Аномалия
Часть 20 из 39 Информация о книге
Для доступа к библиотеке пройдите авторизацию
Пудловски долго благодарила каждого из участников, затем распрощалась с ними.
В вертолете по пути на базу она позвонила Эдриану Миллеру.
– Ну что, – спросил математик, – как все прошло?
– Как нельзя лучше, – вздохнула Пудловски. – Как нельзя лучше.
Ее мобильник завибрировал. Смс от POTUS[31].
Great job! – написал президент.
Ангар
Суббота, 26 июня 2021 года.
Ангар B, база ВВС Макгуайр
– Что?! Они танцуют! – восклицает Сильверия, глядя вниз.
В северном углу пассажиры раздвинули столы и правда танцуют. Подростки, дети, и не только, дрыгаются под новый хит Эда Ширана So tired of being me, это нечто среднее между R&B и дэнсхоллом, впрочем, Сильверия мало что в этом понимает, да и стоящие рядом Пудловски и Митник тоже ничем не могут ему помочь.
Как же давно он не танцевал. Два года назад с дочерью, открывая ее свадебный бал? Пожалуй. В тот день они вальсировали под Луи Армстронга, он – с трудом втиснувшись в костюм, она – радостно вырываясь из оков белоснежного платья. Сильверия недавно вернулся из Афганистана, он кружился с Джиной и хохотал, и Джина хохотала, кружась в объятиях отца, но этот вихрь закручивал в его голове мерзкие образы войны. Даже с закрытыми глазами, даже после трех кружек пива, даже утопая в сладком аромате ее духов, Сильверия понимал, что его мир все меньше и меньше напоминает wonderful world. Несмотря ни на что, он танцевал с ней вальс, гнал прочь от себя кровь, порох и пустыню и плевал в морду всем демонам ада.
– Кто им разрешил поставить музыку? – злится Сильверия.
– А что, неплохая идея, – говорит Джейми Пудловски. – Детям уже показывают кино, скоро им раздадут настольные игры, шахматы, карты. Надеюсь, мы немного разрядим обстановку.
– Ладно, пусть танцуют.
Генерал посмотрел на часы: еще только два, а он уже выдохся, словно дело к ночи. Сверху, с платформы, где он стоит, ангар кажется городком палаток песочно-камуфляжных оттенков и белых сборных конструкций – этакое временное поселение, провонявшее прогорклым жиром и антисептиком. Военная логистика адаптируется, как может, к гражданским лицам, чуждым всякой дисциплине. Солдаты мало что знают о происходящем, проще говоря, ничего не знают, и их единственная задача – не сообщать никому, какое сегодня число. Большинство из них усердно охраняет двери, некоторым разрешили заняться детьми. Сильверия утроил контингент и, обнаружив, что его люди нервничают, заменил им ручные пулеметы на электрошокеры.
Да, Патрик Сильверия устал, и при этом он наслаждается ощущением полноты жизни. Впервые его интересуют другие вопросы, а не только почему он в итоге стал генералом Сильверия, кавалером Креста Военно-воздушных сил, медали “Пурпурное сердце” и ордена “Легион почета”. В детстве он хотел пойти в медицину, чтобы вылечить умирающую мать, в юности пытался выучиться на актера, потом взялся за теоретическую физику. Но попутного ветра так и не дождался. Ему не удалось получить стипендию в Университете Лоуренса, его отец умер от лейкемии, а красавица Майра ушла от него к старику тридцати пяти лет. Тогда, на спор, он сдал экзамены, его приняли в Вест-Пойнт, и он единственный в своем выпуске не был потомственным военным. С тех пор он постоянно вопрошает то, что принято называть судьбой: а что, если бы в восемнадцать лет ему все-таки дали роль второго плана в криминальной комедии на Бродвее, а что, если бы Ханна так быстро не забеременела, а в 2003 году, во время апрельского наступления, он не смог бы сбить этот чертов “МиГ-25” над Мосулом? Вот и ответ: он должен был проделать этот произвольный путь именно для того, чтобы в один прекрасный день, оказавшись на вершине металлической платформы в ангаре “Локхида-Гэлэкси” в окружении нобелевских лауреатов, опереться на крашенные суриком перила, прямо над толпой людей, появившихся ниоткуда.
