Аномалия
Часть 10 из 39 Информация о книге
Для доступа к библиотеке пройдите авторизацию
– “Эр Франс” 006? Это генерал Сильверия из Пентагона. Cоединяю вас с авианосцем “Гарри Трумэн”.
– А это captain speaking![16] Это ты, что ли, Фрэнки? Ничего себе акцент, блядь, чистый сраный янки… Ну вы даете… Из-за вашей херни мы и правда забрали все мобильники у пассажиров. Вы хотели, чтобы они нас разорвали на части, это такая задумка была?
В эфире звучит новый голос, более пронзительный, с техасским акцентом на сей раз:
– “Эр Франс” 006? Адмирал Джон Батлер с эсминца “Гарри Трумэн”.
Ироничная усмешка играет на губах Маркла.
– Эй, Джон Батлер в натуре. Ладно, Фрэнки, хватит придуриваться с акцентами. Это уже не смешно.
– Капитан Маркл? Это адмирал Батлер. В настоящий момент вас сопровождают два наших “Хорнета” F/A-18. Один из них следует за вашим “боингом” в готовности осуществить перехват, посмотрите справа по борту, будьте добры.
Маркл хмыкает, но все же поворачивается. В нескольких метрах от законцовки правого крыла летит “Хорнет”, вооруженный десятью ракетами класса “воздух-воздух”. Пилот машет ему из кабины.
– А теперь выполняйте наши инструкции.
Андре
Воскресенье, 27 июня 2021 года.
Индия, Мумбаи
Fotografei voicê na minha Rolleiflex… В огромном холле отеля “Гранд Хаятт Мумбаи” приглушенно звучит приторная босанова Стэна Гетца, Жобима и Жоао Жилберту. Эта песня – ровесница человека, который, тяжело дыша, понуро выходит из лифта. Когда в резком неоновом освещении зеркало беспощадно напомнило ему о его шестидесяти годах, он отвел глаза.
Андре Ванье так и не заснул. Всему виной джетлэг – никак в себя не прийти, – печаль и слишком мрачные мысли. Перед тем как выйти из номера, он написал Люси длиннющий мейл, но в последний момент удержался и не отправил его. Это все равно что бросить сдуру бутылку в море. По телефону из Парижа, где была еще ночь, Люси заявила ему усталым голосом, что у нее “другие приоритеты”. Он написал ей, зная, что это бесполезно, а главное, скажем так, контрпродуктивно. Но когда батарейки в пульте разряжаются, жмешь на кнопки с удвоенной силой. Это так естественно.
Архитектор вышел из международного отеля – как же он это ненавидит: вялые пропорции, лишенные всякой элегантности материалы, напыщенные гнетущие формы – и из арктического воздуха кондиционеров влип прямо в пекло тропического индийского лета. Шум внезапно оглушил его, а удушливый воздух и воздухом-то назвать нельзя. Мумбаи воняет сгоревшими шинами и выдохшейся соляркой. На забитой Пиплайн-роуд он махнул рикше, и грязно-зеленый агрегат застыл прямо перед ним, завывая во все свои десять клаксонов. Андре назвал адрес стройки в районе Каматипура, посулив рикше щедрую плату, и сложился втрое, чтобы впихнуть свое длинное и все еще худое тело в тесное пространство трехколесной повозки. Рикша торопливо вырулил на дорогу, опять нещадно гудя, и нырнул в плотный трафик, следуя по ему одному известному маршруту.
– Почему ты всегда ездишь на рикшах? – спросил его Нильсен накануне. – В такси гораздо спокойней.
Да, но Нильсену с его длинными светлыми волосами, безупречно скроенными костюмами от Hugo Boss, идеально сидящими на атлетической фигуре, и всего-то двумя годами службы в конторе, Нильсену, недавнему выпускнику – ах, его заходы “после вашего проекта Гранд-центра Миссисипи, месье, я просто мечтал работать в «Ванье & Эдельман»”, – Нильсену невдомек, что эти минуты удушья сейчас единственная радость Ванье. На разбитом заднем сиденье трехколесного рикши он жаждет вновь ощутить себя – и иногда у него это получается – двадцатилетним юнцом в Шри-Ланке, где он оказался с той безумной девицей из Неаполя, как ее там, сразу и не вспомнишь, с тяжелой грудью и ослепительной улыбкой, Джулия? Да, вот, Джулия, ну конечно.
Рикша внезапными рывками, пронзительно сигналя, пробирается в шумном вонючем потоке к стройке небоскреба “Суриайя”, и Андре удивляется, что на дверцах автомобилей нет царапин, да и зеркала заднего вида чудом целы. Рикша в кои-то веки не из тех измученных подростков, что покупают в складчину трехколесный велосипед и, доверив свою судьбу Waze, вкалывают без передышки при полном незнании правил дорожного движения. Нет, этот коренастый мужичок неопределенного возраста, в широких черных очках-авиаторах, с агрессивной ловкостью лавирует между грузовиками и легковушками, смело пересекает сплошную осевую, не боясь столкнуться с десятками машин, мчащихся прямо на него, и то, как он целым и невредимым протискивается в гуще потока, сродни чуду, – впрочем, не зря же у него приклеен на руль Будда из полупрозрачного пластика.
