Актриса на главную роль

– Да-да, – словно спохватившись, согласился тот и дружелюбно, как ни в чем не бывало улыбнувшись ей, торопливо, почти бегом, заспешил к другому выходу из зала. А Глафира, устало опустилась в кресло, откинулась на спинку и позволила себя тяжкий вздох.

Как же ее достала эта хренотень!

Конечно, понятно, что актеры, да и сама постановка, что называется, «застоялись» за время вынужденного сидения по домам в период карантина. И хотя они не прекращали репетиции по Интернету в режиме конференции, но театральный спектакль не творится удаленно, это все равно что зубы по телевизору лечить.

Ткань постановки, нерв любого спектакля рождаются и творятся во время репетиций на сцене, в живой игре, в обмене актерами мощностью своего таланта и энергии, в умении чутко реагировать друг на друга, входить в одно на всех состояние творчества. Так рождается энергетика пьесы… А потом уж, когда спектакль, что называется, сделан, можно хоть онлайн транслировать, хоть записывать и бесконечно прокручивать видео.

Но все планы пошли лесом, когда возникли обстоятельства неодолимой силы, именуемые коронавирусом.

Только они начали в феврале работу над спектаклем, только художники принялись за разработку декораций и костюмов, только актеры приступили к вычитке текста, как нате вам, получите – все на, будь она неладна, самоизоляцию! Начав с так называемых культурно-массовых мест, театральных работников загнали в первую очередь.

А уж потом, где-то через неделю, объявили и всеобщий карантин.

И вот наконец выпустили из изоляции, словно шпану хулиганистую из околотка на свободу. От переизбытка накопившейся энергии и некоторой доли отупления и откровенного расслабона, от сидения взаперти актеры бесконечно лажали, никак не могли сыграться, войти в нужный ритм постановки, ленились и халтурили. Но Глафире удалось-таки загнать их твердой волей в нужный режим работы. Не без проблем, понятное дело, но все же достаточно скоро процесс наладился и пошел, если бы не Туркаева.

Эльвира Аркадьевна восприняла неожиданное появление нанятого на постановку конкретной пьесы режиссера Глафиры Пересветовой почти как личное оскорбление и встретила ту откровенным пренебрежением.

И как ни просила Глаша Грановского не ставить Туркаеву на главную роль, как ни обосновывала свое нежелание работать с примой, заранее понимая, что не будет у них контакта и нормальной слаженной работы, Тихон Анатольевич таки «продавил» это свое решение. Настоял, упросил, уговорил хотя бы попробовать.

Вот она и попробовала на свою голову, дала слабину.

Нет, никто не спорит и не станет отрицать, что Туркаева выдающаяся актриса без всяких сомнений, совершенно обоснованно получившая звание «заслуженная артистка России». Ведущая прима главного краевого Театра драмы и комедии, при появлении которой на сцене зал взрывался бурными аплодисментами. Любимица местного бомонда и руководителей края. Звезда, одним словом.

И как большинство звезд, капризна до экзальтации, влюблена в свою славу, известность и исключительность, которые тщательно охраняет, холит-лелеет, о которых неустанно заботится, не гнушаясь никакими методами. Склочничая, изничтожая более слабых, распуская сплетни и оговоры, приближая к своей особе и лишая доступа к оной за хоть малую провинность, тщательно просчитывая свои выгоды и преференции. Такая нормальная, здоровая стервозность актрисы, умеющей идти по головам к своей славе.

Глафира и на самом деле надеялась, что профессионализм Эльвиры возобладает над личным отношением и они все-таки дотянут до премьеры. При всех малоприятных чертах характера дурой Туркаева уж точно никогда не была и прекрасно понимала, что еще до премьеры спектакль в постановке Пересветовой заранее был объявлен резонансным, входящим в тройку трендовых, а стилистику ее постановки критики назвали уникально-провокационной (и не на уровне их краевого центра или региона, а на самом высоком уровне столичных театральных кругов и медийных изданий).

Существовала большая доля вероятности, что так оно все и получится: Эльвира будет изображать вынужденную тяжкую необходимость терпеть малолетку-выскочку, наглую девчонку, но работать станет на совесть, если бы с самого начала Глафира не чувствовала, что чего-то ей не хватает в игре Туркаевой.

