Алая гроздь турмалина
Часть 6 из 26 Информация о книге
Для доступа к библиотеке пройдите авторизацию
– Простите, вы что-то сказали? – уточнила Лена, чувствуя такую нечеловеческую усталость, словно разгрузила вагон с углем.
– Я спросила, знаете ли вы, что вашей собаке нужно дать глистогонное.
– Простите, что?
– У вашей собаки глисты, и вам нужно дать ей лекарство, – терпеливо повторила незнакомка. – Если хотите, могу порекомендовать очень хороший современный препарат, совершенно не токсичный и очень действенный.
– А вы, простите, кто? – спросила Лена, чувствуя, как сухой язык с трудом трется о шершавые щеки. Она совершенно точно заболевала, и глисты Помпона сейчас интересовали ее меньше всего.
– Я – ветеринар, – сказала незнакомка, рассмеялась, и тут Лена впервые расслышала волшебные модуляции в ее необычном голосе. – Меня зовут Александра Персиянцева, прошу любить и жаловать.
В этом месте их неожиданной беседы Лена потеряла сознание, а пришла в себя уже дома, уложенная на диване в гостиной. Открыв глаза, она увидела над собой встревоженное лицо незнакомой женщины и долго не могла взять в толк, откуда та взялась.
– Вы кто? – спросила она и закашлялась.
– Я – ветеринар, мое имя Александра Персиянцева, но все зовут меня Шурой, – услышала она и по необычном тембру низкого хриплого голоса сразу вспомнила случайную встречу во дворе. Господи, где же Помпон, и как они очутились дома? – Вам стало плохо, к счастью, вышедшая из подъезда соседка рассказала, из какой вы квартиры. Я нашла у вас в кармане ключи и отвела домой вас и вашу собаку. Не хочу пугать, но у вас сильный жар, поэтому, кажется, нужно вызвать врача.
– Я вызову, – вяло согласилась Лена, которой ужасно хотелось спать.
Кажется, она снова ненадолго отключилась, а когда очнулась, на приставленной к дивану табуретке стояла чашка со свежесваренным клюквенным морсом, а с кухни слышались приглушенные голоса – женский, уже знакомый, и мужской. Его Лена раньше не слышала. Бредит она, что ли?
– О, проснулась, – услышала она и с трудом повернула голову в сторону входной двери, в проеме которой стояла ее новая жизнерадостная знакомая. – Сань, ты слышишь, она проснулась.
– Это хорошо, – сказал незнакомый мужской голос, и в поле зрения Лены попал его обладатель – очень высокий, худой и совершенно лысый человек в очках. – Вы как себя чувствуете?
Лена сама не знала, как она себя чувствует, но послушно прислушалась к внутренним ощущениям, которые были, если честно, так себе.
– Вы кто? – спросила она у мужчины, – и откуда тут взялись?
– Я – врач, – сообщил тот покладисто. – А еще брат этой шебутной особы, которая помешала мне отоспаться после суточного дежурства и строго наказала ехать сюда. Меня зовут Александр Персиянцев, я вам со всей ответственностью заявляю, что вам повезло и не повезло одновременно.
– Можно уточнить, в чем именно? – осведомилась Лена, которой казалось, что она попала в какую-то искаженную реальность, словно Алиса, провалившись в кроличью нору.
– Не повезло, потому что вы подцепили новомодную болезнь, а повезло, потому что я умею ее лечить, – совершенно невозмутимо ответил он.
С того момента в жизни Елены Бесединой и появились брат и сестра Персиянцевы, Саня и Шура. Шура тогда забрала к себе Помпона на время Лениной болезни. Вернула через три недели, убедившись, что у ее новой подруги достаточно сил, чтобы с ним гулять, а попутно сообщила, что процедуру по избавлению от глистов Помпон прошел благополучно. А Саня приезжал каждый день, чтобы послушать Ленины легкие, придирчиво проверить, выполняет ли она его рекомендации и выдать новую порцию лекарств.
Из «новомодной болезни» Лена выпуталась без осложнений, а заодно получила надежных друзей, с которыми точно можно было пойти в разведку. Саню после того, как она выздоровела, Лена видела нечасто, только в тех случаях, когда ей требовалась мужская помощь. И Персиянцев, как бы занят он ни был, обязательно появлялся в ее квартире, отправленный сестрой на помощь, несмотря на Ленины робкие возражения. А вот с Шурой они сблизились очень сильно, и Лена даже представить не могла, что еще совсем недавно была незнакома с этим неукротимым сгустком энергии, веселья и позитива.
У Шуры вызывало восторг буквально все: и то, что Лена работает реставратором, и то, что увлекается историей, и то, что с придыханием относится к своему работодателю. При этом сам Беспалов, с которым Лена подругу, разумеется, познакомила, той совсем не приглянулся. Шура безапелляционно назвала его шутом и бонвиваном. Они тогда почти поссорились, но только почти, потому что поссориться с Шурой было решительно невозможно.
– Я, правда, ужасно рада, что это ты, – сказала Лена в трубку. – Отвечаю на все вопросы по порядку. Саньке можно не звонить. Но в неприятности я, действительно, вляпалась. Шур, я вчера нашла труп.
