Алмазные псы

– Можно трактовать линию как одномерную тень двухмерного объекта. В нашем случае – квадрата. Понятно?

– Думаю, мы уловили суть, – признал Тринтиньян.

Селестина восстановила квадрат, потом раздвоила его и сместила копию по диагонали вниз – две фигуры соприкасались гранями.

– Дальше. Перед нами двухмерная фигура, которая является тенью трехмерной, то есть куба. Если я стану вращать куб, она будет меняться. Видите, как она то вытягивается, то сжимается?

– Разумеется, – откликнулся Чайлд, наблюдая за вращением двух сопряженных квадратов.

Это вращение завораживало своей плавностью, и один квадрат как бы перетекал в другой в воображаемом кубе на стене.

– Ну так вот. По-моему, все эти фигуры, – Селестина указала ладонью в сторону затейливых узоров возле двери, – представляют собой двухмерные отражения четырехмерных объектов.

– Охренеть, – проронила Хирц.

– Давайте сосредоточимся, и вы все поймете, обещаю. Вот это гиперкуб, четырехмерный аналог куба. Берем обычный куб, проецируем его вовне, точно так же, как поступали с квадратом, когда творили сам куб. – Мне вдруг показалось, что Селестина, раздосадованная нашим тупоумием, готова в отчаянии всплеснуть руками. – Ладно, просто смотрите! – Она нарисовала на стене куб внутри другого, чуть больше размерами, и соединила углы обеих фигур диагональными линиями. – Вот так выглядит трехмерная тень гиперкуба. Все, что требуется, это исказить тень, убрав одно измерение – сначала до двухмерного, потом до такого… – Она ткнула пальцем в какой-то узор рядом с дверью.

– Вроде бы я сообразил, – неуверенно, с запинкой произнес Чайлд.

Я был склонен с ним согласиться, хотя не поручился бы, что понял до конца. Мы с Чайлдом в юности баловались трехмерными головоломками, но это было именно баловство – никакого интуитивного проникновения в зубодробительные математические дебри.

– Ладно, – сказал я, – допустим, перед нами тень тессеракта. Что с нею нужно сделать?

– Вот это. – Селестина показала на другую сторону двери, где присутствовала иная, совершенно, на мой взгляд, непохожая на первую, но не менее причудливая фигура. – Это тот же самый объект, только перевернутый.

– Тень способна меняться настолько радикально?

– Привыкай, Ричард.

– Ладно, – повторил я. Она явно до сих пор злилась на то, что я посмел до нее дотронуться. – А остальные?

– Здесь сплошь четырехмерные объекты, относительно простые геометрические формы. Вон четырехмерный симплекс, иначе гипертетраэдр. Вон гиперпирамида с пятью гранями-тетраэдрами… – На лице Селестины внезапно появилось странное выражение. – Забудьте. Важно то, что все соответствующие фигуры справа должны быть тенями многоугольников слева, а тени получаются элементарным вращением в пространстве измерений более высокого уровня. Но одна фигура отличается…

– Какая?

Она уставила палец в косяк:

– Эта.

– Ты уверена? – скептически справилась Хирц. – Лично у меня башка совсем не варит.

Селестина утвердительно кивнула:

– Да, я уверена абсолютно.

– Но обосновать свою уверенность вы не в состоянии?

Она пожала плечами:

– Либо видишь, либо нет.

– Ясно… Пожалуй, нам всем стоило навестить перед отлетом жонглеров образами. Что-то мне страшно до отвращения…

Селестина молча протянула руку и надавила на символ, который сама же выделила.



– Есть новости хорошие, а есть и плохие, – сообщил Форкерей, когда мы бодро, ничуть не пострадав физически, оставили позади еще десяток помещений.

– Начнем с плохих, – решила за всех Селестина.

Форкерей стал вещать, и в его голосе проскользнула, как мне почудилось, мельчайшая нотка довольства.

– Мы сможем пройти самое большее две или три комнаты. Дальше не пустят скафандры.

Он мог бы этого и не говорить. Последние три или четыре помещения, преодоленные группой, наглядно показали, что мы приближаемся к некоему пределу. Хитроумная внутренняя архитектура Шпиля словно стремилась лишить нас наших громоздких, объемистых скафандров. Через последнюю дверь мы все, кроме Хирц, которой повезло с ростом, едва протиснулись.

– Значит, пора сдаваться, – заметил я.

– Ну, не будем спешить с выводами, – изрек Форкерей, обнажая зубы в вампирьем оскале. – Я же сказал, что хорошие новости тоже имеются.

– Не томите, капитан, – попросил Чайлд.


– Помните, мы отправляли Хирц обратно, чтобы убедиться, что Шпиль нас выпустит, если мы решим сбежать?

