Актриса на главную роль
Часть 3 из 10 Информация о книге
Для доступа к библиотеке пройдите авторизацию
– Сейчас организуем тебе перекусить, – пообещал Тихон Антонович и нажал кнопку связи на селекторе: – Зина Осиповна, сделай-ка нам с Глафирой Артемовной чайку своего фирменного. Ну и что-нибудь к нему.
– Несу! – задорно так, совсем по-девчоночьи весело отозвалась Зинаида Осиповна, очередной раз вызвав непроизвольное восхищение у Глаши. Фантастическая женщина!
Осокина работала помощницей Грановского еще в те времена, когда тот руководил небольшим театром-студией в Москве. Ну как руководил? Пытался всеми правдами-неправдами не дать пропасть актерам, которых он объединил в замечательный коллектив.
Двадцать пять лет назад, когда Грановского пригласили возглавить практически загибавшийся в те дикие разрушительные времена один из самых крупных театров Сибири, Зинаида Осиповна, не колеблясь ни минуты, отправилась вместе с ним. Настолько была преданна этому человеку как руководителю, как масштабной, большой личности.
Она знала все тайны Тихона Анатольевича, все его пристрастия, слабости, медицинские диагнозы и рекомендации докторов, его желания, житейские необходимости и потребности уж точно куда лучше, чем любая из его четырех жен – трех бывших и одной ныне действующей, не говоря о череде многочисленных любовниц.
Осокина обладала поразительной способностью, прямо-таки каким-то даром находиться в курсе всего, что происходило в театре, до мельчайших подробностей – от болезни дочки одного из работников сцены до перегоревших лампочек в женском туалете, про каждого работника и про все хозяйственно-организационные проблемы и уж тем более про жизнь и дела артистов, их тайны и заботы.
Зинаида Осиповна окружила Грановского неусыпной материнской заботой, тщательно следя за его здоровьем, режимом, питанием, иногда так непочтительно выгоняя из-за стола пройтись по театру с начальственной инспекцией, чтобы не засиживался и побольше двигался.
По походке Тихона Анатольевича, по его приподнятой брови, мотивчику, что он насвистывал, по улыбке или ухмылке, по выражению лица, движениям и жестам она безошибочно предугадывала, как будет проходить и насколько затянется разговор с тем, кто являлся в его кабинет, и четко знала – вот как сейчас, к какому моменту приготовить чай с закусками или необходимые документы и все, что понадобится начальнику.
Глаша, обладавшая «особым глазом» (как называл это ее преподаватель по актерскому мастерству), примечавшая многие детали, нюансы, особенности в поведениях людей, собирая и складируя их в памяти, как в шкатулке с драгоценностями, восхищалась этой миниатюрной, всегда приветливой, улыбчивой, невероятно энергичной женщиной и частенько приходила к ней в приемную только ради того, чтобы пообщаться, попить ее чудесного фирменного чая, который та составляла из разных сортов с добавлением каких-то травок, да просто насладиться разговором с интересным, добрым человеком.
Открыв двери нараспашку, Зина Осиповна внесла в кабинет поднос, заставленный большим пузатым фарфоровым чайником и чайной парой на блюдцах к нему. Ловко выставила на стол перед Глафирой на специальные подставочки чайник, чашки, несколько небольших вазочек с джемами и медом.
И вышла. Вернулась с еще одним подносом, полным закусок. И лежали там на тарелочке потрясающие небольшие бутербродики, в которых все было «правильно» в рамках непрекращающейся борьбы за здоровье Тихона Анатольевича: «полезный» хлеб, свежие салатные листья, фермерские огурчики и фермерский же мягкий сыр. А на другой тарелочке не менее правильные небольшие пирожочки из «здоровой» муки, разумеется, без дрожжей и сахара, с овощными начинками. Вкусноты все было совершенно нереальной.
Грановский поблагодарил и, поднявшись из своего великолепного кресла, прошел и сел за стол напротив Глаши. На правах хозяина поухаживал, налив чаю в обе чашки, и пригласил:
– Угощайся.
И Глаша угостилась, положив себе на тарелочку всего и много, как сирота приютская, чудом попавшая на барское застолье и спешившая ухватить все и побыстрей, пока господа не опомнились и не погнали метлой поганой из-за стола.
