Абсолют в моём сердце
Часть 13 из 17 Информация о книге
Для доступа к библиотеке пройдите авторизацию
— А! Брату можно!
— А ты что, можно подумать, в шестнадцать ни с кем не встречался?
— Я — парень, это совсем другая история.
— Почему это другая?
— Да потому что! Маленькая ты ещё, чтобы посвящать тебя в эти вопросы!
— А папа так не считает! Мне всё давно уже известно: у вас типа потребности, и вы с ними носитесь как со священной коровой, — подмигиваю ему, стараясь казаться взрослее и умнее, чем он думает.
— Ну, раз ты все знаешь, зачем же тогда спрашиваешь? — отвечает невозмутимый Эштон, потягивая кофе из своей чашки.
Решаю, что лучшим решением в сложившейся ситуации будет смена темы беседы.
— Так может, всё-таки закажем еду и пиво?
— Только если ты хочешь есть, а я не голоден. А пиво пить в компании дамы — плохой тон.
— Мама научила?
— Конечно. Больше учить было некому.
Во взгляде Эштона мгновенно появляется жёсткость, он сжимает губы в тонкую линию и словно весь ощетинивается. Какой-то частью своего мозга я соображаю, что данный эффект вызван нечаянно затронутой темой отцовства.
— Эш? — зову его негромко, и от этого непривычного сокращения он вдруг смягчается, взгляд его делается теплее, ласковее.
— Да, Софи?
— Ты когда Алекса впервые увидел, сразу узнал его?
Эштон поднимает вопросительно брови.
— Ну, в смысле, сразу понял, что он — твой отец?
— Сразу.
— И что ты почувствовал?
— Шок.
— Почему?
— Сходство действительно потрясает. Внешнее, я имею в виду. Странно увидеть собственное лицо на двадцать пять лет старше.
— Ты не знал, что вы похожи?
— Мать говорила мне, но я не представлял, что настолько…
— А… у тебя были какие-нибудь фотографии?
Эштон долго молчит. И мне становится холодно. Чем дольше он смотрит на залив, в уже опускающуюся темноту, тем дискомфортнее мне находиться с ним рядом.
— У матери было только одно фото, и подозреваю, когда она делала его, ей и в голову не могло прийти, что я его увижу.
Молчу, ожидая продолжения, и Эштон открывается больше:
— Мне не показывали ту фотографию — я сам её нашёл. И на ней… он просто спит. В постели. Больше ничего. Потом, когда мне было шестнадцать, мать случайно наткнулась на фото вашей семьи в журнале, и так мы узнали, где он и как живет.
— Значит, два года назад?
— Значит.
— Почему ты не приехал раньше?
— Я сделал это сразу же, как появилась возможность.
И снова в голосе металл и обжигающий холод.
— Слушай, давно хочу спросить, но не решаюсь… Зачем ты работаешь?
Эштон напрягается ещё сильнее.
— Ну, я в том смысле, что папа… Алекс… он ведь достаточно денег тебе даёт?
— К хорошему привыкаешь легко, а лишиться всего можно в одно мгновение.
— Чего, например?
— Да всего этого. Квартира, машина, бесконечные карты: банковские, клубные, куча вещей, одна дороже другой. Моей матери понадобилось бы работать лет пятьдесят и при этом ничего не есть, чтобы накопить подобную сумму. Хотя, может и этого не хватило бы. Подозреваю, кондо, в котором я живу, стоит больше миллиона — в этом случае ни у меня, ни у моей матери совсем нет шансов. Совсем. Поэтому я стараюсь не привыкать. В любой момент… всё может закончиться так же быстро, как и началось.
— Что заставляет тебя так думать?
Эштон какое-то время молчит, и я уже почти теряю надежду получить его ответ, как вдруг он выдаёт то, что причиняет боль даже мне, не говоря уже о родителях:
— У меня нет никаких доказательств, что он мой отец. Что, если нет?
— Самое большое доказательство — твоё лицо. Никто из тех, у кого есть глаза, не имеет ни малейших сомнений в том, что у вас общие гены! — я буквально выплёскиваю на него своё негодование.
— А что, если однажды вдруг он захочет проверить? И результат окажется не тем?
— Ты так ничего и не понял, Эштон! Наша семья УЖЕ приняла тебя, ты УЖЕ вошёл в сердце каждого из нас! Неужели ты смог бы так просто развернуться и уйти, поверив каким-то цифрам на листке бумаги?
Эштон молча отводит свой тяжёлый взгляд в сторону, словно боясь повредить им меня, а я от эмоций не могу усидеть на месте:
— А Алекс? Он полжизни растит чужих детей, заранее зная, что мы ему биологически никто, и не просто растит, да простит меня Бог, он лучший отец, чем мой настоящий, хотя и тот любит меня безмерно, но их даже сравнивать нельзя… Это не сравниваемые… планеты!
