Алмазные псы

Глава 4




– Сойдет, – одобрил Форкерей, сгибая и разгибая новую руку.

– Сойдет? – негодующе переспросил Тринтиньян с таким видом, будто его смертельно оскорбили. – Мой дражайший друг, смею вас заверить, что это настоящий шедевр, подлинная красота, подобной которой вы не сыщете нигде, разве что мне придется повторить операцию.

Мы сидели в шаттле, который по-прежнему находился на поверхности Голгофы. Извне шаттл выглядел этаким приплюснутым цилиндром с аэродинамическими обводами; он сел на хвост и выпустил из корпуса восемь похожих на пузыри утолщений: шесть служили персональными каютами, седьмое использовалось как кают-компания, а в восьмом располагался медицинский отсек со всем оборудованием, необходимым Тринтиньяну. Как ни удивительно – по крайней мере для меня, не очень-то к такому привычного, – фабрикаторы шаттла легко произвели кибернетические устройства, заказанные доктором, и предоставили ему хирургические инструменты – сверкающие полуразумные лезвия, перемещавшиеся, казалось, почти по собственной воле. По любым меркам это были передовые достижения полевой медицины.

– Ну, я бы предпочел свою старую руку, – объяснил Форкерей, сжимая и разжимая металлические пальцы.

– Это было бы тривиально до омерзения, уж простите, – заявил Тринтиньян. – Конечно, новую руку можно вырастить и пришить за несколько часов. Если такая перспектива вас не вдохновляет, я мог бы запрограммировать вашу культю на регенерацию – ничего сложного, простейшая манипуляция стволовыми клетками. Но ради чего стараться? Вы бы потеряли эту руку снова при следующем наказании. А теперь вам суждено терять механизм. На мой взгляд, это куда менее травматично для психики.

– А вам нравится, док, верно? – спросила Хирц. – Прямо раздухарились.

– С моей стороны было бы неразумно это отрицать, – признал Тринтиньян. – Когда вас, как меня, надолго лишают возможности лечить живых пациентов, вполне естественно наслаждаться тем малым шансом попрактиковаться, который иногда подкидывает судьба.

Хирц понимающе кивнула. До недавнего знакомства она слыхом не слыхивала о Тринтиньяне, но не теряла времени даром и успела составить собственное мнение о докторе.

– Вам дай волю, так на руке вы не остановитесь, правда? Я поискала сведения о вас, док, после встречи у Чайлда. Хакнула кое-какие медицинские сведения, до сих пор не рассекреченные властями Стоунера, – страшно им такое выкладывать в публичный доступ. Вы же законченный психопат, ей-ей. Кое-что из того, что я нарыла, – картинки ваших жертв, – мне теперь заснуть не дадут.

При этом она решила остаться, подумалось мне. По всей видимости, богатство, которое посулил Чайлд, перевесило все опасения насчет нахождения на одном борту с Тринтиньяном. Интересно, а в какие именно медицинские архивы влезла Хирц? Насколько я помню, даже обнародованные сведения содержали достаточно примеров врачебного зверства, и рядом с ними бледнели любые повседневные кошмары. Кровь стынет в жилах при мысли о том, что самые гнусные преступления Тринтиньяна так и не были полностью раскрыты.

– Неужели? – спросил я вслух. – Было что-то еще хуже?

– Зависит от точки зрения, – ответил Тринтиньян. – Некоторые пациенты помогали мне оттачивать мои экспериментальные техники, скажем так, более глубоко, если вы об этом спрашиваете. Но удалось ли мне достичь тех пределов, которые звали меня и манили? Увы, нет, мне постоянно мешали.

– Зато теперь вы свободны.

Прекрасная серебряная маска повернулась. Доктор обозрел всех нас по очереди.

– Не исключено. Однако прошу принять во внимание следующее. Я могу удалить все ваши конечности хирургическим путем, максимально чисто и с минимумом осложнений. Отделенные конечности будут помещены на криогенное хранение, а вместо них я установлю протезы, и это позволит нам почти безболезненно завершить текущую миссию.

– Спасибо, доктор. – Я тоже огляделся, ища поддержки у остальных. – Но, полагаю, мы с этим повременим.

Тринтиньян картинно развел руками:

– Если передумаете, я всегда в вашем распоряжении.



Мы провели в шаттле целый день, прежде чем вернуться в Шпиль. Лично я ощущал себя смертельно усталым, но когда наконец заснул, меня начали одолевать сновидения с беготней по лабиринтам, подозрительно схожие с теми, которыми Чайлд пичкал наши головы во время перелета. Проснулся я злой на весь свет и твердо вознамерился высказать Чайлду свое недовольство.

Но меня отвлекли иные заботы.

Вдруг выяснилось, что у меня что-то не то с запястьем. Прямо под кожей обнаружился чужеродный прямоугольный предмет, темный силуэт, жесткий на ощупь. Крутя рукой туда и сюда, я невольно залюбовался непонятно откуда взявшимся подкожным «фурункулом», поражаясь его безупречной прямоугольности. Потом оглядел каюту, и на меня внезапно накатило ощущение формы всех предметов обстановки. Уж не знаю, что больше напугало – нечто чужое и чуждое под кожей или моя неестественная реакция.

Кое-как, спотыкаясь на каждом шагу, я добрел до кают-компании и предъявил свое запястье Чайлду, о чем-то болтавшему с Селестиной.

Селестина опередила Чайлда, который собирался с мыслями:

– Значит, и тебя отметили. – И показала аналогичный предмет у себя под кожей.