– Чего ты нашла? – уточнила подруга, помолчав. – Беседина, ты там точно здорова?
– Абсолютно, не считая слегка расстроенных нервов, что в сложившейся ситуации совершенно объяснимо. Шур, я не шучу. Вчера приехала на объект и нашла там труп Петра Алексеевича.
– Твоего бонвивана? – уточнила Шура.
– Моего работодателя – Петра Алексеевича Беспалова.
– Где ты его нашла?
– Я же говорю, на объекте. В доме Яковлева. Я приехала туда на встречу с подрядчиком. Он опаздывал, я зашла в дом и обнаружила Беспалова убитым.
– Убитым? – в голосе Шуры слышалось сомнение. – С чего ты это взяла? Может, ему просто с сердцем плохо стало. Или того, тромб оторвался. Раз и ага.
– Его убили, ударив чем-то тяжелым по голове, – сказала Лена бесцветным голосом. Пережитое вчера настигло ее, ударило наотмашь под дых, и она вдруг заплакала. Горько, отчаянно, как не позволила себе вчера ни при полицейских, ни при противном Макарове, ни позже, перед Галиной. – Его ударили, и он умер, а я его нашла.
– Так, Беседина, я сейчас звоню Саньке, чтобы он приехал и вколол тебе что-нибудь успокоительное, – заверила ее Шура. – Ты почему мне вчера не позвонила? Все всегда в одиночку на себе прешь? А?
– Шур, не надо трогать Саньку, – сказала Лена и улыбнулась, представляя подругу так хорошо, словно видела ее сейчас воочию. – Я в полном порядке, просто, услышав твой голос, расклеилась. А не позвонила я, потому что ты уехала в Сочи, отдыхать. Всего на пять дней. Впервые за полтора года. Не хотелось портить тебе отдых.
На самом деле, Лена кривила душой, потому что вчера, в круговерти событий про подругу даже не вспомнила. А если бы вспомнила, то совершенно точно бы позвонила, не взирая ни на какой отдых, потому что за четыре с лишним месяца привыкла в любых обстоятельствах первым делом звонить Шуре Персиянцевой.
– Слушай, Беседина, а может его этот убил, подрядчик? – с жаром спросила Шура. – Ну, который, опоздал.
– Так он же опоздал, а не раньше приехал, – улыбнулась Лена. Зная кипучую натуру Шуры, можно было даже не сомневаться, что та с места в карьер включится в расследование и начнет строить версии.
– Так, может, он это для отвода глаз.
– Нет, у него алиби есть, – вздохнула Лена. – Это полицейские, первым делом, проверили.
– Так, я через три дня вернусь, и ты мне все расскажешь, – сказала Шура строго. – А за это время постарайся больше никуда не влипнуть, Беседина. Хочешь, я поменяю билет и прилечу завтра? Ну, или все-таки Саньке позвоню.
– Не надо менять билет, не надо никуда звонить! – возопила Лена. – Шур, я не ребенок, и мне ничего не угрожает. Расслабься и отдыхай. Поняла?
– Поняла, – подозрительно покладисто согласилась подруга. – Слушай, Беседина, а этот подрядчик, он как, ничего?
– В каком смысле? – не поняла Лена. Следить за скачками Шуриной мысли она успевала не всегда.
– В смысле, симпатичный?
Лена честно задумалась, пытаясь вызвать в памяти облик Дмитрия Макарова. До этого у нее как-то не было времени оценить его мужскую привлекательность. Первая встреча над только что остывшим телом Петра Алексеевича не очень этому способствовала.
– Мужик как мужик, – сказала она, наконец. – Высокий, крепкий, лицо открытое. Не красавец, но и не урод. Рубашка мятая. Дорогая, но несвежая. И на встречу опоздал по какой-то дурацкой причине. Сказал, что застрял в лифте. Представляешь?
– Врет, наверное, – безапелляционно заявила Шура, и Лене почему-то стало обидно за Макарова, который еще пять минут назад так сильно ее раздражал. – Либо проспал, либо скрывает что-то. Но ты не тушуйся, Беседина. Я приеду и во всем разберусь.
– Приезжай, – засмеялась Лена, тут же забыв про подрядчика и думая о том, как сильно успела соскучиться по подруге. – Только в положенный срок. И, пожалуйста, не дергай Саню. Я тебе обещаю, что за три дня со мной точно ничего не случится.
* * *
В эту ночь Дмитрий спал как убитый. Переделав тысячу рабочих дел, позвонив брату, чтобы обсудить с ним случившееся сегодня, кинув в корзину с бельем грязную рубашку, пожарив огромный стейк, именно так, как он любил, с кровью, и выпив положенный к мясу бокал сухого красного вина, он сел, было, на веранде, налив второй бокал, успел порадоваться тому, что сегодня ночует дома и может провести прекрасный тихий вечер в полном одиночестве, как вдруг понял, что упадет сейчас прямо здесь, на крыльце, не успев добраться до кровати.
Он не очень точно помнил, как все-таки решил проблему, но, судя по тому, что проснулся Дмитрий в своей постели, это все-таки удалось. Сев в кровати, он крепко растер лицо, чтобы прогнать сонную одурь, взял телефон и посмотрел на часы. Половина седьмого, как всегда.