– Спущусь в логово льва, – решился Сильверия.
– Там сейчас чуть не разразился бунт, – возразила Пудловски. – Они вас сожрут…
– Мне, может, только того и надо.
– Я совсем забыл, – спохватился Митник, – среди пассажиров есть одна адвокатесса… Джоанна Вудс. Я не юрист, но ее досье выглядит довольно убедительно, хотя оно и весьма… красочное.
– Красочное? – удивился Сильверия.
– Она составляет жалобы на рисовальной бумаге, которую раздали детям, и их же цветными фломастерами.
Генерал вздохнул. На ум ему пришло с десяток анекдотов про адвокатов, в том числе один просто отличный – про разницу между адвокатом и клещом, но он предпочел промолчать. Все равно никому легче не станет.
– Если что, мэтр Вудс сидит в первом ряду, стол четырнадцать, с командиром корабля.
У Сильверии такой ошеломленный вид, что Митник добавляет:
– Генерал, если бы вы чаще посматривали на экран своего планшета, вы бы поняли, что мы установили на стенах сотни камер высокого разрешения и столько же микрофонов направленного действия. В интерфейсе предусмотрена система распознавания лиц и анализ речи на всех языках с синхронным переводом. Кликните на фамилию пассажира, и текст отобразится в реальном времени. А букеты из сухих цветов на столах – просто чудо электроники. Палатки тоже прослушиваются.
– Браво. В туалете хотя бы ничего нет?
– Мы это обсуждали, но в итоге все же нет.
Ни один мускул не дрогнул на лице Митника. Интересно, подумал Сильверия, это он так шутит и не колется или всерьез.
– Раз уж вы такой молодец, Митник, у вас наверняка найдется фото сбежавшего пассажира…
– Нет, камеры и микрофоны повесили только вчера утром. Он уже смылся к тому моменту. Мы знаем, что в Париже он зарегистрировался на рейс под именем Михаэля Вебера. Налицо узурпация личности, он путешествовал по австралийским документам, а это одна из немногих стран, все еще не перешедших на биометрические паспорта. В Австралии проживают десятки Михаэлей Веберов, но наш, водитель школьного автобуса, обитает в Голд-Косте, и он никогда не покидал своего города. Снять отпечатки с кресла в “боинге” не удалось. Мы собрали подносы с едой, столовые приборы. После того как мы исключили ДНК пассажиров, остались еще ДНК тех, кто готовил лотки. Представим себе, что мы по счастливой случайности обнаружим его след, узнаем цвет кожи и глаз, структуру волос, возраст, облик, создадим генетический фоторобот и будем искать его в соцсетях. Но все равно чудес не бывает.
– А снимки с бортовых камер?
– Он зарезервировал место 30E, а оно не попадает в поле зрения камер наблюдения, и даже на посадке мы не нашли ни одного плана, где было бы видно его лицо. Мы опросили пассажиров, сидевших рядом с ним, но никто не обратил на него внимания. Составили фоторобот. Толстые очки, длинные волосы, усы – то есть детали, которые бросаются в глаза и отвлекают от главного. На протяжении всего полета он не снимал капюшон.
– А записи с камер в Шарль-де-Голле?
– Это было в марте, и большую их часть уже стерли. На тех немногих, что сохранились, абсолютно ничего нет. Такой невидимка наверняка профессионал.
– А как он выбрался из ангара?
– Взломал дверь, когда началась паника из-за пожара. Он, вероятно, сам его и устроил. Никаких отпечатков ни на ручке двери, ни на железяке, которой он орудовал. В полдень в Нью-Йорке обнаружили украденный пикап. Он его сжег. Говорю вам, профессионал.
– Продолжайте поиски. Даже муравей оставляет след.
– Крылатый муравей – не особенно, – хмыкнул Митник.
Вопросы Мередит
Суббота, 26 июня 2021 года, 7.30.
База ВВС США Макгуайр
– Я отказываюсь быть программой, – злится Мередит. – Эдриан, если это предположение верно, то мы попали в платоновскую пещеру, только в степени n. Вот ужас-то! Мы получаем доступ исключительно к поверхности реального мира, без всякой надежды достичь истинного знания, но это еще куда ни шло. А вот если даже эта поверхность – иллюзия, тут хоть стреляйся.
