Алмазные псы

– Но я бы не пытался делать вид, что она живая, – парирует Графенвельдер.

Впрочем, в этот день последней смеется Урсула. Причем ждет с этим, пока большинство гостей не рассаживается по своим шаттлам.

– Друзья мои, – говорит она, – то, о чем я хочу сообщить, никак не сравнимо с увиденной вами здесь взрослой гамадриадой. Но представьте себе: недавно мне удалось добыть нечто такое, что вы непременно найдете интересным.

– Надеюсь, речь не о том, что мы уже видели два дня назад? – спрашивает Лайсендер Кэрроуэй.

– Помилуйте! Я решила подержать это приобретение в секрете, полагая, что моя маленькая гамадриада станет достаточно весомым событием для одной недели. То, о чем я говорю, прежде никогда не демонстрировалось публике. По крайней мере, не демонстрировалась особь в таком хорошем состоянии.

– Скажите же, что это за диковинка! – требует Ален Куперин. – Не мучайте нас!

– А вот прилетайте, и сами увидите, – дразняще подмигивает леди Гудгласс. – Записываться на прием не нужно, только ради бога, соблюдайте конфиденциальность! Мне очень не хочется, чтобы об этом экземпляре пронюхали власти.

На миг у Графенвельдера возникает подозрение, уж не адапта ли заполучила Урсула. Нет, вряд ли. Сделка с Рифуджио на мази, какой смысл маклеру менять клиента?

Но если не адапт, то кто?

Необходимо узнать, пусть даже придется ради этого пойти на такое унижение, как повторный визит в ее убогий анклавишко.



Прибыв в резиденцию леди Гудгласс, он видит в полярном выступе только ее шаттл. Не очень-то комфортно сознавать, что ты единственный гость, но ведь хозяйка сама предложила посетить ее в любое удобное для него время, и он добросовестно предупредил ее о своем визите. Целую неделю прождал! Конечно, лучше бы десять дней, но уже через пять пошли слухи, будто у леди Гудгласс в коллекции появилось нечто особенное, несомненно уникальное.

В эти дни он подвергал полученные в Городе Бездны образцы мыслимым и немыслимым проверкам, неизменно получая все тот же шокирующий результат: в распоряжении у Рифуджио находится настоящая особь адапта. Но Графенвельдер все еще не решается заключить сделку.

В анклаве он встречает Урсулу и ее мужа, узника паланкина. Супруги времени не теряют, сразу ведут гостя к своему новому приобретению. Взаимная неприязнь успешно прячется за улыбками и любезностями. Никто не упоминает гамадриад – ни мертвых, ни живых.

Графенвельдер может лишь догадываться о том, что ему предстоит увидеть. Однако его удивляют весьма скромные размеры помещения, к которому его наконец подводят. Подвесная дорожка примыкает к полу комнаты, но странное дело – та не отделена перегородкой из бронестекла. И хотя эта часть анклава освещена крайне слабо, Графенвельдеру удается различить столы, составленные буквой «U» на манер лабораторных. Еще виднеются какие-то глянцевитые штуковины на этих столах, на вид незнакомые.

– Я думал, вы мне покажете нечто живое, – тихо произносит он.

– Оно живое, – шипит в ответ Урсула. – По крайней мере, насколько это возможно. Просто разделено. Сейчас увидите.

– Вы вроде говорили, что оно опасно?

– Да, потенциально. Если его собрать воедино.

Урсула делает паузу и протягивает руку в сумрак за порогом, словно предлагая подойти к ближайшему столу. Взгляд Графенвельдера ухватывает яркую красную линию на ее руке, где та попала под ранее невидимый лазерный луч. Рука движется вверх и вниз. Гость и глазом не успевает моргнуть, как сверху падает тяжелый бронещит.

– Это не для того, чтобы оно не смогло выбраться, – объясняет леди Гудгласс, – а для того, чтобы никто не проник сюда с намерением его собрать. Кое-кто уже пытался – просто хотел посмотреть, что из этого выйдет.

Она убирает руку. Через мгновение щит уносится обратно в потолок.

– Что бы оно собой ни представляло, вы не склонны его недооценивать, – одобрительно произносит Графенвельдер, заинтригованный против воли.

– Приходится. Монстров недооценивать нельзя. – Она машет рукой лампам. Те разгораются, и хотя столы и оборудование теперь видны лучше, их предназначение не становится для Графенвельдера понятней.

– Надеюсь, вы мне кое-что объясните, – говорит он.

– Само собой. Я бы не знала, что с этим делать, если бы не нашла именно то, что искала.