Башня “Суриайя” – один из самых амбициозных проектов архитектурного бюро “Ванье & Эдельман”, шедевр изобретательности и стиля: восьмидесятиметровый небоскреб, облицованный стеклом и бамбуком, стянутый стальными профилями. На северном фасаде конденсируется вода, которая используется для орошения зелени на восточном фасаде, а на южном и западном чередуются оконные проемы и солнечные панели – ведь sūryayā означает “солнце”, – обеспечивающие здание электроэнергией. Башня станет символическим промежуточным звеном между районом музеев и университетским кварталом, в ней разместятся стартапы в поисках имиджа, и все этажи уже зарезервированы. Никакая избыточность не испортит простоту небоскреба, это само совершенство, достигнутое постоянным отсечением лишнего. Даже их китайским конкурентам пришлось признать поражение.
Но индийский субподрядчик смухлевал, сэкономив на бетоне для фундамента, бедный Нильсен слишком поздно это заметил, и работы идут теперь с двухнедельным опозданием. Андре Ванье, воспользовавшись своим кратким визитом, грозит, договаривается, выносит заключения, и пусть сегодня воскресенье, в тот же день ближе к вечеру он улетит в Нью-Йорк, к своему “Кольцу”.
“Другие приоритеты”. Андре воротит от этих слов, интуитивно и безошибочно выбранных Люси, от безвозвратно погибшего прошлого, от остывшего чувства. Люси нарочито жестока, потому что ей хочется, чтобы отныне между ними все было непоправимо, она предпочла свести то немногое, что они прожили за три месяца, к очередной интрижке, банальной и мимолетной, – ну подумаешь, переспала со стариком, пока еще более или менее годным к употреблению, несмотря на увядшую кожу и старомодное имя, которым детей уже никто не называет. Не исключено, что он выносит себе более строгий приговор, чем менее суровая Люси.
Они познакомились три года назад. На каком-то ужине у Блюмов. Он там заскучал и собирался уже уходить, когда вошла совсем еще юная девушка – “Извините за опоздание, надо было выставить свет в одной сцене полного метра”. Люси – монтажер.
Андре изо всех сил пытался вести себя сдержанно, но не мог оторвать от нее глаз, она была, что называется, “в его вкусе”. Его завораживала сила ее голоса: она никогда не говорила на повышенных тонах, каждая фраза, срывавшаяся с ее губ, была сдержанна, обдуманна, она, казалось, внушала свои слова, и как только, сосредоточившись, принималась развивать какую-то мысль, у нее на виске начинала пульсировать крошечная жилка. Позже он узнал, что в двадцать лет она родила сына, Луи, которого с самого начала воспитывала одна. Возможно, повышенным чувством ответственности матери-одиночки и объясняется, думал Андре, полное отсутствие в ней всякого легкомыслия.
Да, Люси потрясла его, и это еще слабо сказано. Будь он на двадцать лет моложе, он предложил бы ей родить от него. Разница в возрасте сделала все неправдоподобным. Жанна, его дочь, ненамного младше Люси. Не так давно он в шутку спросил одну женщину: “Согласны ли вы стать моей вдовой?” Потенциальная вдова даже не улыбнулась. И почему его подруги становятся все моложе и моложе? Друзья старятся вместе с ним, а любимые женщины – нет. Он спасается бегством, ему страшно. Ужинать с кандидаткой в покойницы он еще может, а вот спать – увольте.
Они встречались с Люси два года. Он не мог ее не видеть. В один чудесный день она поцеловала его, и чудо продлилось несколько месяцев.
Архитектор составляет список того, что именно в поведении Люси мало-помалу уничтожило его, и приходит к выводу, что все так или иначе сводится к проблеме тела. С тех пор как он угадывает смерть на горизонте, то есть уже довольно давно, центром того, что он называет любовью, для него стало желание. Люси же явно смещает оное на периферию.
Когда Люси возвращалась домой, измученная долгими часами монтажа, он вставал, улыбаясь, чтобы обнять ее, но в каждом ее движении ему чудилась сдержанность, хотя это объяснялось, пожалуй, просто усталостью; стоило им лечь, как его охватывал страх, что любой его слишком назойливый порыв оттолкнет ее; ночь он проводил вдалеке от нее, она держала его за пределами того, что именовала своим “жизненным пространством”, правда, скорее всего, для ее поколения этот термин никоим образом не связан с нацистским Lebensraum. Она засыпала, и он тут же чувствовал, что скучает по ней. Андре маялся, боялся захрапеть, усугубить ее дискомфорт или, того хуже, крепко уснуть, потому что тогда, пробудившись, она обнаружит рядом противного старика, спящего с открытым ртом, из которого к тому же дурно пахнет.
Утром, как только раздавался звонок будильника, Люси вскакивала, даже не поцеловав его; он смотрел без очков сквозь утреннюю расплывчатую муть, как это столь желанное тело выскальзывает из спальни в ванную комнату. Он долго слушал, как течет вода, представлял, как она стоит, голая, зажмурившись под горячими струями, и у него теснило грудь от боли и, возможно, унижения.
Будь ему тридцать, будь у него упругая кожа, пока еще вечная кожа, которой не страшны морщины и смерть, и все еще густые черные волосы, разве Люси сбежала бы под утренний душ от героя-любовника? А что, если бы на его месте оказался красавчик Нильсен, ну да, Нильсен, почему бы и нет, и его пробирает дрожь от промелькнувшего вдруг видения импозантного Нильсена, оседлавшего его прелестную Люси. Вот и ответ, и он им распят.
