Анализ крови

– Расскажи мне о Своупах. Какие у тебя с ними проблемы?

– Худшие, какие только могут быть, Алекс. Они отказываются от лечения. Собираются забрать мальчика домой и подвергнуть бог знает чему.

– Ты считаешь, они последователи холистической теории[9]?

– Возможно, – пожал плечами Рауль. – Они из сельской глубинки, из Ла-Висты, маленького городка у мексиканской границы.

– Знаю те края. Сельское хозяйство.

– Да, точно. Но, что гораздо важнее, сторонники лаэтрила[10]. Глава семьи фермер, выращивает что-то там. Тупой, но всегда стремится произвести впечатление на окружающих. Насколько я понимаю, когда-то чему-то учился – любит вставлять всякие биологические термины. Грузный, лет пятидесяти с небольшим.

– Староват для пятилетнего сына.

– Точно. Матери под пятьдесят – как тут не задуматься, что ребенок получился случайно. Возможно, их сводит с ума чувство вины. Понимаешь – винят себя в том, что у мальчишки рак.

– В этом нет ничего необычного, – согласился я.

Никакие кошмарные сны не стоят рядом с известием о том, что у твоего ребенка рак. И усугубляется все тем, что убитые горем родители корят себя, пытаясь найти ответ на извечный вопрос: «Почему это случилось со мной?» Этот процесс выходит за рамки рационального мышления. Такое случается с врачами, биохимиками и другими специалистами, уж которые-то должны были знать – мысленное самобичевание, всевозможные «я мог бы» и «я должен был». Через такое проходит большинство родителей. А остальные калечат себе душу…

– Разумеется, в данном случае, – начал рассуждать вслух Рауль, – должно быть какое-то более существенное основание, не так ли? Немолодые яичники – это всегда непредсказуемо. Впрочем, хватит строить догадки, продолжаем. На чем я остановился – ах да, миссис Своуп, Эмма. Серая мышка. Послушная, можно даже сказать, раболепная. Глава семьи – отец. Есть еще один ребенок, дочь, ей девятнадцать лет или около того.

– Давно мальчику поставили диагноз?

– Формально всего пару дней назад. Местный терапевт занялся вздутием живота. Боли на протяжении двух недель, последние пять дней лихорадка. Ухитрившись избежать подозрений – неплохо для сельского врача – терапевт, не доверяя местным специалистам, направил мальчика сюда. Мы провели интенсивные исследования – постоянные медицинские осмотры, анализ крови, остаточное содержание азота в мочевине, мочевая кислота, пункция костного мозга в двух местах, иммунодиагностические маркеры – это обязательно в случае неходжкинской лимфомы. И только два дня назад был поставлен диагноз. Локализованное заболевание без распространения метастазов.

Я пригласил родителей, объяснил им, что прогноз благоприятный, поскольку опухоль не распространилась, они подписали согласие, и мы были готовы приступить к работе. Мальчик недавно перенес инфекционное заболевание, и у него в крови оставался пневмоцистис[11], поэтому мы поместили его в модуль ламинарных[12] воздушных потоков, намереваясь продержать там на протяжении первого курса химиотерапии, после чего проверить, как работает иммунная система. Дело казалось решенным, и тут мне звонит Оджи Валькруа, наш практикант – к нему я перейду через минуту, – и говорит, что родители струхнули.

– Когда ты говорил с ними в первый раз, они колебались, ты не заметил?

– Ничего, Алекс. В этой семье говорит только один отец. Мать молча всхлипывала, я как мог старался ее успокоить. Отец задал много придирчивых вопросов – как я уже говорил, он стремился произвести впечатление, – но в целом оставался очень дружелюбным. Они показались мне интеллигентными людьми, никакими не психами. – Рауль недовольно покачал головой. – После звонка Валькруа я сразу же отправился к ним, решив, что это сиюминутная тревога – знаешь, порой родители, услышав о методах лечения, думают, что мы собираемся истязать их ребенка. И начинают искать что-нибудь попроще, вроде абрикосовых косточек. Если врач не ленится разъяснить им пользу химиотерапии, они, как правило, возвращаются на путь истинный. Но только не Своупы. Они приняли окончательное решение.

Я нарисовал на доске диаграмму вероятностей благоприятного исхода. Как я тебе уже говорил, восемьдесят один процент для локализованной опухоли. Как только опухоль распространится, эта цифра упадет до сорока шести процентов. На родителей это не произвело никакого впечатления. Я задействовал все свое обаяние, упрашивал, умолял, кричал. Они не спорили. Просто отказались. Твердо заявили, что хотят забрать ребенка домой.

Растерзав ролл на кусочки, Рауль разложил их на тарелке полукругом.

– Я закажу яичницу, – объявил он, снова подзывая официантку.

Та приняла заказ и у него за спиной красноречиво показала мне взглядом: «Я к такому привыкла».

– Есть какие-нибудь мысли насчет того, почему они так поступили? – спросил я.