– Не знаю, может ли программа застрелиться, – успокаивает ее Эдриан, протягивая ей третий кофе за утро.
Но Мередит распсиховалась не на шутку, от нее просто искры летят, даже если это, скорее всего, побочный эффект модафинила, который она принимает по одной таблетке каждые шесть часов, чтобы не заснуть. На Эдриана обрушивается поток вопросов, но ответов она даже не требует. Обо всем подряд.
– Тот факт, что я не люблю кофе, тоже записан в моей программе? А мое вчерашнее похмелье, когда я накачалась текилой, тоже симуляция? Если программа умеет желать, любить и страдать, каковы тогда алгоритмы любви, страдания и желания? Следуя программе, я должна разъяриться, выяснив, что я программа? Остается ли мне тем не менее свобода воли? Неужели все предусмотрено, запрограммировано, неизбежно? Какова доза хаоса, допущенная в этой симуляции? Ну какой-то хаос в ней есть по крайней мере? Получается, у нас вообще нет надежды доказать, что, уф, на самом деле мы не участники симуляции?
Трудно, собирается ответить ей Эдриан, провести эксперимент, в результате которого эта гипотеза была бы признана недействительной, поскольку симуляция, не будь дура, выдаст результат, доказывающий обратное. Тем не менее они уже тридцать часов упорно придумывают такой эксперимент. Кстати, астрофизики пытаются наблюдать за поведением космических лучей ультравысоких энергий. Они считают, что невозможно, применяя “реальные” законы физики, симулировать их со стопроцентной точностью. Аномалии в их поведении могли бы доказать, что реальность нереальна. Пока что это ничего не дало.
Эдриану противна сама идея симуляции, притом что он выбрал Карла Поппера светочем своих штудий эпистемологии, доброго старого Поппера, для которого теория не носит научного характера, если ничто не может ее опровергнуть… Но как ни крути, при прочих равных самое простое объяснение часто оказывается правильным. Самое простое и самое неудобное: появление самолета вовсе не сбой в симуляции – его бы тогда элементарно “стерли” и вернулись бы на несколько секунд назад, какие проблемы. Нет. Это конечно же проверка: как воспримут миллиарды виртуальных существ доказательство своей виртуальности?
Но Эдриан не успевает возразить, потому что Мередит несется дальше:
– А что, если мы живем в эпоху, которая является всего лишь иллюзией, где каждое кажущееся столетие длится какую-то долю секунды в процессорах гигантского компьютера? Тогда что такое смерть, как не просто end в строчке кода?
Что, если Гитлер и Холокост существуют только в нашей симуляции и еще в некоторых других, что, если шесть миллионов еврейских программ были уничтожены миллионами нацистских? А изнасилование – это программа-самец, насилующая программу-самку? Что, если параноидальные программы ничуть не более прозорливы, чем все остальные системы? Что, если эта сумасшедшая гипотеза – самая проработанная форма теории заговора, проработанной в рамках самого грандиозного из возможных заговоров?
Что за извращение разрабатывать программы, одни из которых моделируют кретинов, а другие – людей достаточно умных, чтобы не страдать от того, что их окружают первые, и еще программы, симулирующие музыкантов, и программы, симулирующие художников, и писателей, пишущих книги, которые читают еще какие-то там программы? Или, скорее, уже никто не читает? Кто создал программы “Моисей”, “Гомер”, “Моцарт”, “Эйнштейн” и зачем такое количество программ, лишенных каких бы то ни было достоинств, проживающих свое электронное существование, ничего или почти ничего не привнося в усложнение симуляции?
Или же, или, – злится Мередит пуще прежнего, – мы суть симуляции кроманьонского мира, созданные неандертальцами, которые, вопреки расхожему мнению, действительно добились успеха пятьдесят тысяч лет назад? И им захотелось увидеть, что могли бы совершить гиперагрессивные африканские приматы, если бы они, бедолаги, не исчезли с лица земли? Ну хорошо, тут зачет, теперь они это знают, кроманьонец так неизлечимо туп, что сам разрушил свою виртуальную среду, вырубил леса и загрязнил океаны, несусветно размножился, сжег все ископаемое топливо, и к тому же подавляющее большинство представителей этого вида вымрет от жары и идиотизма максимум через пятьдесят симулированных лет. С таким же успехом нашу симуляцию могли запустить потомки динозавров, которых не уничтожил никакой метеорит, и они потешаются, наблюдая, как млекопитающие правят миром? А может, мы живем в мире, построенном на основе углерода и двойной спирали ДНК, во вселенной, симулированной инопланетянами, чья жизнь организуется, например, на основе серы и тройного геликоида? А вдруг, вдруг мы все – существа, симулированные другими существами, тоже симулированными в еще большей симуляции, и все симулированные вселенные просто убираются одна в другую как столикматрешка?