Но иногда Люси все же клала на него руку, проверяя его твердокаменность, и садилась верхом. Он глубоко входил в нее и, поскольку в этой позе целоваться никак не получалось, пытался привлечь ее к себе; но она почти сразу выпрямлялась и быстро кончала. Всем своим стройным, вспотевшим телом она давала ему понять, что свое мужское удовольствие он должен получить прямо сейчас. Андре пытался быстро и грубо достичь освободительного наслаждения. Но ни этот ритм, ни темп явно ее не устраивали.
Желание, печаль и тревоги понемногу лишили Андре всякой осторожности, и несколько раз он рискнул неуклюже проявить настойчивость, впрочем, существует ли вообще настойчивость уклюжая? Отвергнутый в самом своем существе, не утоленный телом, он уже не знал, где найти другой центр притяжения. Как долго еще ему суждено оставаться мужчиной? Возраст с проклятой шестеркой в десятках неуклонно подтачивал его. Люси уже сейчас так яростно его не хочет, а с годами он точно не станет привлекательнее.
* * *
Рикша въехал прямиком на стройку, c треском выписывая зигзаги по заляпанным грязью деревянным настилам, и наконец затормозил перед большим сборным строением, увенчанным внушительным логотипом фирмы В&Э.
Андре поднялся в просторный зал на втором этаже, где его уже ждал Нильсен. Люси с Нильсеном? Нет, дурацкая была идея.
– Приехали инженеры из “Сингх Сансет Констракшн”, – вместо приветствия сказал молодой архитектор.
– Пусть потерпят. Дай мне несколько минут.
Андре сделал себе черный кофе, сел у окна и окинул взглядом строительную площадку. Сейчас десять часов, встреча была назначена на девять. Но он все предусмотрел: и свое неприличное опоздание, и сандалии, выцветшие джинсы, белую рубашку из хлопка с воротником Неру и холщовый рюкзак. Его приезд на стройку был намечен уже очень давно, но они с Нильсеном решили сказать, что он специально прилетел в Индию только ради них.
Мобильный отряд инженеров “Сингх Сансет Констракшн” расселся кружком вокруг босса. Шесть черных, плотно облегающих костюмов, шесть безупречно завязанных галстуков, шесть напряженных лиц. Когда Андре вошел, все встали. Архитектор решительно направился к Сингху, он с ним никогда не встречался, но Нильсен прислал ему фотографию. Ему лет пятьдесят, он сухопарый, мускулистый, у него приглаженные седые волосы и живой взгляд. Прежде чем Сингх, скрестив руки на груди, успел склониться в традиционном индийском приветствии, Ванье энергично пожал ему руку. И заговорил с сильным французским акцентом Мориса Шевалье – это тоже тонкий расчет.
– Good morning, Mr Singh.
– Very honored, Mr Vannier, very honored[17].
– Мистер Сингх, у нас есть два часа на то, чтобы уладить все наши проблемы. Сегодня вечером я улечу в Нью-Йорк. Дело плохо. Очень плохо. Вы меня понимаете. Прежде всего я бы хотел, чтобы мы вместе прошлись по стройке.
– Mr Vannier, we think that…[18]
Не дожидаясь продолжения, Ванье развернулся и вышел. Все двинулись за ним. Ванье шел быстро, Нильсен не отставал от него ни на шаг, инженеры индифферентно поспешали за ними. Нильсен прошептал ему:
– Утром мы получили из лаборатории отчет по пробам бетона из свай. Что касается прочности на сжатие, мы далеки от класса С 100/115. В этих сваях скорее С 90, а то и меньше. Ситуацию можно исправить, установив новые сваи, а об этих просто забыть.
Ванье кивает. Юный Нильсен – его секретное оружие в Индии. Он всего месяц как в Мумбаи, и весь месяц, каждый день, на прекрасном техническом английском он проводит в довольно напряженной обстановке рабочие совещания с поставщиками, весь месяц этот мальчик, похожий на австралийского серфера, ошеломленно слушает, что говорят вокруг него на хинди, которым он прекрасно владеет, это язык его детства, проведенного на Гоа, в курортном местечке на берегу Индийского океана, где его мать до сих пор держит guest-house. Именно владение этим языком – в курсе ли он? – предрешило его прием на работу в “Ванье & Эдельман” через две недели после того, как они выиграли тендер на башню “Суриайя”.
Оказавшись у пяты фундамента, Ванье открыл сумку и извлек оттуда компьютер, портативный спутниковый терминал и лазерный дальномер. Он все подсоединил, проверил данные, настроил дальномер, пять раз, десять раз все пересчитал и снова направил его на верхушку одной из свай, потом другой. Инженеры Сингха терпеливо обливались потом на солнцепеке. Он тянул время чуть дольше, чем нужно, потом дотошно и неторопливо свернулся, и все побрели назад совещаться.