Вот что-то не то, не то! Не резонирует та, не монтируется в постановку, как хотелось бы, не встраивается плотно, гармонично в сложившуюся в воображении Глаши концепцию, в ее режиссерское видение, чем-то пусть и незначительно, но диссонирует.

И, не сумев внутренне принять компромисс в работе, Глафира решила попробовать с другой актрисой и начала параллельно репетировать с Натальей Гордеевой, как бы вторым составом на роль главной героини.

Ну вот такого «хамства» Элеонора Аркадьевна уже точно выдержать не могла. Как говорится, «не хамите и нехамимы будете».

И понесла-а-ась. Начались откровенный саботаж, истерики на сцене, игнорирование режиссерских требований, уход во время репетиций – одним словом, на, получи, деревня, трактор на резиновом ходу! При этом Туркаева прекрасно понимала и отдавала себе отчет, что до премьеры оставалось несколько недель и что смена ведущей актрисы в уже сыгранной команде это всегда стресс и всегда риск. И самое главное – что зритель шел на ее имя. Местный зритель обожал свою приму.

Она искренне была уверена, что ее откровенный саботаж ставит Глафиру в патовое положение, из которого есть один-единственный, как ей виделось, выход, самый крайний – худрук передает выпускать другому режиссеру или выпускает сам, уже полностью выстроенный и законченный Пересветовой спектакль, поскольку отменить премьеру невозможно.

Есть ведь еще и чисто финансовый момент, вирус там, не вирус, конец света или еще какая напасть. Скорее, в сложившихся обстоятельствах финансовый момент, пожалуй, доминирует над всеми остальными факторами.

Хотя бы по той причине, что деньги инвесторов, вложившихся в постановку, благополучно потрачены: декорации нарисованы-выстроены, костюмы сделаны, зарплаты выплачены и… и все дружно загремели на карантин. Спасибо им огромное уже за то, что они не отозвали вложенные средства, когда стало понятно, что театр закрывается на неопределенный срок, и дали возможность закончить постановку.

И если входили мы все в этот самый, будь он неладен, карантин в одном мире, то вышли из самоизоляции со-о-о-всем в другой мир, в существенно изменившуюся действительность.

И самым очевидным и неприятным моментом этой новой действительности являлось то, что у большинства людей с финансами случилась тяжелая засада. Глубокая, продолжительная, с неясной перспективой или полным ее отсутствием.

И как ни поразительно и чудно, хотя скорее все же закономерно, с окончанием карантина культура стала очень востребованной, но все же…

Для того чтобы кто-то выделил определенную сумму из значительно оскудевшего бюджета на билеты в театр, надо было сильно постараться.

Очень-очень серьезно постараться.

И помимо грамотной рекламы премьерной постановки, на которую было поставлено очень много, хотя бы потому, что этим спектаклем открывался новый сезон, далеко не последнюю роль играло имя любимицы местного зрителя, заявленной в роли главной героини. А тут такой облом – в главной роли актриса «второго эшелона». Не то чтобы неизвестная совсем, но ее имя, разумеется, не столь громкое, как у примы.

Но. В своих расчетах и горячем противостоянии госпожа Туркаева не учла несколько моментов. Первым и самым важным из которых являлось своеобразие личности Глафиры. Неординарная, с весьма оригинальным мышлением, видением, восприятием и отношением к жизни, она совершенно игнорировала авторитеты, принятые устои, законы, правила как социума в целом, так и его отдельно взятых профессиональных конгломератов.

Ее не волновали такие вещи, как слава, известность и соответствие каким-то там течениям, модным не модным, необходимость подстраиваться под чьё бы то ни было мнение, удовлетворять чужие амбиции, не мучали размышления о том, что надо хайпиться, выделяться.

Вернее, совсем не заботили.

Она воспринимала жизнь не как большинство людей, чутко прислушиваясь к своему внутреннему миру, состоянию души. А уж с кем и как воплощать эту картину в жизнь, она определяла, руководствуясь лишь тем критерием, насколько артисты гармонично воссоздают мир ее образного мышления, и напрочь игнорировала звания, регалии, достижения и даже образование человека, воплощающего эту ее идею. В одном спектакле главную роль у нее играл человек, вообще не имевший к театру никакого отношения.

И так играл, что зашибись! Мало кто из профессиональных артистов так сыграет. Премию получил, между прочим.

Вот такая у нее была жизненная концепция.