Как мы вообще узнаем, на что похожи? Допустим, в программе я белая молодая тощая брюнетка, длинноволосая и черноглазая, но почему бы симуляции не позабавиться, создав множество вариаций моего лица или моего тела – по числу собеседников?
И кстати, Эдриан, – Мередит буквально задыхается от бешенства, – вот еще одна идея, и не такая уж абсурдная: неужели после нашей фальшивой смерти есть фальшивая жизнь? А что, этим столь выдающимся существам, столь гениальным, ничего бы не стоило, между прочим, увенчать свою симуляцию липовым раем, дабы вознаградить все эти достойные похвалы, послушные программки, покорявшиеся диктату каждой следующей доксы? Почему бы им не создать рай для добропорядочных мусульманских программ, которые всегда ели халяльную пищу и, благочестиво обращаясь в сторону Мекки, молились Аллаху по пять раз на дню? Рай для католических программ, ходивших к исповеди каждое воскресенье? Рай для программ-почитательниц Тлалока, ацтекского бога дождя, принесенных в жертву на вершине пирамид и вернувшихся на Землю в обличье бабочек?
А что, если существует к тому же и тысяча адов для позорных программ-отступниц, неверных или вольнодумных, тысяча геенн огненных, где свободные умы будут гореть без передышки в вечной виртуальной пытке и их будут осаждать красные демоны и пожирать монстры с жуткими мордами? Или, дальше – больше, почему эти гениальные шутники не сообразили, что каждая религиозная программа может молиться неправильному Богу. И когда ты умрешь, сюрпрайз, приятель, ты был баптистом, буддистом, иудеем, мусульманином? А надо было мормоном, козел! Давайте все, кыш в ад!
В конце концов, ацтекские боги неоднократно создавали мир и несколько раз его разрушали: Оцелотонатиух бросал людей на съедение ягуарам, Эхекатонатиух превращал их в обезьян, Киауитонатиу погребал под огненным дождем, а божество Атонатиух затопило и преобразило в рыб.
Вот такими вопросами задается Мередит или, как знать, ее программа, в которой их записано хоть отбавляй – о мире и об ацтекских богах. Кроме того, при всем уважении к монотеизму разброд мира проще было бы объяснить бесконечным конфликтом между богами.
Мередит внезапно захотелось кофе, притом что она вообще-то его не любит, и она вступила в неравную борьбу с непокорной кофеваркой – вот засранцы, запрограммировали даже поломки в своей симуляции, – и когда наконец черная пенистая жидкость соблаговолила потечь, она повернулась к молчащему Эдриану.
Он смотрит на нее с пламенеющим восторгом в сердце. Ему определенно нравится в ней все – румянец, вспыхивающий на щеках, когда она сердится, капелька пота на кончике носа и то, как болтаются на ее худющем теле свободные рубашки. Вдруг его порыв к ней тоже запрограммирован? Да плевать. Жизнь, может, и начинается как раз в тот момент, когда понимаешь, что ее нет.
Им-то какая разница, в конце концов? Симуляция они или нет, они живут, чувствуют, любят, страдают, творят и умрут, оставив в симуляции свой крошечный след. Какой смысл в знании? Всегда следует предпочитать науке неведение. Незнание – верный друг, а правда отнюдь не кузнец счастья. Пусть они и симулированные, зато счастливые.
Мередит сделала глоток горького кофе.
– Спасибо, что позвал меня сюда, Эдриан, – улыбнулась она. – Мое бешенство пропорционально остроте того, что мы переживаем. Я безумно счастлива, что сижу в этой лодке вместе с тобой.
Англичанка-топологиня смеется, и в это мгновение ей тоже наплевать, симуляция она или нет, и ее радость вовсе не побочка модафинила. Она запевает на мотив I Can't Get No Satisfaction:
I can be no no no no simulation
No no no
And I cry and I cry and I cry!