Ванье сел и жестом пригласил остальных последовать его примеру. Выдержав несколько секунд, он сказал внезапно по-английски, без малейшего акцента:
– Мистер Сингх, допущенная вами ошибка привела к нежелательным последствиям. Пришла пора ее исправить, потом будет слишком поздно. Архитектура – это игра, ученая, но игра, но не о ней речь. А вот строительство – это не игрушки, все надо делать сообща… Вы понимаете? Сообща…
Сингх кивнул.
К полудню Ванье получил все, за чем пришел. Сингх согласился с новым графиком, а низкие штрафы, которые выставят им “Ванье & Эдельман”, покроют лишь расходы на экспертные заключения и адвоката. На переправе коней не меняют. Бурение возобновится сегодня же во второй половине дня, закачка нового бетона под давлением произойдет ночью, в самое прохладное время суток. Учитывая срочность, Ванье требует не только класс C 115, но и марку по водонепроницаемости X S2, применяемую для конструкций, постоянно находящихся в соленой морской воде.
При такой жаре бетон за неделю схватится, и недели через три его можно будет нагружать.
Инженеры “Сингх Сансет” препирались, изучая новый график, но Ванье откланялся на индийский манер, и они с Нильсеном вышли из зала.
Удалившись от стройплощадки, они купили у уличного торговца два ледяных “Кингфишера” и гуляючи направились к докам. У Ванье оставалось еще три часа до вылета в Нью-Йорк. Внезапно Нильсен участливо спросил: “Кстати, Андре, как там Люси? Она закончила фильм фон Тротта?”
Ванье улыбнулся. Или скорее скривился. Он попытался увильнуть от ответа, обойти эту тему молчанием, понимая, что пытается скрыть их разрыв, как будто, признавшись во всем Нильсену, он сделает его еще бесповоротнее. Какое унижение. Впервые в жизни он почувствовал себя стариком, и ему стало стыдно, что жизнь обошлась с ним так несправедливо.
Люси его окончательно бросила, и архитектор постоянно твердил про себя ее фразу: “У меня другие приоритеты”. Sic transit. Андре предчувствовал, что убиваться каждый день по бросившей его женщине будет, в сущности, не так больно, как желать ее без передышки, когда она спит рядом в безразличном вялом полумраке, за тридевять земель от него.
В самолете “Юнайтед Эйрлайнз” по пути в Нью-Йорк Ванье перечитал книжку, подаренную им Люси, – “Аномалию” Виктøра Меселя, о котором еще два месяца назад ничего не знал. Андре пытался работать, но куда там, он в десятый раз переписывал свой отчаянный мейл. Он в кусках. Вот не ожидал такого головокружительного падения.
Именно его страдания, так неприкрыто выраженные, выставленные напоказ, возмущали Люси и в итоге погубили его, а он оказался не в состоянии приспособиться. Столкнувшись с болью неудачи, он винил себя, проклинал свое нетерпение. Он считал себя хорошим любовником, нежным и умелым, мечтал удержать ее сексом, стать для нее олицетворением изысканного удовольствия. И тогда он сглупил, потому что нет ничего глупее, чем желание – проявление сущности человеческой природы, если верить Спинозе, – а Андре пытался так и сяк затащить ее в постель, чего она в итоге стала избегать.
“Ты подавляешь меня своим желанием. Тебе даже удалось придушить мое”, – сказала Люси и попросила сделать “перерыв”, только это конечно же называется иначе.
Мисс Платон против доктора Спинозы. Спиноза продул. Шах и мат.
Все это Андре не пишет, разумеется, нет, он пишет ужасно нелепый мейл. “Мне хотелось бы пройти с тобой рука об руку как можно более длинный путь, самый длинный путь на свете”. Он ненавидит каждое из этих слов и все же пишет их и отсылает. Сколько сейчас в Париже? Там уже понедельник. Она еще спит.
Потом мелатонин берет свое, Андре погружается в забытье, и ему ничего не снится. В аэропорту Кеннеди он, еще толком не проснувшись, проходит паспортный контроль, офицер сканирует его паспорт, внимательно смотрит на него, просит задержаться, и через несколько минут к ним подходят мужчина и женщина. Они молоды, одеты в стиле casual chic, он в черном костюме, она в сером, вылитые агенты ФБР, коими они и являются, как оказалось. Они предъявили отливающие синевой удостоверения и золотистые значки федеральных маршалов, на которых Фемида с лицом фигурки из “Плеймобиля” держит весы и меч.
– Мистер Андре Ванье? – уточняет женщина.
Он кивает, она показывает ему фотографию на экране телефона.
– Вы ее знаете?
Это Люси. Люси сидит в какой-то комнатке с желтым неоновым освещением. Она напугана, она в ужасе, да, это явствует из ее позы и взгляда. Что-то тут не вяжется с образом Люси.
– Да, я знаю ее. Конечно. Люси Богарт, моя подруга. С ней что-то случилось? Разве она не в Париже?
– У нас приказ просить вас следовать за нами, мистер Ванье. Вас должен был встретить сотрудник вашего консульства. Он подойдет прямо в то место, куда мы должны вас сопроводить. Вы имеете право отказаться, но тогда мы подождем его вместе в Центре административного задержания.
Ванье кивает. Конечно, он не отказывается.
Они выходят из аэропорта, идут к черному лимузину; там их поджидает какой-то человек, он берет его чемодан и кладет в багажник. Они садятся сзади, и фэбээровец тут же стучит в перегородку из тонированного стекла, отделяющую их от водителя. Машина трогается, Андре отмечает, что в ней полностью непрозрачные стекла.