Натянув шорты и майку, он отправился на пробежку, которую старался совершать регулярно, хотя получалось не всегда. Ему нужно было подумать. Случившееся вчера никак не укладывалось в реалии повседневной жизни, и Дмитрию нужно было оценить степень риска для себя лично и для компании. После вечернего разговора с братом риски эти казались Дмитрию довольно ничтожными. Ничего не наталкивало на мысль, что убийство Петра Беспалова могло иметь хотя бы косвенное отношение к фирме «Турмалин» и ее владельцу, при этом вдовица вчера подтвердила, что проект будет реализован, несмотря ни на что, а разрешение начать работы полиция должна была дать через пару дней максимум. Так, с этим понятно.
Второй вопрос, на который предстояло дать ответ, заключался в том, может ли быть замешана в преступлении главный архитектор-реставратор Елена Николаевна Беседина. Ее возможная причастность тоже несла в себе риски остановки или задержки работ, как минимум. Внешне впечатления преступницы она, разумеется, не производила, вот только Дмитрий Макаров давно приучил себя не делать выводов, опираясь на первое впечатление, да и в теорию Ломброзо не верил.
Итак, Елена Беседина. Информацию о ней он собрал загодя, еще только примериваясь к контракту с Беспаловым, потому что привык проверять все до мелочей. У нее была крепкая профессиональная репутация человека, всегда держащего слово, не срывающего сроков, не боящегося браться за трудные, иногда даже безнадежные проекты, не выходящего из сметы и всегда доводящего работу до конца. Другими словами, у Елены Бесединой была точно такая же репутация как у Дмитрия Макарова, и это обстоятельство, как он помнил, заставило его хмыкнуть.
Может человек с такой репутацией убить? Почему нет? Любой человек может, если это будет единственным выходом из серьезного жизненного тупика. Вчера, впервые увидев Елену Николаевну воочию, Дмитрий точно знал теперь, что эта женщина убьет, не колеблясь, если, к примеру, ей надо будет защитить своего детеныша или жизнь, или мужчину, которого она любит. Кстати, даже интересно, есть в ее жизни такой мужчина?
Она выглядела одинаково соблазнительной, стоя в беспомощном ужасе над телом Беспалова, полная решимости отправиться спасать Галину, несмотря на то что находится почти в обмороке, и в деятельном сочувствии, когда она хлопотала по хозяйству в ее доме. Вообще-то такие женщины были совсем не в его вкусе. Ему нравились очень простые и незатейливые, не требующие погружения в глубокий внутренний мир дамы, с которыми он спал.
Точнее, так: вот уже лет пятнадцать он не спал с женщинами, имеющими богатый внутренний мир и тонкую душевную организацию. Хлопот с ними много, удовольствие – сомнительное, а главное – очень затратное. Даже не в плане денег, а скорее – Дмитрий Макаров всегда и во всем был за простые решения. Приложил минимальное усилие – получил максимальный результат.
Он был совершенно убежден, что в жизни главное – простота. Такую еду он искренне считал самой вкусной: мясо, обжаренное на решетке без масла и специй, крупно порезанные помидоры с крупной солью, вареную молодую картошку, уху, сваренную после рыбалки с добавлением водки, первую редиску, разгрызаемую крепкими зубами.
Простые запахи – прибитой дождем пыли на асфальте, мокрой листвы, хвои, оттаявшей после того, как внес елку в тепло с мороза, сушащихся на печке осенних яблок – он считал самыми завораживающими. Привычные с детства цвета неба на закате, бриллиантовых солнечных зайчиков на морской глади, июльского бархата ночного неба или расписного терема осеннего леса были для него самыми умиротворяющими.
Он и людей предпочитал простых – легких, ненапряжных, доступных, когда они нужны, и легко уходящих в тень, если возникала потребность в одиночестве. И отношения предпочитал понятные: по заранее озвученным четким правилам, без постоянного выяснения, кто прав, кто виноват, а главное, почему и в чем именно.
Вот и получалось, что для удовлетворения физиологических потребностей здорового сорокапятилетнего мужского тела и одновременно достижения спокойствия, в котором не было места трехэтажным конструкциям чувств, лишь простое и понятное удовлетворение, он и женщин себе выбирал незатейливых – блондинок с тонкой талией, высокой грудью, пышным задом, крепкими бедрами и куриными мозгами.
Мама, несколько раз натыкавшаяся на его пассий, иронически называла их «твои Барби». Но Макаров-старший и не искал в женщинах глубокого содержания, они ему требовались не для философских разговоров. Его «кукол» нужно было только кормить, разнообразно трахать и снабжать деньгами – все это не вызывало у Дмитрия проблем, именно эта беспроблемность его и притягивала. Мама лишь вздыхала, да иногда позволяла себя пробормотать под нос что-то неразборчивое о психологической травме, последствия которой остаются на всю жизнь, но сын лишь приподнимал бровь, и она умолкала. Жалела его.
Елена Николаевна Беседина выглядела совершенно иначе и на классический макаровский канон не походила ни капли. Невысокая, очень хрупкая, с маленькой аккуратной грудью, очень стильной стрижкой на темных волосах и выбивающейся надо лбом прядью, то ли высветленной, то ли успевшей выгореть. В глазах – бесстрашие, какой-то странный вызов, и ни тени кукольности.