– У меня две версии. Во-первых, все обосрал Оджи Валькруа. Во-вторых, родителям отравили мозги «прикоснувшиеся».

– Кто?

– «Прикоснувшиеся». Это я их так называю. Члены какой-то долбаной секты, обосновавшейся недалеко от тех мест, где живут Своупы. Они боготворят своего гуру по имени Благородный Матфей – так мне сказал работник службы социального обеспечения – и именуют себя «Прикосновением». – Голос Рауля наполнился презрением. – Madrе de Dios[13], Алекс, Калифорния становится прибежищем психопатов всего мира!

– А они придерживаются холистических взглядов?

– Если верить работнику службы социального обеспечения – да. Кто бы мог подумать? Я бы скорее назвал их долбаными невежами. Лечат все болезни морковкой, бобами и вонючими травами, которые нужно в полночь бросать через плечо. Кульминация нескольких столетий научного прогресса – добровольный культурный регресс!

– Чем именно занимаются эти «прикоснувшиеся»?

– Доказать я ничего не могу. Но я точно знаю, что все шло гладко, согласие было подписано, затем двое – мужчина и женщина – навестили родителей, и бац, полная катастрофа!

На столе появились тарелка с яичницей и блюдечко с желтым соусом. Я вспомнил страсть Рауля к голландскому соусу. Полив яичницу соусом, он разделил ее на три равные части. Первой была поглощена средняя, следом за ней та, что справа, и, наконец, исчезла третья. Опять губы салфеткой, опять избавление от воображаемых крошек.

– Какое отношение имеет к этому ваш практикант?

– Валькруа? Возможно, самое непосредственное. Позволь рассказать немного о его характере. На бумаге все выглядит замечательно – доктор медицины, окончил университет Макджилл, он франко-канадец, – ординатура в Майо, год в исследовательской лаборатории университета штата Мичиган. Ему под сорок, он был старше большинства соискателей, поэтому я посчитал его зрелым специалистом. Ха! Во время собеседования передо мной был опрятный, интеллигентный мужчина. Последующие полгода показали, что он на самом деле стареющий лоботряс.

Парень он толковый, но ведет себя как дилетант. Одевается и говорит как подросток, стараясь опуститься до уровня своих пациентов. Родители не могут с ним общаться, и со временем и дети начинают видеть его истинную сущность. Есть и другие проблемы. Валькруа переспал с матерью по крайней мере одного нашего пациента, о чем мне достоверно известно, и я подозреваю, что были и другие. Я устроил ему взбучку, а он смотрел на меня так, будто я сумасшедший, раз беспокоюсь по таким пустякам.

– Чересчур раскрепощенный в этическом плане?

– Валькруа понятия не имеет об этике. Временами мне кажется, что он пьян или наширялся, но мне ни разу не удалось поймать его на обходах. Он всегда подготовлен, у него всегда есть правильный ответ. Но он все равно не врач, а просто хиппи, получивший хорошее образование.

– Как он ладил со Своупами?

– Пожалуй, слишком хорошо. С матерью он подружился, и с отцом, похоже, тоже нашел общий язык, насколько это только возможно. – Рауль заглянул в пустую чашку из-под кофе. – Я не удивлюсь, если он собирался переспать с сестрой Вуди – весьма привлекательная девица. Однако сейчас меня беспокоит другое. – Он прищурился. – Мне кажется, что доктор Огюст Валькруа питает слабость к шарлатанам. На совещаниях он не раз говорил, что нам нужно быть более терпимым к так называемым «альтернативным подходам к здравоохранению». Какое-то время он провел в индейской резервации, и на него произвели впечатление тамошние знахари. Мы все обсуждаем статьи в «Медицинском журнале», а он распространяется о шаманах и порошке из сушеных змеиных шкур. Невероятно. – Рауль поморщился с отвращением. – И когда Валькруа сказал мне, что Своупы отказываются от лечения и забирают сына домой, я не мог избавиться от впечатления, что он злорадствует.

– Ты полагаешь, он поставил тебе подножку?


– Внутренний враг? – Он задумался. – Нет, не в открытую. Я просто думаю, что Валькруа не поддержал программу лечения в той степени, в какой должен был бы. Черт возьми, Алекс, это же не какой-то отвлеченный философский семинар! Речь идет о мальчике с отвратительной болезнью, которую можно лечить и вылечить, но эти люди хотят отказаться от лечения. Это же – убийство!

– Ты мог бы обратиться с этим в суд, – предложил я.

– Я уже обсуждал это с нашим юристом, и он думает, что мы победим, – печально кивнул Рауль. – Но только победа эта будет пирровой. Помнишь дело Чада Грина – у ребенка была лейкемия, родители забрали его из детской клиники Бостона и сбежали в Мексику, чтобы лечить его там лаэтрилом. Средства массовой информации устроили из всей этой истории настоящий цирк. Родителей сделали героями, врачей и клинику выставили злыми волками. В конечном счете, пока шли судебные разбирательства и выносились решения, ребенок так и не получил лечения и умер.