В вертолете по пути на базу она позвонила Эдриану Миллеру.
– Ну что, – спросил математик, – как все прошло?
– Как нельзя лучше, – вздохнула Пудловски. – Как нельзя лучше.
Ее мобильник завибрировал. Смс от POTUS[31].
Great job! – написал президент.
Ангар
Суббота, 26 июня 2021 года.
Ангар B, база ВВС Макгуайр
– Что?! Они танцуют! – восклицает Сильверия, глядя вниз.
В северном углу пассажиры раздвинули столы и правда танцуют. Подростки, дети, и не только, дрыгаются под новый хит Эда Ширана So tired of being me, это нечто среднее между R&B и дэнсхоллом, впрочем, Сильверия мало что в этом понимает, да и стоящие рядом Пудловски и Митник тоже ничем не могут ему помочь.
Как же давно он не танцевал. Два года назад с дочерью, открывая ее свадебный бал? Пожалуй. В тот день они вальсировали под Луи Армстронга, он – с трудом втиснувшись в костюм, она – радостно вырываясь из оков белоснежного платья. Сильверия недавно вернулся из Афганистана, он кружился с Джиной и хохотал, и Джина хохотала, кружась в объятиях отца, но этот вихрь закручивал в его голове мерзкие образы войны. Даже с закрытыми глазами, даже после трех кружек пива, даже утопая в сладком аромате ее духов, Сильверия понимал, что его мир все меньше и меньше напоминает wonderful world. Несмотря ни на что, он танцевал с ней вальс, гнал прочь от себя кровь, порох и пустыню и плевал в морду всем демонам ада.
– Кто им разрешил поставить музыку? – злится Сильверия.
– А что, неплохая идея, – говорит Джейми Пудловски. – Детям уже показывают кино, скоро им раздадут настольные игры, шахматы, карты. Надеюсь, мы немного разрядим обстановку.
– Ладно, пусть танцуют.
Генерал посмотрел на часы: еще только два, а он уже выдохся, словно дело к ночи. Сверху, с платформы, где он стоит, ангар кажется городком палаток песочно-камуфляжных оттенков и белых сборных конструкций – этакое временное поселение, провонявшее прогорклым жиром и антисептиком. Военная логистика адаптируется, как может, к гражданским лицам, чуждым всякой дисциплине. Солдаты мало что знают о происходящем, проще говоря, ничего не знают, и их единственная задача – не сообщать никому, какое сегодня число. Большинство из них усердно охраняет двери, некоторым разрешили заняться детьми. Сильверия утроил контингент и, обнаружив, что его люди нервничают, заменил им ручные пулеметы на электрошокеры.
Да, Патрик Сильверия устал, и при этом он наслаждается ощущением полноты жизни. Впервые его интересуют другие вопросы, а не только почему он в итоге стал генералом Сильверия, кавалером Креста Военно-воздушных сил, медали “Пурпурное сердце” и ордена “Легион почета”. В детстве он хотел пойти в медицину, чтобы вылечить умирающую мать, в юности пытался выучиться на актера, потом взялся за теоретическую физику. Но попутного ветра так и не дождался. Ему не удалось получить стипендию в Университете Лоуренса, его отец умер от лейкемии, а красавица Майра ушла от него к старику тридцати пяти лет. Тогда, на спор, он сдал экзамены, его приняли в Вест-Пойнт, и он единственный в своем выпуске не был потомственным военным. С тех пор он постоянно вопрошает то, что принято называть судьбой: а что, если бы в восемнадцать лет ему все-таки дали роль второго плана в криминальной комедии на Бродвее, а что, если бы Ханна так быстро не забеременела, а в 2003 году, во время апрельского наступления, он не смог бы сбить этот чертов “МиГ-25” над Мосулом? Вот и ответ: он должен был проделать этот произвольный путь именно для того, чтобы в один прекрасный день, оказавшись на вершине металлической платформы в ангаре “Локхида-Гэлэкси” в окружении нобелевских лауреатов, опереться на крашенные суриком перила, прямо над толпой людей, появившихся ниоткуда.
– Спущусь в логово льва, – решился Сильверия.