– О боже! – ахает он, вперившись в один из самых больших стеклянных контейнеров. – Это что, мозг?

Леди Гудгласс кивает:

– Да, раньше это было человеческим мозгом. Прежде чем он… прежде чем оно занялось экспериментами над собой и постепенно отбросило все, что было в нем человеческого, как ребенок выкидывает игрушки из песочницы. То, что осталось от мозга, все еще живо, все еще в сознании, все еще обладает чувственным восприятием. – На лице Урсулы лукавая улыбка. – Карл, оно знает о нашем присутствии. Слышит нас, видит… и гадает, как бы ему освободиться и расправиться с нами.

Графенвельдер позволяет себе погрузиться в жуткую сцену, благо теперь это проще, ведь ему ясен ее смысл. Живой мозг содержится в заполненном жидкостью резервуаре, питание поступает по алым и зеленым шлангам, чьи концы погружены в серо-коричневое тесто – обнаженный мозжечок. Перевернутым вопросительным знаком ниже висит обрубок спинного мозга. Вялая, будто маринованная, вся эта плоть покрыта, точно грибницей, тончайшими нитями механической паутины. Рядом с резервуаром гудит серый ящик, мерцают его многочисленные аналоговые экранчики, отражая текущие ментальные процессы. И это еще не все. Тут десятки прозрачных емкостей, они соединены с другими аппаратами, а те соединены друг с другом, и в каждой емкости содержится нечто такое, что и словами-то не описать. Вот живое глазное яблоко в чем-то вроде искусственной глазницы, оснащенной моторчиками управления. Этот глаз, как и его лишенный век близнец на соседнем столе, смотрит прямо на Графенвельдера. Видны оптические нервы – узловатые канатики из жирной белой ткани. В следующем резервуаре плавают легкие, они ритмично вздуваются и опадают в ритме медленного дыхания, будто два воздушных змея снова и снова пытаются взлететь.

– Кто?.. Что?.. – едва хватает сил прошептать.

– Карл, разве вы еще не догадались? Взгляните сюда. Вот на эту маску.

Он смотрит, куда указывает женщина. Маска стоит вертикально на черном постаменте в конце самого дальнего стола. Скорее даже не маска, а целый череп, отлитый из гладкого серебристого металла. Лицо красивое, с чертами обтекаемыми, будто ветром обточенными; в неподвижных губах, в пустых серебристых плоскостях на месте глаз угадывается легкое веселье. Выдающиеся скулы, волевая крутизна подбородка. Между губами – темная зарешеченная щелка. На маске обозначены человеческие уши, а верхняя часть черепа – в продольных серебристых волнах, имитирующих зачесанные назад и скрепленные лаком волосы.

Графенвельдер мигом догадывается, кому принадлежал этот череп. Да разве найдется в окрестностях Йеллоустона живая душа, которая не узна́ет доктора Тринтиньяна? Не хватает только шляпы, неразлучного черного хомбурга.

Но Тринтиньяна здесь быть не может. Тринтиньяна не может быть нигде. Он давным-давно умер.

– Это абсурд, – говорит Графенвельдер. – Вас наду… Вам продали фальшивку. Это не он.

– Это он. У меня железные доказательства.

– Но Тринтиньян уже сколько лет… десятилетий не показывался вблизи Йеллоустона! Считается, что он погиб, когда Ричард Свифт…


– Я знаю Ричарда Свифта, – перебивает его Урсула. – Встречалась с ним… вернее, с тем, что от него осталось, когда Тринтиньян свернул свой бизнес. Я хотела, чтобы Свифт поприсутствовал на выставке, даже была готова заплатить ему за потраченное время, но он снова покинул систему. Говорят, вернулся на тот самый мир, где предположительно покончил с собой Тринтиньян.

Графенвельдер спешит восстановить в памяти то, что узнал о скандале. Тогда несколько недель кряду весь Йеллоустон гудел как потревоженный улей.

– Но ведь Свифт привез сюда останки Тринтиньяна. Доктор оставил предсмертную записку и расчленил себя.

– Таков был его план, – сухо произносит леди Гудгласс. – Мы должны были поверить, что он, закончив самую важную работу в своей жизни, покончил с собой.

– Но ведь расчленил же…

– Да, и постарался, чтобы это выглядело как самоубийство. На самом же деле разбирал он себя по хитрой методике – сохраняя части организма так, чтобы их можно было когда-нибудь воссоединить. Слишком уж тщеславен был Тринтиньян, чтобы покинуть этот свет и не узнать, что станется с его детищами через несколько поколений. Но за него плотно взялись власти Йеллоустона, и уйти от них иначе как по частям уже не представлялось возможным.