– Конечно, – ответил Чайлд. – До самой точки старта Хирц не возвращалась, однако с дюжину комнат назад по нашей просьбе прошла и убедилась, что Шпиль явно настроен сотрудничать. Она не сомневалась, что при желании сможет благополучно достичь самого первого помещения.

– Мне кое-что не давало покоя, – продолжал Форкерей. – Когда она ушла, Шпиль открывал и закрывал двери на ее пути, обеспечивая проход. Какой в этом смысл? Почему бы просто не открыть все двери разом?

– Признаюсь, и меня это смущало, – поддержал Тринтиньян.

– В общем, я поразмыслил и решил, что должна быть какая-то веская причина.

Чайлд вздохнул:

– Какая же?

– Воздух, – объявил Форкерей.

– Вы ведь шутите, капитан?

Ультра покачал головой:

– Начинали мы с вакуума, во всяком случае, с воздуха, разреженного так же, как на поверхности Голгофы. Эта атмосфера держалась в нескольких первых помещениях. А затем стала меняться, очень медленно, почти незаметно, но мои датчики сразу зафиксировали перемену.

Чайлд скорчил гримасу:

– Жаль, что вам не пришло в голову поделиться с нами этим открытием.

– Я прикинул, что лучше подождать, пока изменения не сделаются очевидными. – Форкерей покосился на Селестину. Та никак не отреагировала.

– Он поступил правильно, – сказал Тринтиньян. – Я тоже заметил, что атмосферные условия понемногу меняются. Кроме того, капитан наверняка зафиксировал повышение температуры – в каждой последующей комнате чуть теплее, чем в предыдущей. Я экстраполировал факты и рискну выдвинуть предположение. Через два, максимум три помещения мы сможем избавиться от скафандров и дышать нормально.

– Снять скафандры? – Хирц воззрилась на доктора как на чокнутого. – Приятель, да ты сбрендил!

Чайлд упреждающе вскинул руку:

– Погодите. Доктор Тринтиньян, с чего вы взяли, что мы сможем дышать здешним воздухом?

– Судите сами, – пропел Тринтиньян своим механическим голосом. – Соотношение газов в атмосфере уверенно приближается к составу воздуха в наших дыхательных аппаратах.

– Но это же невозможно! Что-то не припомню, чтобы у нас брали образец.

Тринтиньян дернул подбородком:

– Тем не менее происходящее показывает, что образец был взят. На данный момент, кстати, состав воздуха в точности соответствует предпочтениям ультра. Поскольку команда Аргайла имела несколько иные предпочтения, дело отнюдь не в том, что у Шпиля, так сказать, хорошая память.

Я непроизвольно поежился.

Мысль о том, что Шпиль, эта огромная псевдоживая штуковина, сквозь которую мы, как крысы, пробирались тайком, каким-то образом исхитрился пролезть под армированную ткань наших скафандров и взять образцы воздуха, причем никто не заметил этого вторжения, – сама мысль о таком могуществе повергала в ужас. Он не только осознавал наше присутствие, но и сумел распознать, кто мы, к какому виду живых существ относимся.

Распознал нашу хрупкость и уязвимость.

Словно в награду за наблюдательность Форкерея следующая комната оказалась полупригодной для жизни – воздух плотнее прежнего, температура выше. Да, долго в ней было не протянуть, но тому, кто отважится снять скафандр, немедленная смерть уже не грозила.

Задача этой комнаты заставила попотеть даже Селестину. Как обычно, условия задачи излагались в рисунках по обе стороны от двери, однако на сей раз эти рисунки были соединены между собой различными символами и петлями, как если бы нам предъявили карту метро какого-то незнакомого города. Отдельные символы встречались и раньше – это были варианты математических операторов, вроде знаков сложения или вычитания, – но не в таких количествах. А задача, увы, не сводилась к числовым действиям; по мнению Селестины – я мысленно отметил, сколь неуверенно она рассуждала, – подразумевалась и топологическая трансформация в четырех измерениях.

– Пожалуйста, скажите, что вы знаете ответ, – взмолился Чайлд.

– Я… – Селестина помолчала. – Кажется, знаю. Но не уверена до конца. Дайте мне минутку подумать.

– Разумеется. Все время в вашем распоряжении.

Селестина погрузилась в размышления. Минуты шли, растягиваясь в десятки. Раз или два она явно порывалась что-то сказать, раскрывала было рот, но тут же спохватывалась, еще пару раз подходила ближе к двери – это вселяло надежду, но время шло, а блестящая интуитивная догадка, на которую все уповали, не желала рождаться. Селестина неизменно поникала и вновь принималась сосредоточенно размышлять. Так прошел час, минула большая половина второго…

А у Селестины, подумалось мне, как не было ответа, так и нет.

Мы, конечно, все полагались на нее, но что, если поиски решения займут несколько дней?..

Наконец она заговорила:

– Все, разобралась.

– Подтвердилась первая идея? – спросил Чайлд.

– Нет.

– Здорово, – протянула Хирц.