И ну давай уплетать, не манерничая, паузы не выдерживая, мизинчик не оттопыривая, по-простецки за обе щеки, демонстрируя здоровый аппетит, без соблюдения всякого этикета, прихлебывая невероятно вкусный чай, да еще глаза от удовольствия прикрывая, только что не постанывая.
Вот как оголодала, успев с утра лишь йогурт на ходу торопливо выпить да чашку кофе в коротком перерыве между репетициями, который ей помощник режиссера Верочка принесла.
Грановский потягивал ароматный чайный напиток и задумчиво разглядывал Глафиру, получавшую откровенное удовольствие от угощения.
Она всегда была особенной девочкой. С младенчества. Удивительной, частенько ставящей в тупик своими прямолинейными заявлениями, а порой и просто конфузившей взрослых. А подростком поражала окружающих зрелостью ума. И наверняка столь необычный разум этой девочки, слишком ранняя житейская, непонятно откуда взявшаяся мудрость, а бывало, и почти пророческое предвидение той или иной ситуации пугали бы и отталкивали от нее большинство людей, если бы не ее необычайная привлекательность, ироничный склад мышления, острый юмор и легкость восприятия жизни.
Глаша не грузила людей своими размышлениями, заумничаньем, как перекормленный информацией «ботан», не поучала других по очень простой причине: она была самодостаточна с того самого нежного младенчества.
Девочку абсолютно не трогала проблема социализации в обществе ровесников и взрослых, необходимость всеми возможными способами занять и удерживать достойную позицию в нем и совершенно не волновала проблема соответствия чьим-то чужим ожиданиям – то, через что мучительно, болезненно, в большинстве случаев с потерями и последствиями для психики проходило абсолютное большинство нормальных подростков.
А она вот не мучилась и не проходила.
В ней просто отсутствовала конфликтность с миром – она всегда находилась там, где хотела, занималась тем, что ей невероятно нравилось и к чему ее натура была расположена. И, не задаваясь мучительными вопросами – туда она двигается или не туда, правильный ли делает выбор или нет, – просто шла в том направлении, которое чувствовала правильным и увлекательным.
С детства Глаша обладала богатым внутренним миром, своим особым восприятием окружающих людей и действительности.
Будучи сам талантливым, а в некоторых своих работах и гениальным артистом и постановщиком, Грановский, присутствуя на премьере того нашумевшего спектакля, который поставила Глафира в одном из ведущих театров страны, был совершенно потрясен, испытав глубочайший душевный подъем, трепет до мурашек по коже, настолько его поразила работа этой девочки. Он не ожидал такой силы и мощи ее дарования.
И когда узнал, что Глафира приехала на родину к родным и вроде в данный момент не задействована ни в каком проекте, не сомневаясь и не задумываясь ни секунды, тут же предложил девушке поставить пьесу такого же молодого, как и она сама, но очень неординарного, талантливого, набирающего известность автора. И даже пообещал ей любой карт-бланш в работе, какой она ни попросит.
«Элеонора права, – усмехнулся про себя Грановский, наблюдая, как Глаша ест, самозабвенно отдаваясь процессу, жмурясь и едва ли не урча как кошка. – «Пигалица, малолетка, девчонка совсем, а туда же: рулить, режиссировать, актерами заслуженными управлять!»
И на самом деле пигалица. Фигура как у большинства современных девушек: невысокая, очень стройная, почти худосочная, тоненькие ручки-ножки, но достаточно полная грудь и торчащая попка. А так бы без этих «выдающихся» достоинств прекрасной точеной фигурки ну дитё дитём, какие там тридцать лет! Ребенок! Широкие брюки непонятного кроя, футболка в обтяжку с принтом здания любимого театра, в котором началась ее карьера, спортивные легкие летние туфли, волосы, небрежно скрученные узлом почти на макушке, зафиксированные карандашом и шариковой ручкой вместо шпилек и заколок (видимо, мешали во время репетиции), и полное отсутствие макияжа.
И это режиссер?!
Режиссер – это умник, который все придумал. Это человек, который единственный знает и видит всю картину целиком, всю суть постановки, во всех мелочах, подробностях, красках, звуках и деталях, во всем объеме. Тот человек, который бесконечно ставит актеров в тупик, но понимает, что и, главное, как делать на сцене.