Этот прямоугольник гармонировал и резонировал, не подберу других слов, со стенными панелями и функциональными выступами помещения.

– Эй, Ричард, ты меня слышишь?

– Прости. Чувствую себя немного странно…

– Все претензии к Чайлду. Это он во всем виноват, лживая крыса.

– Их легко извлечь. – Чайлд, похоже, нисколько не смутился и раскаиваться не собирался. – Мне показалось разумным имплантировать вам устройства, пока вы спите, чтобы не тратить впустую время бодрствования.

– Дело не только в хрени у меня под кожей, чем бы она ни была.

– Этот прибор позволит нам взбодриться, – объяснила Селестина, чей гнев улетучился.

У меня перед глазами все плыло, но я следил за тем, как меняется ее лицо, фиксировал, как движутся кости, мышцы и сухожилия под слоем кожи.


– Взбодриться? – глупо повторил я.

– Это… ну, своего рода шунт, – сказала она. – Такими, насколько я понимаю, пользуются ультра. Он удаляет из кровотока ядовитые отложения и впрыскивает в кровь полезные химикаты, чтобы вывести мозг из стандартного цикла бодрствования и сна. С таким шунтом можно не спать несколько недель без серьезных психологических проблем.

Я заставил себя улыбнуться, преодолев терзавшее ощущение неправильности движений.

– Вот-вот, именно это меня и тревожит.

– Меня тоже. – Она смерила Чайлда негодующим взором. – Терпеть не могу подобных выходок без моего ведома и разрешения, но, должна признать, прибор может пригодиться.

Шунт под кожей неприятно заерзал.

– Очевидно, Тринтиньян постарался?

– Считай, что тебе повезло: он не отрезал руки и ноги, пока вживлял шунт.

Чайлд поспешил вмешаться:

– Это я распорядился вживить вам приборы, Ричард. Если будет возможность отдохнуть, дремать они не помешают. Зато позволят сохранять бодрость, когда это потребуется.

– Есть еще кое-что… – Я искоса посмотрел на Селестину, пытаясь понять, испытывает ли она тоже странности восприятия. – С тех пор как проснулся, я вижу… э-э… мир по-другому. Формы являют себя в новом свете, что ли. Что ты со мной сделал, Чайлд?

– Ничего такого, чего нельзя исправить. Всего лишь одна инъекция…

Усилием воли я сумел сдержаться.

– Что за инъекция?

– Нейронные модификаторы. – Чайлд вскинул руку, предупреждая мое возмущение, и я разглядел такой же прямоугольник у него под кожей. – Ричард, твой мозг и без того переполнен демархистскими имплантатами и клеточными машинами, так что не стоит притворяться, будто я сотворил с тобою нечто, лишающее тебя человечности.

– Что за хрень он порет? – осведомилась Хирц, внимавшая Чайлду последние несколько секунд в дверном проеме. – Он про ту лабуду, которая со мною творится с тех самых пор, как я проснулась?

– Вполне возможно, – ответил я, радуясь, что не схожу с ума. – Дай попробую угадать: тебя преследуют математические формулы, а восприятие пространства обострилось?

– Если это так называется, то да. Всюду вижу фигуры и думаю, хорошо ли они смотрятся вместе… – Хирц повернулась к Чайлду. При всей своей миниатюрности она выглядела человеком, способным искалечить кого угодно. – Чего молчишь, ублюдок?

Чайлд отреагировал, как обычно, спокойно:

– Посредством кистевого шунта я ввел вам всем особые модификаторы. Они не осуществляют никаких радикальных нейронных преобразований, просто эффективно подавляют одни участки мозга и стимулируют другие. Если совсем грубо, они улучшают пространственное восприятие за счет подавления менее важных мозговых функций. Вы сейчас наблюдаете фрагменты тех когнитивных состояний, которые для Селестины совершенно рутинны.

Селестина хотела было возразить, но Чайлд жестом попросил ее помолчать.

– Всего лишь фрагменты, заметьте. Думаю, вы оба согласитесь, что с теми задачками, которые подбрасывает нам Шпиль, модификаторы должны обеспечить некоторое преимущество.

– То есть ты превратил нас всех в долбаных математиков?

– Ну, можно сказать и так.

– Ладно, пригодится, – заключила Хирц.

– Неужели?

– А то! Когда будем собирать тебя по кусочкам. – Она бросилась к Чайлду.

– Хирц, я…

– Стой! – велел я, перехватывая Хирц. – Он поступил неправильно, действуя без нашего ведома и согласия, но в нынешней ситуации прибор и вправду может быть полезен.

– Ты на чьей стороне, олух? – Хирц вырвалась, ее глаза метали молнии праведного негодования.

– Ни на чьей, – ответил я. – Мне просто хочется сделать все возможное, чтобы одолеть Шпиль.

Хирц ожгла Чайлда взглядом:

– Ладно, живи. Но если только попробуешь впихнуть в меня что-то еще…

Впрочем, было очевидно, что Хирц мыслит трезво и пришла к тем же выводам, что и я: учитывая природу загадок, которые подбрасывал нам Кровавый Шпиль, лучше смириться с модификаторами в мозгу и не требовать немедленно их удалить.

Но оставался один эффект, который продолжал меня беспокоить.

Я принял тот факт, что в меня подселили не пойми что, добровольно и осознанно – или эти модификаторы каким-то образом повлияли, хотя бы частично, на мое решение?

Понятия не имею.