— Вы — дети любимой женщины…, - Эштон произносит эти слова так тихо, что я едва могу расслышать их.
Мне сложно понять, что творится у него в душе, а что на уме — и подавно, но во мне горит обида за Алекса, и я уверенно вещаю свои соображения:
— Алекс никогда бы не отказался от тебя, это первое, а по поводу теста на отцовство я лично однажды спросила его, и он ответил, что никогда в жизни не совершит подобную жестокую бестактность по отношению к тебе, твоей матери и самому себе — это второе. Он УЖЕ принял тебя! Принял раз и навсегда! И будет любить тебя любым, запомни это, любым!
Эштон делает глоток из своей чашки, но прекрасный вид из нашего окна его больше не интересует, он смотрит мне в глаза, и постепенно его губы растягиваются в улыбке. Я понимаю, что больше мой собеседник ничего о себе не расскажет. Лимит искренности исчерпан.
— Расскажи лучше, кто именно обижает тебя в школе? — внезапно заявляет.
— Зачем это?
— Ну так я с ним разберусь! На правах старшего брата!
В один момент напряжение между нами лопается, мы оба смеёмся, шутим, делимся историями из школьной жизни и не замечаем, как этот чудесный вечер, подаренный нам судьбой, незаметно подходит к концу.
Прощаясь, я обнимаю Эштона и с ужасом обнаруживаю, как тяжело мне оторваться от него: ни одни родственные объятия ещё не приносили мне такого удовольствия…
Глава 9. Ожидание
Nelly Furtado — All Good Things (Come To An End) (US Version)
— Я видела его, — сообщает недовольный голос Кейси вместо приветствия.
— Кого?! — сонно переспрашиваю.
— Эштона твоего!
Мой организм просыпается почти мгновенно, сознание быстро заполняет школьный шум и гам, глаза различают ядовито-розовый цвет йога-штанов подруги, сидящей на подоконнике. Не без удивления отмечаю, что она опять сняла весь свой пирсинг, который ещё вчера делал ее похожей на новогоднюю ёлку.
— Отец опять дал тебе денег? — вырывается вопрос.
— Нет. Я же говорю, видела твоего брата и…
— И…?
— И это имело своё влияние на состояние моего внутреннего мира: он расцвёл. Сейчас в моей душе — весеннее цветение сакуры, поэтому внешние атрибуты потеряли актуальность!
— Серьёзно?
— Абсолютно. Поэтому у меня к тебе дело. Когда ты увидишь его в следующий раз?
— Кого?
— Эштона, разумеется!
— А ты что, можно подумать, в шестнадцать ни с кем не встречался?
— Я — парень, это совсем другая история.
— Почему это другая?
— Да потому что! Маленькая ты ещё, чтобы посвящать тебя в эти вопросы!
— А папа так не считает! Мне всё давно уже известно: у вас типа потребности, и вы с ними носитесь как со священной коровой, — подмигиваю ему, стараясь казаться взрослее и умнее, чем он думает.
— Ну, раз ты все знаешь, зачем же тогда спрашиваешь? — отвечает невозмутимый Эштон, потягивая кофе из своей чашки.
Решаю, что лучшим решением в сложившейся ситуации будет смена темы беседы.
— Так может, всё-таки закажем еду и пиво?
— Только если ты хочешь есть, а я не голоден. А пиво пить в компании дамы — плохой тон.
— Мама научила?
— Конечно. Больше учить было некому.
Во взгляде Эштона мгновенно появляется жёсткость, он сжимает губы в тонкую линию и словно весь ощетинивается. Какой-то частью своего мозга я соображаю, что данный эффект вызван нечаянно затронутой темой отцовства.
— Эш? — зову его негромко, и от этого непривычного сокращения он вдруг смягчается, взгляд его делается теплее, ласковее.
— Да, Софи?
— Ты когда Алекса впервые увидел, сразу узнал его?
Эштон поднимает вопросительно брови.
— Ну, в смысле, сразу понял, что он — твой отец?
— Сразу.
— И что ты почувствовал?
— Шок.
— Почему?
— Сходство действительно потрясает. Внешнее, я имею в виду. Странно увидеть собственное лицо на двадцать пять лет старше.
— Ты не знал, что вы похожи?
— Мать говорила мне, но я не представлял, что настолько…
— А… у тебя были какие-нибудь фотографии?
Эштон долго молчит. И мне становится холодно. Чем дольше он смотрит на залив, в уже опускающуюся темноту, тем дискомфортнее мне находиться с ним рядом.
— У матери было только одно фото, и подозреваю, когда она делала его, ей и в голову не могло прийти, что я его увижу.
Молчу, ожидая продолжения, и Эштон открывается больше:
— Мне не показывали ту фотографию — я сам её нашёл. И на ней… он просто спит. В постели. Больше ничего. Потом, когда мне было шестнадцать, мать случайно наткнулась на фото вашей семьи в журнале, и так мы узнали, где он и как живет.