Мало того, режиссер – это личность особая, масштабная, объемная, человек, обладающий мощной внутренней силой, имеющий дар управлять людьми, подчинять их своей воле-идее, вести за собой, транслируя свой посыл, заражая своей увлечённостью.
Сам будучи гениальным актером и поставив не один десяток пьес, Грановский поражался этой девочке. Было в ней нечто глубинное, мощное, нечто, не поддающееся объяснению, на каком-то ином, не доступном большинству людей уровне, природный чистейший дар чувствования эстетики драматургии, главное – поразительное видение истинной, скрытой структуры художественного произведения.
«Нет, Элеонора все-таки дура непроходимая, – вздохнул про себя Грановский. – Вожжа у нее под мантию попала, понимаешь ли! И вроде бы умная, достаточно расчетливая стервь, своей выгоды никогда не упустит, а тут словно с цепи сорвалась. Приревновала она меня к Глаше, что ли? Вот не дура разве?»
Да хоть сто раз ты ревнуй и даже в постели застукай, но когда новомодный режиссер, восхваленный именитыми театральными критиками, ставит в твоем провинциальном театре пьесу, то все житейское барахло глубоко по боку, если ты на самом деле великая актриса, а не несушка тупая, – вцепиться зубами в роль и работать, работать как каторжная. Такой хайп, как говорит молодежь, ни за какие деньги не купишь! А она взбрыкнула на пустом месте. Вообще непонятно, чего ее понесло?
Глафира звезду не подавляет, не унижает, с актерами всегда внимательна, со всеми по имени-отчеству, дистанцию держит, голоса вообще не повышает, если необходимо – сама по десять раз на сцену сбегает и покажет, как видит ту или иную мизансцену. Да, достаточно жесткая, требовательная, но без пустых наездов и уж тем более истерик.
Да ей и без надобности самоутверждаться, актеры и так безоговорочно ее слушают, как любимую воспитательницу младшая детсадовская группа. Есть в ней тихая сила, которая побуждает людей чувствовать, признавать ее авторитет и исполнять поставленную задачу. К тому же за время изоляции все откровенно истосковались по работе, да когда еще и будет такая постановка, настолько мощная, новаторская, яркая.
– Про меня думаете? – поинтересовалась Глафира, с довольным видом откидываясь на спинку кресла.
Грановский даже не стал спрашивать, как она догадалась.
Это Глафира, а с ней многое непонятно, необъяснимо.
– Гоняю, – позволив себе тяжкий вздох, подтвердил Тихон Анатольевич и деловито спросил: – Ну что, наелась-напилась?
– О, да-а-а… – сытенько протянула Глафира. – Огромное вам душевное мерси. Вкусно было необычайно.
– Зине Осиповне скажешь, – отмахнулся Грановский и оповестил, поднимаясь со стула: – С тобой пойду. Хочу посмотреть, как Гордеева войдет в работу.
– Здорово, – порадовалась Глафира.
Ну вот странная она все-таки… Любой другой режиссер на ее месте сразу же напрягся бы, расстроился, многие не любят показывать «сырую» работу, некоторые никого не разрешают пускать в зал во время репетиций. И уж тем более никто не любит, когда начальство приходит на инспекцию.
А эта…
– А мне нравится, – возразила Глафира, вновь словно прочитав его мысли – можете не хмыкать, Тихон Анатольевич. Посмотрите, вдруг что подскажете. Я все беру, что делу помогает.
– Ох, Глафира, Глафира, – вздохнув, безнадежно махнул он рукой.
– Знаю, знаю, странноватая я девица, вы говорили.
– Ладно, идем, странноватая ты наша, – добродушно произнес он.
– Тихон Анатольевич, тут Лена Земцова Глафиру Артемовну ждет, – сообщила Зинаида Осиповна без обычной своей задорности и улыбки.
А Глаша прямо почувствовала, как изменились невидимые вибрации вокруг, словно приемная наполнилась напряженным, насыщенным зарядом.
С присущим ей обостренным восприятием действительности она сразу же уловила, как совсем незаметно стороннему наблюдателю внутренне напрягся Тихон Анатольевич, как преобразилась его улыбка из искренней в показно-добродушную.
Да и верная помощница Грановского была несколько напряжена, хотя это и мало кто бы заметил.
Впрочем, это явно не ее дело и уж совершенно определенно ее не касается – в этом театре, как и в любом другом, имеются свои, сложившиеся годами устои, отношения, тайны, проблемы, какие-то местные реалии, интриги-дела, в которые она старалась не вникать.