На самом-то деле это всего лишь второй спектакль, который она ставит, ну третий, если считать дипломную работу. Но концепция есть. Как и жизненная позиция.

Глафира расплылась в улыбке, размышляя про бесполезный скандал, устроенный примой.

Если откровенно, она считала, что постановка только выиграет без Туркаевой. Гордеева, правда, тоже не идеал, который хотелось бы, но и ничем не уступает Элеоноре Аркадьевне, даже в чем-то выигрывает, молодостью, например, дающей ей больше легкости в восприятии и передаче современного материала. Они же не Чехова ставят. И не Островского. А молодого, невероятно талантливого автора.


Есть еще один момент, который не учла Туркаева. Они и в самом деле вышли из своих квартир в сильно изменившийся мир, и взбрыкивать точеной актерской ножкой, требуя к себе особого отношения, лишь потому, что ты краев не видишь из-за своей «исключительности», уже не так безопасно, даже если ты жена художественного руководителя.

Сытая жизнь закончилась, теперь выживаем как можем в сильно усложненных условиях. А еще стоит учесть, что у артистов, как известно, вся жизнь «сегодня банкет, завтра голодовка», поскольку профессия диктует, что «как потопаешь, так и полопаешь», и на той, будь она неладна совсем, самоизоляции все они поиздержались до последних грошей, припрятанных на черный день. Кроме того, предстоящая премьера уже достаточно разрекламирована на федеральном уровне, и поэтому никто из актеров не торопился поддерживать демарш примы против режиссера Пересветовой. А ровно наоборот, они держались за свои роли всеми возможными способами. Мало того, мадам Туркаева реально рисковала нарваться и на, мягко скажем, недоброжелательное отношение труппы, если не на откровенный остракизм.

Ладно, вздохнула Глафира. Пойти, что ли, кофе выпить, пока есть еще время.

Запел звонок смартфона на столе. Посмотрела на экран – Грановский.

– Слушаю, Тихон Анатольевич, – отозвалась Глаша, уловив в трубке на заднем плане возмущенный голос Туркаевой.

– Зайдите ко мне, Глафира Артемовна, – неопределяемым тоном пригласил худрук.

– Иду, – ответила Глафира, легко поднимаясь с кресла и привычно прихватив свою непомерно распухшую тетрадь с режиссерскими записями – предмет колких шуток, едких замечаний и даже анекдотов. В «талмуде», как называли между собой ее тетрадку актеры, торчали разнокалиберные закладки веселенькой, яркой расцветки, а непомерная раздутость возникла от вложенных в нее записок, распечаток текстов, вклеенных образцов тканей костюмов, рисунков тех же самых костюмов и декораций, бесконечных заметок о многих вещах, которые требовало зафиксировать ее режиссерское видение.

Так она и ходила по театру, не расставаясь с заветной тетрадкой, которую, честно говоря, и тетрадью-то назвать можно было уже с большой натяжкой. А еще была неизменная бутылка воды (про привычку Глафиры много пить в течение дня артисты тоже иронизировали на разные лады).

Возле приемной художественного руководителя Глафира чуть не столкнулась, в последний момент чудом успев остановиться, с выскочившей из дверей, пылающей от запредельного возмущения Туркаевой. Артистка одарила ее взглядом, переполненным ненависти такого накала, что, будь Глаша более чувствительной барышней, могла бы и всерьез испугаться, с ужасом представив свое нерадостное будущее в этом театре. Или скорее полное отсутствие этого будущего.

Она резво отскочила к стене, давая дорогу этому «бронепоезду под парами», проводила взглядом удаляющуюся по коридору Элеонору Аркадьевну, всем своим телом излучавшую запредельное негодование, и зашла в приемную.

– Иди, иди, – махнула ей торопливо рукой верная помощница Грановского Зинаида Осиповна, доброжелательно улыбаясь. – Ждет тебя.

Вот уж кого точно не проймут никакие актерские истерики и громыхания, так это Зинаиду Осиповну. Глаша кивнула, улыбнулась в ответ – очень уж ей нравилась и была невероятно интересна как личность, как типаж эта замечательная женщина.

– Проходи, Глафира, – встретил ее Грановский, величаво-неспешным жестом указав на кресло справа возле начальственного стола.

Театр – это организм, наполненный легендами, приметами, мистикой и неким неповторимым особым духом, непонятным и недоступным людям, существующим вне его пределов.