– А это captain speaking![16] Это ты, что ли, Фрэнки? Ничего себе акцент, блядь, чистый сраный янки… Ну вы даете… Из-за вашей херни мы и правда забрали все мобильники у пассажиров. Вы хотели, чтобы они нас разорвали на части, это такая задумка была?
В эфире звучит новый голос, более пронзительный, с техасским акцентом на сей раз:
– “Эр Франс” 006? Адмирал Джон Батлер с эсминца “Гарри Трумэн”.
Ироничная усмешка играет на губах Маркла.
– Эй, Джон Батлер в натуре. Ладно, Фрэнки, хватит придуриваться с акцентами. Это уже не смешно.
– Капитан Маркл? Это адмирал Батлер. В настоящий момент вас сопровождают два наших “Хорнета” F/A-18. Один из них следует за вашим “боингом” в готовности осуществить перехват, посмотрите справа по борту, будьте добры.
Маркл хмыкает, но все же поворачивается. В нескольких метрах от законцовки правого крыла летит “Хорнет”, вооруженный десятью ракетами класса “воздух-воздух”. Пилот машет ему из кабины.
– А теперь выполняйте наши инструкции.
Андре
Воскресенье, 27 июня 2021 года.
Индия, Мумбаи
Fotografei voicê na minha Rolleiflex… В огромном холле отеля “Гранд Хаятт Мумбаи” приглушенно звучит приторная босанова Стэна Гетца, Жобима и Жоао Жилберту. Эта песня – ровесница человека, который, тяжело дыша, понуро выходит из лифта. Когда в резком неоновом освещении зеркало беспощадно напомнило ему о его шестидесяти годах, он отвел глаза.
Андре Ванье так и не заснул. Всему виной джетлэг – никак в себя не прийти, – печаль и слишком мрачные мысли. Перед тем как выйти из номера, он написал Люси длиннющий мейл, но в последний момент удержался и не отправил его. Это все равно что бросить сдуру бутылку в море. По телефону из Парижа, где была еще ночь, Люси заявила ему усталым голосом, что у нее “другие приоритеты”. Он написал ей, зная, что это бесполезно, а главное, скажем так, контрпродуктивно. Но когда батарейки в пульте разряжаются, жмешь на кнопки с удвоенной силой. Это так естественно.
Архитектор вышел из международного отеля – как же он это ненавидит: вялые пропорции, лишенные всякой элегантности материалы, напыщенные гнетущие формы – и из арктического воздуха кондиционеров влип прямо в пекло тропического индийского лета. Шум внезапно оглушил его, а удушливый воздух и воздухом-то назвать нельзя. Мумбаи воняет сгоревшими шинами и выдохшейся соляркой. На забитой Пиплайн-роуд он махнул рикше, и грязно-зеленый агрегат застыл прямо перед ним, завывая во все свои десять клаксонов. Андре назвал адрес стройки в районе Каматипура, посулив рикше щедрую плату, и сложился втрое, чтобы впихнуть свое длинное и все еще худое тело в тесное пространство трехколесной повозки. Рикша торопливо вырулил на дорогу, опять нещадно гудя, и нырнул в плотный трафик, следуя по ему одному известному маршруту.
– Почему ты всегда ездишь на рикшах? – спросил его Нильсен накануне. – В такси гораздо спокойней.
Да, но Нильсену с его длинными светлыми волосами, безупречно скроенными костюмами от Hugo Boss, идеально сидящими на атлетической фигуре, и всего-то двумя годами службы в конторе, Нильсену, недавнему выпускнику – ах, его заходы “после вашего проекта Гранд-центра Миссисипи, месье, я просто мечтал работать в «Ванье & Эдельман»”, – Нильсену невдомек, что эти минуты удушья сейчас единственная радость Ванье. На разбитом заднем сиденье трехколесного рикши он жаждет вновь ощутить себя – и иногда у него это получается – двадцатилетним юнцом в Шри-Ланке, где он оказался с той безумной девицей из Неаполя, как ее там, сразу и не вспомнишь, с тяжелой грудью и ослепительной улыбкой, Джулия? Да, вот, Джулия, ну конечно.
Рикша внезапными рывками, пронзительно сигналя, пробирается в шумном вонючем потоке к стройке небоскреба “Суриайя”, и Андре удивляется, что на дверцах автомобилей нет царапин, да и зеркала заднего вида чудом целы. Рикша в кои-то веки не из тех измученных подростков, что покупают в складчину трехколесный велосипед и, доверив свою судьбу Waze, вкалывают без передышки при полном незнании правил дорожного движения. Нет, этот коренастый мужичок неопределенного возраста, в широких черных очках-авиаторах, с агрессивной ловкостью лавирует между грузовиками и легковушками, смело пересекает сплошную осевую, не боясь столкнуться с десятками машин, мчащихся прямо на него, и то, как он целым и невредимым протискивается в гуще потока, сродни чуду, – впрочем, не зря же у него приклеен на руль Будда из полупрозрачного пластика.