От мыслей о Елене Бесединой Дмитрию вдруг стало как-то неудобно бежать, и сосредоточившись, он с изумлением понял, что эта ершистая женщина его возбуждает. Тьфу ты, черт! Остановившись, он наклонился вперед, упершись ладонями в колени и глубоко размеренно дыша. Что за мальчишество, честное слово! Так, о чем он думал? Кажется, о том, может ли эта женщина убить. И к какому выводу пришел? Может, если тому, что она любит, будет угрожать опасность. Хорошо. А при каком условии она точно не убьет? Ну, это совсем просто: из корысти, зависти, ревности. Хотя нет, про ревность лучше не думать. Да, из корысти и зависти, точно. На эти низменные страсти она неспособна. Не тот характер. Интересно, и что это дает?
Петра Беспалова убила точно не Беседина. По оценке судмедэксперта, смерть произошла между тремя и четырьмя часами ночи, задолго до того, как реставраторша появилась на объекте. Кроме того, судя по характеру раны на виске, удар тяжелым тупым предметом был нанесен человеком, который выше жертвы. Петр Беспалов не был крупным мужчиной, один метр семьдесят сантиметров, так сказал эксперт, но Елена Беседина еще ниже – не больше метра шестидесяти четырех. Нет, смертельный удар меценату нанесла не она. А раз так, то и остановки работ из-за ее потенциального ареста не предвидится. Можно не волноваться. И, придя к этой утешительной мысли и совершенно успокоившись, Дмитрий побежал дальше.
Вернувшись домой, приняв душ и позавтракав, он быстро собрался, привычно похлопав себя по карманам, чтобы ничего не забыть, сбежал с крыльца и сел в машину. Ему нужно было в Москву, где его ждали важные дела по подписанию контракта века, как Дмитрий называл грядущую сделку, но сначала нужно было выполнить сыновний долг и заехать к маме. Вообще-то он вчера собирался, но за случившейся суматохой не успел.
Мама встретила его привычной улыбкой, которую не могли стереть ни годы, ни несчастья, ни болезни. Конечно, Дмитрий видел, что за последний год, который мама, как и большинство людей ее возраста, была вынуждена провести практически взаперти, она сильно сдала, но не шла на поводу у обстоятельств, улыбалась, шутила, как только стало возможно, сделала прививку и потихоньку выбиралась погулять на ближайший бульвар, сопровождаемая помощницей по дому Наташей, которую оплачивал Дмитрий.
Брат Женька поначалу предложил делать это на паях, но Дмитрий тогда только рукой махнул. Несопоставимые у них с братом доходы, хоть тот и выбился в большие начальники. Он много раз предлагал маме переехать к нему – в его загородный особняк, в котором так много места, что Дмитрий иногда чувствовал себя идиотом, оставаясь один в таком огромном доме.
Это дом для большой семьи, детей на пять, не меньше, но никаких детей в нем не было и в помине. И животных Дмитрий не держал, потому что при его постоянных командировках думать про то, кто будет выгуливать собаку, не хотелось. Вот если бы мама переехала, тогда и пса можно было бы завести, но она наотрез отказывалась покидать их старую квартиру, в которой прошла вся ее счастливая жизнь, откуда в последний путь отправился папа. В глубине души Дмитрий маму понимал, хотя ее решение, разумеется, создавало им с Женькой дополнительные неудобства. Впрочем, о каких неудобствах можно говорить, если речь идет о родной матери?
– Ты выглядишь таким озабоченным, словно собираешься сообщить, что я во второй раз стану бабушкой, – приветствовала его мама.
Дмитрий засмеялся, а Наталья застригла ушами, словно конь на выпасе, прислушивающийся к неведомой опасности. В старшего сына своей подопечной она была немного влюблена, все про это знали и легонько подшучивали, – над Дмитрием, разумеется, а не над Натальей.
– С этим вопросом тебе к Женьке, а не ко мне, – сказал он и поцеловал маму в сухую, начинающую увядать, но все еще гладкую щеку, от которой пахло кремом и немного пудрой. Судя по спине, Наталья выдохнула. – Привет, мам. Как ты себя чувствуешь?
– Соответственно возрасту и имеющемуся анамнезу, – сообщила мама дежурно. – Нет, Дима, правда, я же вижу, у тебя что-то случилось. Рассказать не хочешь?
Он никогда не понимал, как именно у нее это получается, но мама всегда была в курсе всего, что с ним происходит. О его шишках и сломанной на тренировке ноге, о так и неисправленной двойке в четверти, которую ему вкатила химичка, потому что они друг друга терпеть не могли, о том, что старший сын впервые влюбился, она узнавала раньше, чем он был готов про это рассказать. И о той болезненной истории, после которой Дмитрий полюбил простые решения, дав себе клятву избегать новых сложностей в отношениях, она тоже знала и предупреждала сына задолго до того, как он сам окончательно все понял.
– Женька звонил? – спросил Дмитрий.