– Глафира Артемовна. – Лена Земцова поднялась с диванчика в углу и шагнула навстречу к ним с Грановским.
А Глаша, глядя на нее, в очередной раз подумала: надо же, какая интересная у девушки внешность – практически идеально симметричное лицо, очень четкие, словно прорисованные гениальным художником черты и глаза такие глубокие, непростые, что-то в них есть, в этих глазах. Вот сколько она встречалась с этой девушкой, столько и присматривалась, испытывая чисто профессиональный интерес.
Жаль, что она не актриса, было бы интересно посмотреть ее на сцене. Но Земцова служила главным костюмером театра и вполне замечательно справлялась со своими обязанностями.
– Я хотела уточнить, костюмы перешиваем на Гордееву или делаем для нее новые? – спросила Лена и, словно извиняясь, пояснила: – Новые можем не успеть за две недели.
Театр. Никуда не денешься. За пятнадцать минут, проведенные Глафирой в кабинете у худрука, уже все – от гардеробщицы тёти Люси до уборщицы Женечки, студентки третьего курса театрального училища, – знали, что Туркаева снята с роли, а вместо нее героиню будет играть Гордеева.
Любой значительный чих, не говоря про сплетню, разносится в театре, как горячий ветер по пустыне – «мановенно», как говаривал один ее знакомый.
– Перешивать, Леночка, – ответил за Глафиру Грановский, – и новые сделайте. Уж постарайтесь к премьере.
– Постараемся, – кивнула Земцова. – Но можем не успеть.
И атмосфера вроде бы разрядилась. Или Глаше почудилось что-то. Да и ладно. Заработалась, видимо, и Элеонора с ее воплями из колеи выбила.
– Полонский вывихнул ногу, – сообщила со смешком Зинаида Осиповна.
– Ещё чище! – патетически потряс руками Грановский и быстро уточнил: – Играть сможет?
– Да сможет, конечно, – веселым тоном заверила помощница, – не голову же свернул. К тому же актеры готовы из себя выпрыгнуть, только бы не вылететь из постановки. – И поторопилась договорить: – Стонет на диване в гримерной, ему там оказывают первую помощь.
– Как его угораздило-то? – проворчал Грановский, весь такой недовольный прошагав к выходу.
– Дурачились с Антоновым, читали диалог, взобравшись на стулья, с которого он потом неудачно спрыгнул, – отрапортовала Зинаида Осиповна, примирительно по-матерински заметив: – Все, как обычно: актеры – что дети малые.
– Идемте, Глафира Артемовна, посмотрим, какой ущерб нам и себе нанесли эти малые дети, – пригласил Грановский, распахивая дверь перед Глафирой.
– Ну идемте, – согласилась Глаша, прекрасно понимая, что, труппа, ясное дело, в курсе непроизводственной травмы главного героя и, вот сто пудов, ни один актер не дожидается добросовестно на сцене начала работы, а все толпятся у гримерки пострадавшего, тревожно посматривая по сторонам в ожидании прихода того, кто все уладит, разрулит и укажет, что делать дальше. Дети. Права Зинаида Осиповна.
Толпились, ясное дело. Кто-то резко выговаривал за глупость, кто-то острил, кто-то посмеивался, кто-то давал ценные советы под руку, все гомонили одновременно, как растревоженные пчелы в улье.
Но вот завидели вальяжно шествующего к собравшимся подчиненным Грановского, и словно всеобщий вздох облегчения прошелся по коридору.
– Ну что опять у вас приключилось, боже ты мой? – спросил и пожурил одновременно по-отцовски худрук, подходя к столпившимся.
Актеры расступились, освобождая пространство у распахнутых дверей. Личную гримерку по понятным причинам имела только Туркаева, остальные же артисты делили гримерки на двоих, а то и на троих. Полонский, например, соседствовал с Игорем Антоновым, который в данный момент, сидя на стуле перед диваном, старательно бинтовал «восьмеркой» щиколотку товарища.
– Да туже клади! – назидательно произнес кто-то из артистов из-за плеча Грановского. – Ты же не бинтуешь, а обвязываешь!
– Это вообще неправильно, – вставила явно волнующаяся Гордеева. – Надо эластичным бинтом фиксировать, простой стопу не держит.