Башня “Суриайя” – один из самых амбициозных проектов архитектурного бюро “Ванье & Эдельман”, шедевр изобретательности и стиля: восьмидесятиметровый небоскреб, облицованный стеклом и бамбуком, стянутый стальными профилями. На северном фасаде конденсируется вода, которая используется для орошения зелени на восточном фасаде, а на южном и западном чередуются оконные проемы и солнечные панели – ведь sūryayā означает “солнце”, – обеспечивающие здание электроэнергией. Башня станет символическим промежуточным звеном между районом музеев и университетским кварталом, в ней разместятся стартапы в поисках имиджа, и все этажи уже зарезервированы. Никакая избыточность не испортит простоту небоскреба, это само совершенство, достигнутое постоянным отсечением лишнего. Даже их китайским конкурентам пришлось признать поражение.
Но индийский субподрядчик смухлевал, сэкономив на бетоне для фундамента, бедный Нильсен слишком поздно это заметил, и работы идут теперь с двухнедельным опозданием. Андре Ванье, воспользовавшись своим кратким визитом, грозит, договаривается, выносит заключения, и пусть сегодня воскресенье, в тот же день ближе к вечеру он улетит в Нью-Йорк, к своему “Кольцу”.
“Другие приоритеты”. Андре воротит от этих слов, интуитивно и безошибочно выбранных Люси, от безвозвратно погибшего прошлого, от остывшего чувства. Люси нарочито жестока, потому что ей хочется, чтобы отныне между ними все было непоправимо, она предпочла свести то немногое, что они прожили за три месяца, к очередной интрижке, банальной и мимолетной, – ну подумаешь, переспала со стариком, пока еще более или менее годным к употреблению, несмотря на увядшую кожу и старомодное имя, которым детей уже никто не называет. Не исключено, что он выносит себе более строгий приговор, чем менее суровая Люси.
Они познакомились три года назад. На каком-то ужине у Блюмов. Он там заскучал и собирался уже уходить, когда вошла совсем еще юная девушка – “Извините за опоздание, надо было выставить свет в одной сцене полного метра”. Люси – монтажер.
Андре изо всех сил пытался вести себя сдержанно, но не мог оторвать от нее глаз, она была, что называется, “в его вкусе”. Его завораживала сила ее голоса: она никогда не говорила на повышенных тонах, каждая фраза, срывавшаяся с ее губ, была сдержанна, обдуманна, она, казалось, внушала свои слова, и как только, сосредоточившись, принималась развивать какую-то мысль, у нее на виске начинала пульсировать крошечная жилка. Позже он узнал, что в двадцать лет она родила сына, Луи, которого с самого начала воспитывала одна. Возможно, повышенным чувством ответственности матери-одиночки и объясняется, думал Андре, полное отсутствие в ней всякого легкомыслия.
Да, Люси потрясла его, и это еще слабо сказано. Будь он на двадцать лет моложе, он предложил бы ей родить от него. Разница в возрасте сделала все неправдоподобным. Жанна, его дочь, ненамного младше Люси. Не так давно он в шутку спросил одну женщину: “Согласны ли вы стать моей вдовой?” Потенциальная вдова даже не улыбнулась. И почему его подруги становятся все моложе и моложе? Друзья старятся вместе с ним, а любимые женщины – нет. Он спасается бегством, ему страшно. Ужинать с кандидаткой в покойницы он еще может, а вот спать – увольте.
Они встречались с Люси два года. Он не мог ее не видеть. В один чудесный день она поцеловала его, и чудо продлилось несколько месяцев.
Архитектор составляет список того, что именно в поведении Люси мало-помалу уничтожило его, и приходит к выводу, что все так или иначе сводится к проблеме тела. С тех пор как он угадывает смерть на горизонте, то есть уже довольно давно, центром того, что он называет любовью, для него стало желание. Люси же явно смещает оное на периферию.
Когда Люси возвращалась домой, измученная долгими часами монтажа, он вставал, улыбаясь, чтобы обнять ее, но в каждом ее движении ему чудилась сдержанность, хотя это объяснялось, пожалуй, просто усталостью; стоило им лечь, как его охватывал страх, что любой его слишком назойливый порыв оттолкнет ее; ночь он проводил вдалеке от нее, она держала его за пределами того, что именовала своим “жизненным пространством”, правда, скорее всего, для ее поколения этот термин никоим образом не связан с нацистским Lebensraum. Она засыпала, и он тут же чувствовал, что скучает по ней. Андре маялся, боялся захрапеть, усугубить ее дискомфорт или, того хуже, крепко уснуть, потому что тогда, пробудившись, она обнаружит рядом противного старика, спящего с открытым ртом, из которого к тому же дурно пахнет.
Утром, как только раздавался звонок будильника, Люси вскакивала, даже не поцеловав его; он смотрел без очков сквозь утреннюю расплывчатую муть, как это столь желанное тело выскальзывает из спальни в ванную комнату. Он долго слушал, как течет вода, представлял, как она стоит, голая, зажмурившись под горячими струями, и у него теснило грудь от боли и, возможно, унижения.
Будь ему тридцать, будь у него упругая кожа, пока еще вечная кожа, которой не страшны морщины и смерть, и все еще густые черные волосы, разве Люси сбежала бы под утренний душ от героя-любовника? А что, если бы на его месте оказался красавчик Нильсен, ну да, Нильсен, почему бы и нет, и его пробирает дрожь от промелькнувшего вдруг видения импозантного Нильсена, оседлавшего его прелестную Люси. Вот и ответ, и он им распят.