Рауль надавил указательными пальцами на виски. Под кончиками пальцев задергались жилки. Он поморщился.

– Голова болит?

– Только начинает. Я справлюсь. – Рауль шумно втянул воздух. Брюшко затряслось. – Может быть, придется обращаться в суд. Но мне бы хотелось этого избежать. Вот почему я и обратился к тебе, друг мой. – Подавшись вперед, он накрыл мою руку своей. Кожа у него оказалась на удивление теплой и лишь чуточку влажной. – Поговори с ними, Алекс. Воспользуйся всеми ухищрениями, какие у тебя есть. Сострадание, сочувствие – все что угодно. Постарайся заставить их увидеть последствия своих действий.

– Трудная задача.

Убрав руку, Рауль улыбнулся:

– У нас здесь других не бывает.





Глава 4




Стены в отделении были оклеены солнечными желтыми обоями с танцующими плюшевыми медвежатами и улыбающимися тряпичными куклами. Но больничные запахи, к которым я привык, когда работал здесь, – дезинфицирующие средства, запах человеческих тел, увядающих цветов, – ударил мне в ноздри, напоминая о том, что я здесь посторонний. Хотя в прошлом я уже тысячу раз ходил по этому самому коридору, меня стиснула ледяная тревога, неизбежно порождаемая больницами.

Модули ламинарных воздушных потоков находились в восточном конце отделения за серой дверью без окон. При нашем приближении дверь распахнулась, и в коридор вышла молодая девушка. Закурив, она двинулась было прочь, но Рауль окликнул ее, и она остановилась, обернулась, отставила одну ногу и застыла в такой позе, в одной руке держа сигарету, а другую положив на бедро.

– Сестра, – шепотом объяснил мне Рауль.

Он назвал ее привлекательной, но это было явное преуменьшение.

Девушка была сногсшибательная.

Высокого роста, пять футов и восемь или девять дюймов, тело ухитрялось одновременно быть и женственным, и мальчишеским. Ноги длинные, поджарые, упругие, грудь высокая и маленькая. Девушка обладала лебединой шеей и изящными тонкими пальцами, заканчивающимися выкрашенными алым лаком ногтями. На ней было белое платье из тонкого трикотажного материала, перехваченное серебряным шнурком, подчеркивающим тонкую талию и плоский живот. Мягкая ткань, обтягивающая все выпуклости и изгибы, заканчивалась, не доходя до колен.

Лицо овальное, с волевым подбородком, рассеченным глубокой ямочкой. Широкие скулы и ровная линия нижней челюсти, уши с маленькими мочками. В каждом висело по два тоненьких колечка из кованого золота. Прямые и полные губы выделялись на лице щедрым алым пятном.

Однако самой поразительной была окраска волос.

Длинные, пышные, зачесанные назад с высокого ровного лба, медно-красные. Однако в отличие от большинства рыжих нет веснушек, и лицо не цвета сметаны. Гладкая кожа без изъянов была покрыта темным калифорнийским загаром. Глубоко посаженные глаза горели сквозь густые ресницы черными бриллиантами. Косметики было, пожалуй, многовато, однако брови остались нетронутыми. Пышные и темные, они естественно выгибались, придавая лицу скептическое выражение. На такую девушку, обладающую странным сочетанием простоты и показного блеска, страшно сексуальную без каких-либо усилий с ее стороны, невозможно было не обратить внимания.

– Здравствуйте, – сказал Рауль.

Переступив с ноги на ногу, девушка смерила нас взглядом.

– Здрасьте, – угрюмо буркнула она, с нескрываемой скукой глядя на нас. Словно чтобы подчеркнуть свою незаинтересованность, она уставилась куда-то вдаль и глубоко затянулась.

– Нона, это доктор Делавэр.

Девушка равнодушно кивнула.

– Он психолог, специалист по работе с детьми, больными раком. В прошлом он работал здесь, у нас в отделении.

– Здравствуйте, – послушно произнесла Нона. Голос у нее был тихий, практически шепот, ровный, без модуляций. – Если вы хотите, чтобы он переговорил с моими родителями, их здесь нет.

– Мм… да, именно это я и хотел. Когда они вернутся?

Пожав плечами, девушка стряхнула пепел на пол.

– Они мне не сказали. Спали они здесь, так что скорее всего сейчас они вернулись в мотель, чтобы привести себя в порядок. Может быть, сегодня вечером, может быть, завтра.

– Понятно. А у вас как дела?

– Замечательно. – Уставившись в потолок, она постучала носком ноги.

Рауль поднял было руку, чтобы похлопать Нону по плечу, классический жест всех врачей, однако ее взгляд остановил его, и он поспешно опустил руку.

«Суровая девочка», – подумал я. Впрочем, она сейчас не на пляже загорала.

– Как Вуди? – спросил Рауль.