетворенности, разыгрывает в кости каждое свое решение. Ее поражает умная стратегия, выбранная Луи в попытке избежать ужасного надрыва, его спонтанная ирония, признак зрелости, и тут вдруг ей становится совершенно очевидно, что Луи прав. Так и надо поступить – Луи останется хозяином своей жизни, ему не придется взваливать на себя бремя решения.

– Отличная идея, Луи, – кивает психолог.

Но мальчик сам должен установить правила.

– Как ты себе это представляешь?

– В начале недели я сыграю семь раз, по разу на каждый день. Если на понедельник выпадет четное число, то это одна мама, а нечетное – другая и т. д.

– Почему бы и нет.

Она быстро подcчитала в уме – риск для каждой Люси лишиться сына на целую неделю – один из ста, и один на тысячу, если брать десять дней подряд. То есть Люси не будут ущемлены и не возразят против приговора кубиков. Как-нибудь уж они сорганизуются.