– Там сейчас чуть не разразился бунт, – возразила Пудловски. – Они вас сожрут…
– Мне, может, только того и надо.
– Я совсем забыл, – спохватился Митник, – среди пассажиров есть одна адвокатесса… Джоанна Вудс. Я не юрист, но ее досье выглядит довольно убедительно, хотя оно и весьма… красочное.
– Красочное? – удивился Сильверия.
– Она составляет жалобы на рисовальной бумаге, которую раздали детям, и их же цветными фломастерами.
Генерал вздохнул. На ум ему пришло с десяток анекдотов про адвокатов, в том числе один просто отличный – про разницу между адвокатом и клещом, но он предпочел промолчать. Все равно никому легче не станет.
– Если что, мэтр Вудс сидит в первом ряду, стол четырнадцать, с командиром корабля.
У Сильверии такой ошеломленный вид, что Митник добавляет:
– Генерал, если бы вы чаще посматривали на экран своего планшета, вы бы поняли, что мы установили на стенах сотни камер высокого разрешения и столько же микрофонов направленного действия. В интерфейсе предусмотрена система распознавания лиц и анализ речи на всех языках с синхронным переводом. Кликните на фамилию пассажира, и текст отобразится в реальном времени. А букеты из сухих цветов на столах – просто чудо электроники. Палатки тоже прослушиваются.
– Браво. В туалете хотя бы ничего нет?
– Мы это обсуждали, но в итоге все же нет.
Ни один мускул не дрогнул на лице Митника. Интересно, подумал Сильверия, это он так шутит и не колется или всерьез.
– Раз уж вы такой молодец, Митник, у вас наверняка найдется фото сбежавшего пассажира…
– Нет, камеры и микрофоны повесили только вчера утром. Он уже смылся к тому моменту. Мы знаем, что в Париже он зарегистрировался на рейс под именем Михаэля Вебера. Налицо узурпация личности, он путешествовал по австралийским документам, а это одна из немногих стран, все еще не перешедших на биометрические паспорта. В Австралии проживают десятки Михаэлей Веберов, но наш, водитель школьного автобуса, обитает в Голд-Косте, и он никогда не покидал своего города. Снять отпечатки с кресла в “боинге” не удалось. Мы собрали подносы с едой, столовые приборы. После того как мы исключили ДНК пассажиров, остались еще ДНК тех, кто готовил лотки. Представим себе, что мы по счастливой случайности обнаружим его след, узнаем цвет кожи и глаз, структуру волос, возраст, облик, создадим генетический фоторобот и будем искать его в соцсетях. Но все равно чудес не бывает.
– А снимки с бортовых камер?
– Он зарезервировал место 30E, а оно не попадает в поле зрения камер наблюдения, и даже на посадке мы не нашли ни одного плана, где было бы видно его лицо. Мы опросили пассажиров, сидевших рядом с ним, но никто не обратил на него внимания. Составили фоторобот. Толстые очки, длинные волосы, усы – то есть детали, которые бросаются в глаза и отвлекают от главного. На протяжении всего полета он не снимал капюшон.
– А записи с камер в Шарль-де-Голле?
– Это было в марте, и большую их часть уже стерли. На тех немногих, что сохранились, абсолютно ничего нет. Такой невидимка наверняка профессионал.
– А как он выбрался из ангара?
– Взломал дверь, когда началась паника из-за пожара. Он, вероятно, сам его и устроил. Никаких отпечатков ни на ручке двери, ни на железяке, которой он орудовал. В полдень в Нью-Йорке обнаружили украденный пикап. Он его сжег. Говорю вам, профессионал.
– Продолжайте поиски. Даже муравей оставляет след.
– Крылатый муравей – не особенно, – хмыкнул Митник.
Вопросы Мередит
Суббота, 26 июня 2021 года, 7.30.
База ВВС США Макгуайр
– Я отказываюсь быть программой, – злится Мередит. – Эдриан, если это предположение верно, то мы попали в платоновскую пещеру, только в степени n. Вот ужас-то! Мы получаем доступ исключительно к поверхности реального мира, без всякой надежды достичь истинного знания, но это еще куда ни шло. А вот если даже эта поверхность – иллюзия, тут хоть стреляйся.
– Не знаю, может ли программа застрелиться, – успокаивает ее Эдриан, протягивая ей третий кофе за утро.