– Звонил, разумеется, – мама пожала плечами. – Он каждый день звонит и Даша тоже. Но я не очень понимаю, как это связано с моим вопросом. То, чем ты озабочен, имеет отношение к Жене?
– Я спросила, знаете ли вы, что вашей собаке нужно дать глистогонное.
– Простите, что?
– У вашей собаки глисты, и вам нужно дать ей лекарство, – терпеливо повторила незнакомка. – Если хотите, могу порекомендовать очень хороший современный препарат, совершенно не токсичный и очень действенный.
– А вы, простите, кто? – спросила Лена, чувствуя, как сухой язык с трудом трется о шершавые щеки. Она совершенно точно заболевала, и глисты Помпона сейчас интересовали ее меньше всего.
– Я – ветеринар, – сказала незнакомка, рассмеялась, и тут Лена впервые расслышала волшебные модуляции в ее необычном голосе. – Меня зовут Александра Персиянцева, прошу любить и жаловать.
В этом месте их неожиданной беседы Лена потеряла сознание, а пришла в себя уже дома, уложенная на диване в гостиной. Открыв глаза, она увидела над собой встревоженное лицо незнакомой женщины и долго не могла взять в толк, откуда та взялась.
– Вы кто? – спросила она и закашлялась.
– Я – ветеринар, мое имя Александра Персиянцева, но все зовут меня Шурой, – услышала она и по необычном тембру низкого хриплого голоса сразу вспомнила случайную встречу во дворе. Господи, где же Помпон, и как они очутились дома? – Вам стало плохо, к счастью, вышедшая из подъезда соседка рассказала, из какой вы квартиры. Я нашла у вас в кармане ключи и отвела домой вас и вашу собаку. Не хочу пугать, но у вас сильный жар, поэтому, кажется, нужно вызвать врача.
– Я вызову, – вяло согласилась Лена, которой ужасно хотелось спать.
Кажется, она снова ненадолго отключилась, а когда очнулась, на приставленной к дивану табуретке стояла чашка со свежесваренным клюквенным морсом, а с кухни слышались приглушенные голоса – женский, уже знакомый, и мужской. Его Лена раньше не слышала. Бредит она, что ли?
– О, проснулась, – услышала она и с трудом повернула голову в сторону входной двери, в проеме которой стояла ее новая жизнерадостная знакомая. – Сань, ты слышишь, она проснулась.
– Это хорошо, – сказал незнакомый мужской голос, и в поле зрения Лены попал его обладатель – очень высокий, худой и совершенно лысый человек в очках. – Вы как себя чувствуете?
Лена сама не знала, как она себя чувствует, но послушно прислушалась к внутренним ощущениям, которые были, если честно, так себе.
– Вы кто? – спросила она у мужчины, – и откуда тут взялись?
– Я – врач, – сообщил тот покладисто. – А еще брат этой шебутной особы, которая помешала мне отоспаться после суточного дежурства и строго наказала ехать сюда. Меня зовут Александр Персиянцев, я вам со всей ответственностью заявляю, что вам повезло и не повезло одновременно.
– Можно уточнить, в чем именно? – осведомилась Лена, которой казалось, что она попала в какую-то искаженную реальность, словно Алиса, провалившись в кроличью нору.
– Не повезло, потому что вы подцепили новомодную болезнь, а повезло, потому что я умею ее лечить, – совершенно невозмутимо ответил он.
С того момента в жизни Елены Бесединой и появились брат и сестра Персиянцевы, Саня и Шура. Шура тогда забрала к себе Помпона на время Лениной болезни. Вернула через три недели, убедившись, что у ее новой подруги достаточно сил, чтобы с ним гулять, а попутно сообщила, что процедуру по избавлению от глистов Помпон прошел благополучно. А Саня приезжал каждый день, чтобы послушать Ленины легкие, придирчиво проверить, выполняет ли она его рекомендации и выдать новую порцию лекарств.
Из «новомодной болезни» Лена выпуталась без осложнений, а заодно получила надежных друзей, с которыми точно можно было пойти в разведку. Саню после того, как она выздоровела, Лена видела нечасто, только в тех случаях, когда ей требовалась мужская помощь. И Персиянцев, как бы занят он ни был, обязательно появлялся в ее квартире, отправленный сестрой на помощь, несмотря на Ленины робкие возражения. А вот с Шурой они сблизились очень сильно, и Лена даже представить не могла, что еще совсем недавно была незнакома с этим неукротимым сгустком энергии, веселья и позитива.
У Шуры вызывало восторг буквально все: и то, что Лена работает реставратором, и то, что увлекается историей, и то, что с придыханием относится к своему работодателю. При этом сам Беспалов, с которым Лена подругу, разумеется, познакомила, той совсем не приглянулся. Шура безапелляционно назвала его шутом и бонвиваном. Они тогда почти поссорились, но только почти, потому что поссориться с Шурой было решительно невозможно.
– Я, правда, ужасно рада, что это ты, – сказала Лена в трубку. – Отвечаю на все вопросы по порядку. Саньке можно не звонить. Но в неприятности я, действительно, вляпалась. Шур, я вчера нашла труп.
– Чего ты нашла? – уточнила подруга, помолчав. – Беседина, ты там точно здорова?