Всем в театре было давно известно: если Сам, приглашая к разговору, указывал рукой налево, на ряд стульев за длинным совещательным столом, торцом примыкавшим к большому начальственному, считай, что ты попал по полной, где-то конкретно налажав: непременно будут строгий нагоняй и разбор полетов, а то и серьезные последствия. А вот если «отец родной» пригласил в кресло с правой стороны стола, значит, будет хвалить, поощрять, может, и наградит, а то и вообще какую-нибудь чудесную перспективу предложит.

Ну а коль пригласит в одно из пары легких кресел возле чайного столика, значит, непременно будет наставлять на путь истинный, но мягко продавливая, увещевая, а то и просто поддержку выкажет, подбодрит, так сказать.

Прошла, села, положила тетрадь перед собой, сверху на нее смартфон, поерзала, устраиваясь поудобней в «поощрительном кресле».

– Надо понимать так, что разноса не ожидается? – прямо спросила Глаша, посмотрев на худрука.

– Господь с тобой, Глафира, – картинно взмахнул руками Грановский, который с самого первого прихода Глаши в театр придерживался правила: в присутствии других людей обращаться с ней исключительно на «вы» и по имени-отчеству, ну а наедине, как им обоим было привычно, в единственном числе. – То, что ты сделала, шедевр. Потрясающей мощи работа. Уникальная. Это будет грандиозное открытие сезона, яркое, мощное. Притом что Пересветова – сейчас одна из модных режиссеров, любая работа которого под пристальным вниманием общественности. Мне ли роптать. Ну а что касается Элеоноры… – чуть замялся он, подбирая, видимо, слова.

– Я с самого начала понимала, что у нас с ней не получится взаимодействия. Но вы напирали на любовь зрителей, на то, что ее имя делает сборы, – воспользовавшись заминкой Грановского, высказала свое видение ситуации Глаша. – Не лукавьте, Тихон Анатольевич. В театре великолепная труппа. Люди идут и на Полонского, у него почитателей не меньше, чем у Туркаевой, и он офигенный артист. На Сомова и Алёнову. Тоже весьма фактурные, сильные, востребованные артисты. А Гусеву с Антоновым вообще обожают, они местные знаменитости, весьма неплохо отработали в социальной рекламе, которую постоянно крутят по федеральным каналам, что называется, «на глазах» у зрителей. Не оспариваю того факта, что Туркаева – это имя, звезда и, несомненно, талант. Но характер у нее дерьмо, а центропупие зашкаливает во вред работе. Она непозволительно для профессионала такого уровня, потакая своей прихоти и личному отношению, начала намеренно вредить работе. Писать безумные посты и выкладывать какой-то бред в соцсетях, заделавшись моим лютым хейтером, пока вы ее не приструнили. Мне-то глубоко пофиг, что и где она про меня несет, но это вредит делу. Артист, публично оскорбляющий режиссера, это уже жесткий моветон в театральной среде. Собственно, от ее ухода спектакль лишь приобретет: Гордеева подходит гораздо лучше на главную героиню фактурой и органикой. Не идеально, конечно, но все же лучше. Да и другим актерам в целом работать с Натальей гораздо комфортней: она одеяло на себя не перетягивает, авторитетом не давит, истерических сцен не закатывает. Честно и старательно работает в партнерстве.

– Да это-то понятно, – устало вздохнул худрук, но не преминул напомнить: – И все же Элеонора Аркадьевна наша прима, звезда. Имя. А что характер… Так у всех великих артисток характеры были далеко не сахар.

– Так то у великих, Тихон Анатольевич, – ровным тоном возразила Глафира. – А ваша на великую не тянет и уже не потянет никогда. Талант да, есть и фактура, и физические данные, и ремесленность на высшем уровне. Но гениальности, извините, той особой уникальной, штучной божественной одаренности нет. И вы это прекрасно понимаете.

– Охо-хо… – тяжко вздохнул Грановский с плохо скрываемой жалостью вперемешку с восхищением. – Вот всегда ты такая была, Глафира, даже в детстве и нежном отрочестве, прямолинейная. Задашь тебе вопрос и замираешь в испуге, не зная, что ребенок отчебучит. Такое могла ответить, что бывало совершено оконфузишься. Правду-матку выдавала – только держись!