— Значит, два года назад?
— Значит.
— Почему ты не приехал раньше?
— Я сделал это сразу же, как появилась возможность.
И снова в голосе металл и обжигающий холод.
— Слушай, давно хочу спросить, но не решаюсь… Зачем ты работаешь?
Эштон напрягается ещё сильнее.
— Ну, я в том смысле, что папа… Алекс… он ведь достаточно денег тебе даёт?
— К хорошему привыкаешь легко, а лишиться всего можно в одно мгновение.
— Чего, например?
— Да всего этого. Квартира, машина, бесконечные карты: банковские, клубные, куча вещей, одна дороже другой. Моей матери понадобилось бы работать лет пятьдесят и при этом ничего не есть, чтобы накопить подобную сумму. Хотя, может и этого не хватило бы. Подозреваю, кондо, в котором я живу, стоит больше миллиона — в этом случае ни у меня, ни у моей матери совсем нет шансов. Совсем. Поэтому я стараюсь не привыкать. В любой момент… всё может закончиться так же быстро, как и началось.
— Что заставляет тебя так думать?
Эштон какое-то время молчит, и я уже почти теряю надежду получить его ответ, как вдруг он выдаёт то, что причиняет боль даже мне, не говоря уже о родителях:
— У меня нет никаких доказательств, что он мой отец. Что, если нет?
— Самое большое доказательство — твоё лицо. Никто из тех, у кого есть глаза, не имеет ни малейших сомнений в том, что у вас общие гены! — я буквально выплёскиваю на него своё негодование.
— А что, если однажды вдруг он захочет проверить? И результат окажется не тем?
— Ты так ничего и не понял, Эштон! Наша семья УЖЕ приняла тебя, ты УЖЕ вошёл в сердце каждого из нас! Неужели ты смог бы так просто развернуться и уйти, поверив каким-то цифрам на листке бумаги?
Эштон молча отводит свой тяжёлый взгляд в сторону, словно боясь повредить им меня, а я от эмоций не могу усидеть на месте:
— А Алекс? Он полжизни растит чужих детей, заранее зная, что мы ему биологически никто, и не просто растит, да простит меня Бог, он лучший отец, чем мой настоящий, хотя и тот любит меня безмерно, но их даже сравнивать нельзя… Это не сравниваемые… планеты!
— Вы — дети любимой женщины…, - Эштон произносит эти слова так тихо, что я едва могу расслышать их.
Мне сложно понять, что творится у него в душе, а что на уме — и подавно, но во мне горит обида за Алекса, и я уверенно вещаю свои соображения:
— Алекс никогда бы не отказался от тебя, это первое, а по поводу теста на отцовство я лично однажды спросила его, и он ответил, что никогда в жизни не совершит подобную жестокую бестактность по отношению к тебе, твоей матери и самому себе — это второе. Он УЖЕ принял тебя! Принял раз и навсегда! И будет любить тебя любым, запомни это, любым!
Эштон делает глоток из своей чашки, но прекрасный вид из нашего окна его больше не интересует, он смотрит мне в глаза, и постепенно его губы растягиваются в улыбке. Я понимаю, что больше мой собеседник ничего о себе не расскажет. Лимит искренности исчерпан.
— Расскажи лучше, кто именно обижает тебя в школе? — внезапно заявляет.
— Зачем это?
— Ну так я с ним разберусь! На правах старшего брата!
В один момент напряжение между нами лопается, мы оба смеёмся, шутим, делимся историями из школьной жизни и не замечаем, как этот чудесный вечер, подаренный нам судьбой, незаметно подходит к концу.
Прощаясь, я обнимаю Эштона и с ужасом обнаруживаю, как тяжело мне оторваться от него: ни одни родственные объятия ещё не приносили мне такого удовольствия…
Глава 9. Ожидание
Nelly Furtado — All Good Things (Come To An End) (US Version)
— Я видела его, — сообщает недовольный голос Кейси вместо приветствия.
— Кого?! — сонно переспрашиваю.
— Эштона твоего!
Мой организм просыпается почти мгновенно, сознание быстро заполняет школьный шум и гам, глаза различают ядовито-розовый цвет йога-штанов подруги, сидящей на подоконнике. Не без удивления отмечаю, что она опять сняла весь свой пирсинг, который ещё вчера делал ее похожей на новогоднюю ёлку.
— Отец опять дал тебе денег? — вырывается вопрос.
— Нет. Я же говорю, видела твоего брата и…
— И…?
— И это имело своё влияние на состояние моего внутреннего мира: он расцвёл. Сейчас в моей душе — весеннее цветение сакуры, поэтому внешние атрибуты потеряли актуальность!
— Серьёзно?
— Абсолютно. Поэтому у меня к тебе дело. Когда ты увидишь его в следующий раз?
— Кого?
— Эштона, разумеется!