– Абсолютно, не считая слегка расстроенных нервов, что в сложившейся ситуации совершенно объяснимо. Шур, я не шучу. Вчера приехала на объект и нашла там труп Петра Алексеевича.
– Твоего бонвивана? – уточнила Шура.
– Моего работодателя – Петра Алексеевича Беспалова.
– Где ты его нашла?
– Я же говорю, на объекте. В доме Яковлева. Я приехала туда на встречу с подрядчиком. Он опаздывал, я зашла в дом и обнаружила Беспалова убитым.
– Убитым? – в голосе Шуры слышалось сомнение. – С чего ты это взяла? Может, ему просто с сердцем плохо стало. Или того, тромб оторвался. Раз и ага.
– Его убили, ударив чем-то тяжелым по голове, – сказала Лена бесцветным голосом. Пережитое вчера настигло ее, ударило наотмашь под дых, и она вдруг заплакала. Горько, отчаянно, как не позволила себе вчера ни при полицейских, ни при противном Макарове, ни позже, перед Галиной. – Его ударили, и он умер, а я его нашла.
– Так, Беседина, я сейчас звоню Саньке, чтобы он приехал и вколол тебе что-нибудь успокоительное, – заверила ее Шура. – Ты почему мне вчера не позвонила? Все всегда в одиночку на себе прешь? А?
– Шур, не надо трогать Саньку, – сказала Лена и улыбнулась, представляя подругу так хорошо, словно видела ее сейчас воочию. – Я в полном порядке, просто, услышав твой голос, расклеилась. А не позвонила я, потому что ты уехала в Сочи, отдыхать. Всего на пять дней. Впервые за полтора года. Не хотелось портить тебе отдых.
На самом деле, Лена кривила душой, потому что вчера, в круговерти событий про подругу даже не вспомнила. А если бы вспомнила, то совершенно точно бы позвонила, не взирая ни на какой отдых, потому что за четыре с лишним месяца привыкла в любых обстоятельствах первым делом звонить Шуре Персиянцевой.
– Слушай, Беседина, а может его этот убил, подрядчик? – с жаром спросила Шура. – Ну, который, опоздал.
– Так он же опоздал, а не раньше приехал, – улыбнулась Лена. Зная кипучую натуру Шуры, можно было даже не сомневаться, что та с места в карьер включится в расследование и начнет строить версии.
– Так, может, он это для отвода глаз.
– Нет, у него алиби есть, – вздохнула Лена. – Это полицейские, первым делом, проверили.
– Так, я через три дня вернусь, и ты мне все расскажешь, – сказала Шура строго. – А за это время постарайся больше никуда не влипнуть, Беседина. Хочешь, я поменяю билет и прилечу завтра? Ну, или все-таки Саньке позвоню.
– Не надо менять билет, не надо никуда звонить! – возопила Лена. – Шур, я не ребенок, и мне ничего не угрожает. Расслабься и отдыхай. Поняла?
– Поняла, – подозрительно покладисто согласилась подруга. – Слушай, Беседина, а этот подрядчик, он как, ничего?
– В каком смысле? – не поняла Лена. Следить за скачками Шуриной мысли она успевала не всегда.
– В смысле, симпатичный?
Лена честно задумалась, пытаясь вызвать в памяти облик Дмитрия Макарова. До этого у нее как-то не было времени оценить его мужскую привлекательность. Первая встреча над только что остывшим телом Петра Алексеевича не очень этому способствовала.
– Мужик как мужик, – сказала она, наконец. – Высокий, крепкий, лицо открытое. Не красавец, но и не урод. Рубашка мятая. Дорогая, но несвежая. И на встречу опоздал по какой-то дурацкой причине. Сказал, что застрял в лифте. Представляешь?
– Врет, наверное, – безапелляционно заявила Шура, и Лене почему-то стало обидно за Макарова, который еще пять минут назад так сильно ее раздражал. – Либо проспал, либо скрывает что-то. Но ты не тушуйся, Беседина. Я приеду и во всем разберусь.
– Приезжай, – засмеялась Лена, тут же забыв про подрядчика и думая о том, как сильно успела соскучиться по подруге. – Только в положенный срок. И, пожалуйста, не дергай Саню. Я тебе обещаю, что за три дня со мной точно ничего не случится.
* * *
В эту ночь Дмитрий спал как убитый. Переделав тысячу рабочих дел, позвонив брату, чтобы обсудить с ним случившееся сегодня, кинув в корзину с бельем грязную рубашку, пожарив огромный стейк, именно так, как он любил, с кровью, и выпив положенный к мясу бокал сухого красного вина, он сел, было, на веранде, налив второй бокал, успел порадоваться тому, что сегодня ночует дома и может провести прекрасный тихий вечер в полном одиночестве, как вдруг понял, что упадет сейчас прямо здесь, на крыльце, не успев добраться до кровати.
Он не очень точно помнил, как все-таки решил проблему, но, судя по тому, что проснулся Дмитрий в своей постели, это все-таки удалось. Сев в кровати, он крепко растер лицо, чтобы прогнать сонную одурь, взял телефон и посмотрел на часы. Половина седьмого, как всегда.