Но иногда Люси все же клала на него руку, проверяя его твердокаменность, и садилась верхом. Он глубоко входил в нее и, поскольку в этой позе целоваться никак не получалось, пытался привлечь ее к себе; но она почти сразу выпрямлялась и быстро кончала. Всем своим стройным, вспотевшим телом она давала ему понять, что свое мужское удовольствие он должен получить прямо сейчас. Андре пытался быстро и грубо достичь освободительного наслаждения. Но ни этот ритм, ни темп явно ее не устраивали.
Желание, печаль и тревоги понемногу лишили Андре всякой осторожности, и несколько раз он рискнул неуклюже проявить настойчивость, впрочем, существует ли вообще настойчивость уклюжая? Отвергнутый в самом своем существе, не утоленный телом, он уже не знал, где найти другой центр притяжения. Как долго еще ему суждено оставаться мужчиной? Возраст с проклятой шестеркой в десятках неуклонно подтачивал его. Люси уже сейчас так яростно его не хочет, а с годами он точно не станет привлекательнее.
* * *
Рикша въехал прямиком на стройку, c треском выписывая зигзаги по заляпанным грязью деревянным настилам, и наконец затормозил перед большим сборным строением, увенчанным внушительным логотипом фирмы В&Э.
Андре поднялся в просторный зал на втором этаже, где его уже ждал Нильсен. Люси с Нильсеном? Нет, дурацкая была идея.
– Приехали инженеры из “Сингх Сансет Констракшн”, – вместо приветствия сказал молодой архитектор.
– Пусть потерпят. Дай мне несколько минут.
Андре сделал себе черный кофе, сел у окна и окинул взглядом строительную площадку. Сейчас десять часов, встреча была назначена на девять. Но он все предусмотрел: и свое неприличное опоздание, и сандалии, выцветшие джинсы, белую рубашку из хлопка с воротником Неру и холщовый рюкзак. Его приезд на стройку был намечен уже очень давно, но они с Нильсеном решили сказать, что он специально прилетел в Индию только ради них.
Мобильный отряд инженеров “Сингх Сансет Констракшн” расселся кружком вокруг босса. Шесть черных, плотно облегающих костюмов, шесть безупречно завязанных галстуков, шесть напряженных лиц. Когда Андре вошел, все встали. Архитектор решительно направился к Сингху, он с ним никогда не встречался, но Нильсен прислал ему фотографию. Ему лет пятьдесят, он сухопарый, мускулистый, у него приглаженные седые волосы и живой взгляд. Прежде чем Сингх, скрестив руки на груди, успел склониться в традиционном индийском приветствии, Ванье энергично пожал ему руку. И заговорил с сильным французским акцентом Мориса Шевалье – это тоже тонкий расчет.
– Good morning, Mr Singh.
– Very honored, Mr Vannier, very honored[17].
– Мистер Сингх, у нас есть два часа на то, чтобы уладить все наши проблемы. Сегодня вечером я улечу в Нью-Йорк. Дело плохо. Очень плохо. Вы меня понимаете. Прежде всего я бы хотел, чтобы мы вместе прошлись по стройке.
– Mr Vannier, we think that…[18]
Не дожидаясь продолжения, Ванье развернулся и вышел. Все двинулись за ним. Ванье шел быстро, Нильсен не отставал от него ни на шаг, инженеры индифферентно поспешали за ними. Нильсен прошептал ему:
– Утром мы получили из лаборатории отчет по пробам бетона из свай. Что касается прочности на сжатие, мы далеки от класса С 100/115. В этих сваях скорее С 90, а то и меньше. Ситуацию можно исправить, установив новые сваи, а об этих просто забыть.
Ванье кивает. Юный Нильсен – его секретное оружие в Индии. Он всего месяц как в Мумбаи, и весь месяц, каждый день, на прекрасном техническом английском он проводит в довольно напряженной обстановке рабочие совещания с поставщиками, весь месяц этот мальчик, похожий на австралийского серфера, ошеломленно слушает, что говорят вокруг него на хинди, которым он прекрасно владеет, это язык его детства, проведенного на Гоа, в курортном местечке на берегу Индийского океана, где его мать до сих пор держит guest-house. Именно владение этим языком – в курсе ли он? – предрешило его прием на работу в “Ванье & Эдельман” через две недели после того, как они выиграли тендер на башню “Суриайя”.
Оказавшись у пяты фундамента, Ванье открыл сумку и извлек оттуда компьютер, портативный спутниковый терминал и лазерный дальномер. Он все подсоединил, проверил данные, настроил дальномер, пять раз, десять раз все пересчитал и снова направил его на верхушку одной из свай, потом другой. Инженеры Сингха терпеливо обливались потом на солнцепеке. Он тянул время чуть дольше, чем нужно, потом дотошно и неторопливо свернулся, и все побрели назад совещаться.
Ванье сел и жестом пригласил остальных последовать его примеру. Выдержав несколько секунд, он сказал внезапно по-английски, без малейшего акцента:
– Мистер Сингх, допущенная вами ошибка привела к нежелательным последствиям. Пришла пора ее исправить, потом будет слишком поздно. Архитектура – это игра, ученая, но игра, но не о ней речь. А вот строительство – это не игрушки, все надо делать сообща… Вы понимаете? Сообща…
Сингх кивнул.