– И как же Тринтиньян оказался здесь? Неужели властям не хочется заполучить останки так же сильно, как хотелось схватить его живого?

– У него всегда были союзники… хотя вы, наверное, предпочтете слово «спонсоры». Это люди, тайком восхищавшиеся его деятельностью. Карл, рынок для фриков всегда был и всегда будет, а уж рынок для фрикоделов и подавно обречен на процветание. После возвращения Тринтиньяна друзья помогали ему снова и снова исчезать из-под носа у того убожества, что осталось здесь от прежней администрации. Он кочевал из коллекции в коллекцию, как фальшивая монета. Похоже, каждому спонсору приносил неудачу. Боюсь, держа здесь доктора, я испытываю судьбу. А еще меньше ей может понравиться эта частичная реанимация. – Урсула улыбается самыми краешками рта. – Ладно, посмотрим, что будет дальше. Если поиздержусь, передам Тринтиньяна очередной добровольной жертве.

– Это игра с огнем.

– Не одобряете, значит. А я-то надеялась, Карл, что вы поаплодируете моему бесстрашию.

Против воли Графенвельдер высказывает нечто близкое к правде:

– Спору нет, я впечатлен. Причем куда сильнее, чем вы можете себе представить. Но и встревожен тем, что Тринтиньян находится здесь.

– А поконкретнее?

– Урсула, вы в этих играх новичок. Я видел малую часть вашего анклава, но этого хватило, чтобы понять: здесь не самые надежные охранные системы.

– Карл, у него нет ни малейшего шанса собраться самостоятельно. Или вы верите в телекинез?

– Меня другое беспокоит: как поступят его обожатели, если вдруг узнают, где он находится? Некоторые не удовлетворятся тем, что он жив, но пребывает в разобранном состоянии. Они постараются захватить его и скомпоновать.

– Сомневаюсь, что кому-то хватит глупости.

– Плохо вы знаете людей, Урсула. Таких людей, как мы с вами. Скольким коллекционерам вы его уже показали?

Леди Гудгласс наклоняет голову, смотрит на Графенвельдера по-над вздернутым носом:

– Десяток наберется.

– Ох, много… Не удивлюсь, если окажется, что слухи уже вышли за пределы Кольца. Только не говорите, что и Росситер в этой десятке.

– Росситер был вторым.

– Пожалуй, и впрямь уже слишком поздно. – Графенвельдер вздыхает с таким видом, будто снимает со своих плеч тяжкую ношу. – Значит, времени у нас в обрез. Надо немедленно организовать транспортировку останков Тринтиньяна в мой анклав. Там куда безопаснее.

– С чего вы взяли, что там безопаснее, чем у меня?

– Я сам конструирую охранные системы. Этим и зарабатываю на жизнь.

Кажется, она обдумывает услышанное по крайней мере несколько секунд. Потом отрицательно качает головой:

– Этому не бывать. Он останется здесь. Карл, я же вас насквозь вижу. Что вам до моих охранных систем? И вряд ли вас беспокоит вероятность того, что доктор Тринтиньян сбежит отсюда и вернется в общество йеллоустонцев. Не станете же вы очередной его жертвой. Это бедолагам из Мульчи пришлось бы трястись за свою шкуру, ведь он периодически спускался туда в поисках сырья. Нет, Карл, на самом деле для вас невыносима мысль, что он принадлежит мне, а не вам. Уникальнейший экспонат никогда не попадет в ваши руки – вот что разъедает вас изнутри, точно кислота.

– Что ж, дело ваше.

– Вот именно, мое. И со своими делами я всегда разбираюсь самостоятельно. Карл, вы совершили роковую ошибку, когда унизили меня. Даже если допустить, что сами не приложили руку к случившемуся с гамадриадой.

– Ну что вы несете! Шеллис надул вас, но я-то тут при чем?

Графенвельдер видит, что Урсула колеблется. Она уже в шаге от прямого обвинения, но даже здесь, в этом приватном убежище, есть грань, переходить которую себе дороже.

– А ведь вы рады, что так случилось, правда же? – напирает она.

– В моей коллекции есть экземпляр получше, и меня это вполне устраивает.

Вновь испытывая отвращение – смешанное, надо признать, с чем-то вроде благоговения, – Графенвельдер оглядывает рассредоточенные останки знаменитого врача.

– Так говорите, он слышит нас?

– Каждое слово.

– Лучше бы вам его прикончить. Возьмите молоток и шарахните по мозгу. Чтобы Тринтиньян никогда не воскрес.