Натянув шорты и майку, он отправился на пробежку, которую старался совершать регулярно, хотя получалось не всегда. Ему нужно было подумать. Случившееся вчера никак не укладывалось в реалии повседневной жизни, и Дмитрию нужно было оценить степень риска для себя лично и для компании. После вечернего разговора с братом риски эти казались Дмитрию довольно ничтожными. Ничего не наталкивало на мысль, что убийство Петра Беспалова могло иметь хотя бы косвенное отношение к фирме «Турмалин» и ее владельцу, при этом вдовица вчера подтвердила, что проект будет реализован, несмотря ни на что, а разрешение начать работы полиция должна была дать через пару дней максимум. Так, с этим понятно.
Второй вопрос, на который предстояло дать ответ, заключался в том, может ли быть замешана в преступлении главный архитектор-реставратор Елена Николаевна Беседина. Ее возможная причастность тоже несла в себе риски остановки или задержки работ, как минимум. Внешне впечатления преступницы она, разумеется, не производила, вот только Дмитрий Макаров давно приучил себя не делать выводов, опираясь на первое впечатление, да и в теорию Ломброзо не верил.
Итак, Елена Беседина. Информацию о ней он собрал загодя, еще только примериваясь к контракту с Беспаловым, потому что привык проверять все до мелочей. У нее была крепкая профессиональная репутация человека, всегда держащего слово, не срывающего сроков, не боящегося браться за трудные, иногда даже безнадежные проекты, не выходящего из сметы и всегда доводящего работу до конца. Другими словами, у Елены Бесединой была точно такая же репутация как у Дмитрия Макарова, и это обстоятельство, как он помнил, заставило его хмыкнуть.
Может человек с такой репутацией убить? Почему нет? Любой человек может, если это будет единственным выходом из серьезного жизненного тупика. Вчера, впервые увидев Елену Николаевну воочию, Дмитрий точно знал теперь, что эта женщина убьет, не колеблясь, если, к примеру, ей надо будет защитить своего детеныша или жизнь, или мужчину, которого она любит. Кстати, даже интересно, есть в ее жизни такой мужчина?
Она выглядела одинаково соблазнительной, стоя в беспомощном ужасе над телом Беспалова, полная решимости отправиться спасать Галину, несмотря на то что находится почти в обмороке, и в деятельном сочувствии, когда она хлопотала по хозяйству в ее доме. Вообще-то такие женщины были совсем не в его вкусе. Ему нравились очень простые и незатейливые, не требующие погружения в глубокий внутренний мир дамы, с которыми он спал.
Точнее, так: вот уже лет пятнадцать он не спал с женщинами, имеющими богатый внутренний мир и тонкую душевную организацию. Хлопот с ними много, удовольствие – сомнительное, а главное – очень затратное. Даже не в плане денег, а скорее – Дмитрий Макаров всегда и во всем был за простые решения. Приложил минимальное усилие – получил максимальный результат.
Он был совершенно убежден, что в жизни главное – простота. Такую еду он искренне считал самой вкусной: мясо, обжаренное на решетке без масла и специй, крупно порезанные помидоры с крупной солью, вареную молодую картошку, уху, сваренную после рыбалки с добавлением водки, первую редиску, разгрызаемую крепкими зубами.
Простые запахи – прибитой дождем пыли на асфальте, мокрой листвы, хвои, оттаявшей после того, как внес елку в тепло с мороза, сушащихся на печке осенних яблок – он считал самыми завораживающими. Привычные с детства цвета неба на закате, бриллиантовых солнечных зайчиков на морской глади, июльского бархата ночного неба или расписного терема осеннего леса были для него самыми умиротворяющими.
Он и людей предпочитал простых – легких, ненапряжных, доступных, когда они нужны, и легко уходящих в тень, если возникала потребность в одиночестве. И отношения предпочитал понятные: по заранее озвученным четким правилам, без постоянного выяснения, кто прав, кто виноват, а главное, почему и в чем именно.
Вот и получалось, что для удовлетворения физиологических потребностей здорового сорокапятилетнего мужского тела и одновременно достижения спокойствия, в котором не было места трехэтажным конструкциям чувств, лишь простое и понятное удовлетворение, он и женщин себе выбирал незатейливых – блондинок с тонкой талией, высокой грудью, пышным задом, крепкими бедрами и куриными мозгами.
Мама, несколько раз натыкавшаяся на его пассий, иронически называла их «твои Барби». Но Макаров-старший и не искал в женщинах глубокого содержания, они ему требовались не для философских разговоров. Его «кукол» нужно было только кормить, разнообразно трахать и снабжать деньгами – все это не вызывало у Дмитрия проблем, именно эта беспроблемность его и притягивала. Мама лишь вздыхала, да иногда позволяла себя пробормотать под нос что-то неразборчивое о психологической травме, последствия которой остаются на всю жизнь, но сын лишь приподнимал бровь, и она умолкала. Жалела его.
Елена Николаевна Беседина выглядела совершенно иначе и на классический макаровский канон не походила ни капли. Невысокая, очень хрупкая, с маленькой аккуратной грудью, очень стильной стрижкой на темных волосах и выбивающейся надо лбом прядью, то ли высветленной, то ли успевшей выгореть. В глазах – бесстрашие, какой-то странный вызов, и ни тени кукольности.