К полудню Ванье получил все, за чем пришел. Сингх согласился с новым графиком, а низкие штрафы, которые выставят им “Ванье & Эдельман”, покроют лишь расходы на экспертные заключения и адвоката. На переправе коней не меняют. Бурение возобновится сегодня же во второй половине дня, закачка нового бетона под давлением произойдет ночью, в самое прохладное время суток. Учитывая срочность, Ванье требует не только класс C 115, но и марку по водонепроницаемости X S2, применяемую для конструкций, постоянно находящихся в соленой морской воде.
При такой жаре бетон за неделю схватится, и недели через три его можно будет нагружать.
Инженеры “Сингх Сансет” препирались, изучая новый график, но Ванье откланялся на индийский манер, и они с Нильсеном вышли из зала.
Удалившись от стройплощадки, они купили у уличного торговца два ледяных “Кингфишера” и гуляючи направились к докам. У Ванье оставалось еще три часа до вылета в Нью-Йорк. Внезапно Нильсен участливо спросил: “Кстати, Андре, как там Люси? Она закончила фильм фон Тротта?”
Ванье улыбнулся. Или скорее скривился. Он попытался увильнуть от ответа, обойти эту тему молчанием, понимая, что пытается скрыть их разрыв, как будто, признавшись во всем Нильсену, он сделает его еще бесповоротнее. Какое унижение. Впервые в жизни он почувствовал себя стариком, и ему стало стыдно, что жизнь обошлась с ним так несправедливо.
Люси его окончательно бросила, и архитектор постоянно твердил про себя ее фразу: “У меня другие приоритеты”. Sic transit. Андре предчувствовал, что убиваться каждый день по бросившей его женщине будет, в сущности, не так больно, как желать ее без передышки, когда она спит рядом в безразличном вялом полумраке, за тридевять земель от него.
В самолете “Юнайтед Эйрлайнз” по пути в Нью-Йорк Ванье перечитал книжку, подаренную им Люси, – “Аномалию” Виктøра Меселя, о котором еще два месяца назад ничего не знал. Андре пытался работать, но куда там, он в десятый раз переписывал свой отчаянный мейл. Он в кусках. Вот не ожидал такого головокружительного падения.
Именно его страдания, так неприкрыто выраженные, выставленные напоказ, возмущали Люси и в итоге погубили его, а он оказался не в состоянии приспособиться. Столкнувшись с болью неудачи, он винил себя, проклинал свое нетерпение. Он считал себя хорошим любовником, нежным и умелым, мечтал удержать ее сексом, стать для нее олицетворением изысканного удовольствия. И тогда он сглупил, потому что нет ничего глупее, чем желание – проявление сущности человеческой природы, если верить Спинозе, – а Андре пытался так и сяк затащить ее в постель, чего она в итоге стала избегать.
“Ты подавляешь меня своим желанием. Тебе даже удалось придушить мое”, – сказала Люси и попросила сделать “перерыв”, только это конечно же называется иначе.
Мисс Платон против доктора Спинозы. Спиноза продул. Шах и мат.
Все это Андре не пишет, разумеется, нет, он пишет ужасно нелепый мейл. “Мне хотелось бы пройти с тобой рука об руку как можно более длинный путь, самый длинный путь на свете”. Он ненавидит каждое из этих слов и все же пишет их и отсылает. Сколько сейчас в Париже? Там уже понедельник. Она еще спит.
Потом мелатонин берет свое, Андре погружается в забытье, и ему ничего не снится. В аэропорту Кеннеди он, еще толком не проснувшись, проходит паспортный контроль, офицер сканирует его паспорт, внимательно смотрит на него, просит задержаться, и через несколько минут к ним подходят мужчина и женщина. Они молоды, одеты в стиле casual chic, он в черном костюме, она в сером, вылитые агенты ФБР, коими они и являются, как оказалось. Они предъявили отливающие синевой удостоверения и золотистые значки федеральных маршалов, на которых Фемида с лицом фигурки из “Плеймобиля” держит весы и меч.
– Мистер Андре Ванье? – уточняет женщина.
Он кивает, она показывает ему фотографию на экране телефона.
– Вы ее знаете?
Это Люси. Люси сидит в какой-то комнатке с желтым неоновым освещением. Она напугана, она в ужасе, да, это явствует из ее позы и взгляда. Что-то тут не вяжется с образом Люси.
– Да, я знаю ее. Конечно. Люси Богарт, моя подруга. С ней что-то случилось? Разве она не в Париже?
– У нас приказ просить вас следовать за нами, мистер Ванье. Вас должен был встретить сотрудник вашего консульства. Он подойдет прямо в то место, куда мы должны вас сопроводить. Вы имеете право отказаться, но тогда мы подождем его вместе в Центре административного задержания.
Ванье кивает. Конечно, он не отказывается.
Они выходят из аэропорта, идут к черному лимузину; там их поджидает какой-то человек, он берет его чемодан и кладет в багажник. Они садятся сзади, и фэбээровец тут же стучит в перегородку из тонированного стекла, отделяющую их от водителя. Машина трогается, Андре отмечает, что в ней полностью непрозрачные стекла.