– Каков спрос, таков и снос, – слегка пожала плечами Глафира и поспешила уточнить, пока разговор не съехал куда-нибудь в сторону воспоминаний: – Так что вы решили с Элеонорой Аркадьевной?

– Что я мог решить? – даже удивился Грановский. – Подтвердил твое распоряжение: с роли она снята, от работы над спектаклем отстранена.

– И как вы с ней управились? Они же изволили разгневаться? – полюбопытствовала Глафира.

– Сказал то же самое, что ты мне сейчас, – усмехнулся Тихон Антонович. – Что если в театре только одна звезда, то его можно смело, не колеблясь ни минуты, закрывать к такой-то бабушке – толку и дела не будет. Развалится. В театре оно ведь, как в природе, должно наличествовать, так сказать, необходимое разнообразие видов, иначе все погибнет. Объяснил, что она профукала свой шанс, потакая непомерному гонору, устроив пошлую свару с режиссером и меряясь авторитетом. Что спектакль выйдет обязательно с ней или без нее, теперь уже без нее, это понятно. Как и то, что твоя постановка прогремит в театральном сообществе, и мы выдвинем спектакль на «Золотую маску» – об этом уже идут переговоры. А она – дура.

– Смело, – иронично-уважительно протянула Глаша. – Особенно про «Золотую маску» и про прогремит. – И спросила сочувствующе: – Достанется вам дома-то?

– Да ладно, – весело отмахнулся Тихон Анатольевич, – и не такое переживали. Погремит, да успокоится. Я хоть и муж, но все же начальство. Не впервой.

Всем в театре было доподлинно известно, что Грановский потакал капризам и закидонам своей жены, но лишь до определенного предела, за которым начиналась «темная территория», куда та заходить опасалась, четко зная эти самые границы, за которыми заканчивалась снисходительность мужа и начиналась жесткая воля талантливого, мощного руководителя и удачливого финансиста, способного в определенных обстоятельствах через многое и многих переступить.

Он был гениален во всем. Ведь бывших артистов не бывает, каким бы администратором ты ни заделался. Грановский был ярким острохарактерным актером, мастером виртуозной импровизации, с нереальной органикой. Он и сейчас баловал публику выходами на сцену, правда, увы, редкими, но зато какими! Зрители валом валили на спектакли с его участием, становившиеся событием, билеты раскупали на месяцы вперед.

– Жаль все же, – погрузившись в размышления о таланте великого артиста и перескочив по аналогии на Элеонору, поделилась Глаша, – что у нас не сложилось. Я ее в одной роли вижу, прямо идеально, вообще класс получился бы. – И словно вынырнула из мира своих грез-видений и усмехнулась, заметив неподдельный интерес, мгновенно загоревшийся в глазах Грановского. – Это так, мысли-наметки, чистая фантазия.

– Твои фантазии хорошо монетизируются, – усмехнулся в ответ Грановский и вздохнул: – А то, что у вас не сложилось с Элей, это закономерно. Я знал, что так будет, но, как и ты, надеялся на ее профессионализм, актерскую хватку и врожденное чутье к достойным ролям в выигрышных проектах. Но увы, не смогла она пересилить своей женской натуры. – И пояснил: – Красивая женщина, как известно, умирает дважды. Для красивых актрис это трагедия. Ей уж под пятьдесят, она, конечно, молодец, держит себя в великолепной форме, но возраст никто не отменял.

– Вы это к тому, что для нее я непозволительно молода, чтобы принять меня в качестве режиссера? – уточнила Глаша.

– Совершенно верно, – хмыкнув, подтвердил Грановский. – К тому же самый верный способ вызвать ненависть к себе – это стать успешной. А твой стремительный успех, столь внезапная популярность и востребованность, громкие проекты, в которых ты участвовала, не могут не вызывать у возрастных актрис неприязни в твой адрес. Тем паче у актрис губернских театров, так и не покоривших столицы.

– Да наплевать, – пожала плечами Глаша, – я не загоняюсь. Пусть хоть любят, хоть ненавидят – имеют полное право испытывать что угодно по отношению ко мне, лишь бы работали по полной и выполняли поставленные задачи.

– Чаю хочешь? – по-отечески заботливо спросил Грановский, тем самым давая понять, что тема исчерпана и закрыта.

– Хочу! – с готовностью отозвалась Глаша. – А то перерыва осталось… – она посмотрела на часы на запястье, – десять минут, в буфете перекусить уже не успею.