Но Мередит распсиховалась не на шутку, от нее просто искры летят, даже если это, скорее всего, побочный эффект модафинила, который она принимает по одной таблетке каждые шесть часов, чтобы не заснуть. На Эдриана обрушивается поток вопросов, но ответов она даже не требует. Обо всем подряд.
– Тот факт, что я не люблю кофе, тоже записан в моей программе? А мое вчерашнее похмелье, когда я накачалась текилой, тоже симуляция? Если программа умеет желать, любить и страдать, каковы тогда алгоритмы любви, страдания и желания? Следуя программе, я должна разъяриться, выяснив, что я программа? Остается ли мне тем не менее свобода воли? Неужели все предусмотрено, запрограммировано, неизбежно? Какова доза хаоса, допущенная в этой симуляции? Ну какой-то хаос в ней есть по крайней мере? Получается, у нас вообще нет надежды доказать, что, уф, на самом деле мы не участники симуляции?
Трудно, собирается ответить ей Эдриан, провести эксперимент, в результате которого эта гипотеза была бы признана недействительной, поскольку симуляция, не будь дура, выдаст результат, доказывающий обратное. Тем не менее они уже тридцать часов упорно придумывают такой эксперимент. Кстати, астрофизики пытаются наблюдать за поведением космических лучей ультравысоких энергий. Они считают, что невозможно, применяя “реальные” законы физики, симулировать их со стопроцентной точностью. Аномалии в их поведении могли бы доказать, что реальность нереальна. Пока что это ничего не дало.
Эдриану противна сама идея симуляции, притом что он выбрал Карла Поппера светочем своих штудий эпистемологии, доброго старого Поппера, для которого теория не носит научного характера, если ничто не может ее опровергнуть… Но как ни крути, при прочих равных самое простое объяснение часто оказывается правильным. Самое простое и самое неудобное: появление самолета вовсе не сбой в симуляции – его бы тогда элементарно “стерли” и вернулись бы на несколько секунд назад, какие проблемы. Нет. Это конечно же проверка: как воспримут миллиарды виртуальных существ доказательство своей виртуальности?
Но Эдриан не успевает возразить, потому что Мередит несется дальше:
– А что, если мы живем в эпоху, которая является всего лишь иллюзией, где каждое кажущееся столетие длится какую-то долю секунды в процессорах гигантского компьютера? Тогда что такое смерть, как не просто end в строчке кода?
Что, если Гитлер и Холокост существуют только в нашей симуляции и еще в некоторых других, что, если шесть миллионов еврейских программ были уничтожены миллионами нацистских? А изнасилование – это программа-самец, насилующая программу-самку? Что, если параноидальные программы ничуть не более прозорливы, чем все остальные системы? Что, если эта сумасшедшая гипотеза – самая проработанная форма теории заговора, проработанной в рамках самого грандиозного из возможных заговоров?
Что за извращение разрабатывать программы, одни из которых моделируют кретинов, а другие – людей достаточно умных, чтобы не страдать от того, что их окружают первые, и еще программы, симулирующие музыкантов, и программы, симулирующие художников, и писателей, пишущих книги, которые читают еще какие-то там программы? Или, скорее, уже никто не читает? Кто создал программы “Моисей”, “Гомер”, “Моцарт”, “Эйнштейн” и зачем такое количество программ, лишенных каких бы то ни было достоинств, проживающих свое электронное существование, ничего или почти ничего не привнося в усложнение симуляции?
Или же, или, – злится Мередит пуще прежнего, – мы суть симуляции кроманьонского мира, созданные неандертальцами, которые, вопреки расхожему мнению, действительно добились успеха пятьдесят тысяч лет назад? И им захотелось увидеть, что могли бы совершить гиперагрессивные африканские приматы, если бы они, бедолаги, не исчезли с лица земли? Ну хорошо, тут зачет, теперь они это знают, кроманьонец так неизлечимо туп, что сам разрушил свою виртуальную среду, вырубил леса и загрязнил океаны, несусветно размножился, сжег все ископаемое топливо, и к тому же подавляющее большинство представителей этого вида вымрет от жары и идиотизма максимум через пятьдесят симулированных лет. С таким же успехом нашу симуляцию могли запустить потомки динозавров, которых не уничтожил никакой метеорит, и они потешаются, наблюдая, как млекопитающие правят миром? А может, мы живем в мире, построенном на основе углерода и двойной спирали ДНК, во вселенной, симулированной инопланетянами, чья жизнь организуется, например, на основе серы и тройного геликоида? А вдруг, вдруг мы все – существа, симулированные другими существами, тоже симулированными в еще большей симуляции, и все симулированные вселенные просто убираются одна в другую как столикматрешка?