От мыслей о Елене Бесединой Дмитрию вдруг стало как-то неудобно бежать, и сосредоточившись, он с изумлением понял, что эта ершистая женщина его возбуждает. Тьфу ты, черт! Остановившись, он наклонился вперед, упершись ладонями в колени и глубоко размеренно дыша. Что за мальчишество, честное слово! Так, о чем он думал? Кажется, о том, может ли эта женщина убить. И к какому выводу пришел? Может, если тому, что она любит, будет угрожать опасность. Хорошо. А при каком условии она точно не убьет? Ну, это совсем просто: из корысти, зависти, ревности. Хотя нет, про ревность лучше не думать. Да, из корысти и зависти, точно. На эти низменные страсти она неспособна. Не тот характер. Интересно, и что это дает?
Петра Беспалова убила точно не Беседина. По оценке судмедэксперта, смерть произошла между тремя и четырьмя часами ночи, задолго до того, как реставраторша появилась на объекте. Кроме того, судя по характеру раны на виске, удар тяжелым тупым предметом был нанесен человеком, который выше жертвы. Петр Беспалов не был крупным мужчиной, один метр семьдесят сантиметров, так сказал эксперт, но Елена Беседина еще ниже – не больше метра шестидесяти четырех. Нет, смертельный удар меценату нанесла не она. А раз так, то и остановки работ из-за ее потенциального ареста не предвидится. Можно не волноваться. И, придя к этой утешительной мысли и совершенно успокоившись, Дмитрий побежал дальше.
Вернувшись домой, приняв душ и позавтракав, он быстро собрался, привычно похлопав себя по карманам, чтобы ничего не забыть, сбежал с крыльца и сел в машину. Ему нужно было в Москву, где его ждали важные дела по подписанию контракта века, как Дмитрий называл грядущую сделку, но сначала нужно было выполнить сыновний долг и заехать к маме. Вообще-то он вчера собирался, но за случившейся суматохой не успел.
Мама встретила его привычной улыбкой, которую не могли стереть ни годы, ни несчастья, ни болезни. Конечно, Дмитрий видел, что за последний год, который мама, как и большинство людей ее возраста, была вынуждена провести практически взаперти, она сильно сдала, но не шла на поводу у обстоятельств, улыбалась, шутила, как только стало возможно, сделала прививку и потихоньку выбиралась погулять на ближайший бульвар, сопровождаемая помощницей по дому Наташей, которую оплачивал Дмитрий.
Брат Женька поначалу предложил делать это на паях, но Дмитрий тогда только рукой махнул. Несопоставимые у них с братом доходы, хоть тот и выбился в большие начальники. Он много раз предлагал маме переехать к нему – в его загородный особняк, в котором так много места, что Дмитрий иногда чувствовал себя идиотом, оставаясь один в таком огромном доме.
Это дом для большой семьи, детей на пять, не меньше, но никаких детей в нем не было и в помине. И животных Дмитрий не держал, потому что при его постоянных командировках думать про то, кто будет выгуливать собаку, не хотелось. Вот если бы мама переехала, тогда и пса можно было бы завести, но она наотрез отказывалась покидать их старую квартиру, в которой прошла вся ее счастливая жизнь, откуда в последний путь отправился папа. В глубине души Дмитрий маму понимал, хотя ее решение, разумеется, создавало им с Женькой дополнительные неудобства. Впрочем, о каких неудобствах можно говорить, если речь идет о родной матери?
– Ты выглядишь таким озабоченным, словно собираешься сообщить, что я во второй раз стану бабушкой, – приветствовала его мама.
Дмитрий засмеялся, а Наталья застригла ушами, словно конь на выпасе, прислушивающийся к неведомой опасности. В старшего сына своей подопечной она была немного влюблена, все про это знали и легонько подшучивали, – над Дмитрием, разумеется, а не над Натальей.
– С этим вопросом тебе к Женьке, а не ко мне, – сказал он и поцеловал маму в сухую, начинающую увядать, но все еще гладкую щеку, от которой пахло кремом и немного пудрой. Судя по спине, Наталья выдохнула. – Привет, мам. Как ты себя чувствуешь?
– Соответственно возрасту и имеющемуся анамнезу, – сообщила мама дежурно. – Нет, Дима, правда, я же вижу, у тебя что-то случилось. Рассказать не хочешь?
Он никогда не понимал, как именно у нее это получается, но мама всегда была в курсе всего, что с ним происходит. О его шишках и сломанной на тренировке ноге, о так и неисправленной двойке в четверти, которую ему вкатила химичка, потому что они друг друга терпеть не могли, о том, что старший сын впервые влюбился, она узнавала раньше, чем он был готов про это рассказать. И о той болезненной истории, после которой Дмитрий полюбил простые решения, дав себе клятву избегать новых сложностей в отношениях, она тоже знала и предупреждала сына задолго до того, как он сам окончательно все понял.
– Женька звонил? – спросил Дмитрий.
– Звонил, разумеется, – мама пожала плечами. – Он каждый день звонит и Даша тоже. Но я не очень понимаю, как это связано с моим вопросом. То, чем ты озабочен, имеет отношение к Жене?