Как мы вообще узнаем, на что похожи? Допустим, в программе я белая молодая тощая брюнетка, длинноволосая и черноглазая, но почему бы симуляции не позабавиться, создав множество вариаций моего лица или моего тела – по числу собеседников?
И кстати, Эдриан, – Мередит буквально задыхается от бешенства, – вот еще одна идея, и не такая уж абсурдная: неужели после нашей фальшивой смерти есть фальшивая жизнь? А что, этим столь выдающимся существам, столь гениальным, ничего бы не стоило, между прочим, увенчать свою симуляцию липовым раем, дабы вознаградить все эти достойные похвалы, послушные программки, покорявшиеся диктату каждой следующей доксы? Почему бы им не создать рай для добропорядочных мусульманских программ, которые всегда ели халяльную пищу и, благочестиво обращаясь в сторону Мекки, молились Аллаху по пять раз на дню? Рай для католических программ, ходивших к исповеди каждое воскресенье? Рай для программ-почитательниц Тлалока, ацтекского бога дождя, принесенных в жертву на вершине пирамид и вернувшихся на Землю в обличье бабочек?
А что, если существует к тому же и тысяча адов для позорных программ-отступниц, неверных или вольнодумных, тысяча геенн огненных, где свободные умы будут гореть без передышки в вечной виртуальной пытке и их будут осаждать красные демоны и пожирать монстры с жуткими мордами? Или, дальше – больше, почему эти гениальные шутники не сообразили, что каждая религиозная программа может молиться неправильному Богу. И когда ты умрешь, сюрпрайз, приятель, ты был баптистом, буддистом, иудеем, мусульманином? А надо было мормоном, козел! Давайте все, кыш в ад!
В конце концов, ацтекские боги неоднократно создавали мир и несколько раз его разрушали: Оцелотонатиух бросал людей на съедение ягуарам, Эхекатонатиух превращал их в обезьян, Киауитонатиу погребал под огненным дождем, а божество Атонатиух затопило и преобразило в рыб.
Вот такими вопросами задается Мередит или, как знать, ее программа, в которой их записано хоть отбавляй – о мире и об ацтекских богах. Кроме того, при всем уважении к монотеизму разброд мира проще было бы объяснить бесконечным конфликтом между богами.
Мередит внезапно захотелось кофе, притом что она вообще-то его не любит, и она вступила в неравную борьбу с непокорной кофеваркой – вот засранцы, запрограммировали даже поломки в своей симуляции, – и когда наконец черная пенистая жидкость соблаговолила потечь, она повернулась к молчащему Эдриану.
Он смотрит на нее с пламенеющим восторгом в сердце. Ему определенно нравится в ней все – румянец, вспыхивающий на щеках, когда она сердится, капелька пота на кончике носа и то, как болтаются на ее худющем теле свободные рубашки. Вдруг его порыв к ней тоже запрограммирован? Да плевать. Жизнь, может, и начинается как раз в тот момент, когда понимаешь, что ее нет.
Им-то какая разница, в конце концов? Симуляция они или нет, они живут, чувствуют, любят, страдают, творят и умрут, оставив в симуляции свой крошечный след. Какой смысл в знании? Всегда следует предпочитать науке неведение. Незнание – верный друг, а правда отнюдь не кузнец счастья. Пусть они и симулированные, зато счастливые.
Мередит сделала глоток горького кофе.
– Спасибо, что позвал меня сюда, Эдриан, – улыбнулась она. – Мое бешенство пропорционально остроте того, что мы переживаем. Я безумно счастлива, что сижу в этой лодке вместе с тобой.
Англичанка-топологиня смеется, и в это мгновение ей тоже наплевать, симуляция она или нет, и ее радость вовсе не побочка модафинила. Она запевает на мотив I Can't Get No Satisfaction:
I can be no no no no simulation
No no no
And I cry and I cry and I cry!