9 часов над Атлантикой

— Она чистая, — повторяет.

— Спасибо, обойдусь, — прижимаю свою мокрую тряпочку к груди.

— Как хотите, — он, разумеется, не упрашивает. Сразу разворачивается и исчезает в проходе.

Руки застыли, забыв о движениях, призванных спасти блузку. Таращусь на себя в зеркало, и ничего не понимаю. Нет, жест доброй воли, проявленный снобом, впечатляет, конечно. Дело в другом. В моей голове завёлся червь, и случилось это ещё в том аэропорту, когда я впервые заприметила в толпе высокую холёную фигуру, и только теперь мозг сгенерировал точное, чёткое определение: «красивый мужик». Возникает желание прополоскать рот, что я и делаю: долго, с чувством, с особой тщательностью.

Потом снова смотрю на своё лицо и теперь уже начинаю жрать себя заживо. Причём пока ещё не за что-то конкретное, а за робкое понимание собственной, как всегда, поспешной глупости. Конкретное появляется позже, когда к коже мерзко прилипает холодная мокрая ткань блузки. Главное ведь в том, каков результат. А он каков?

Мне требуется время, чтобы выйти из укрытия. Люди провожают мою фигуру взглядами, особенно мужчины. Я стоически шагаю между рядами сидений и даже стараюсь улыбаться. Не всем, правда.

Как только приближаюсь к своему месту, мой мужик… ну, не мой, а просто единственный из всей толпы наименее чужой, машинально поднимает взгляд, и по выражению его лица, я понимаю, что снова где-то накосячила. Он больше не смотрит — вернулся к чтению — но мне никак не отделаться от печати неловкости в его взгляде.

Усаживаюсь в своё кресло. Снова смотрю на него — он привычным жестом проверяет экран телефона — там, как и прежде, ничего нет. Я вспоминаю о своём Лео и тоже проверяю свой — тоже ничего нет.

Разглядываю прямо перед собой подтёки колы на стекле, и только когда маленький монстр самодовольно и подчёркнуто неторопливо в очередной раз совершает свой обход, мне приходит в голову опустить глаза на собственную грудь.

И что же я вижу?

Нет, вопрос не в этом, а в том, почему же мои грёбаные глаза не увидели этого раньше? В туалете, когда минут десять минимум горестно пялились на отражение в зеркале? Что было в тот момент в моей голове, если я не заметила ЭТО? Или кто там был?

Инстинктивно обнимаю себя руками. Ну и, конечно, краснею: густо, жарко, неумолимо и до звона в ушах — весь чёртов аэропорт теперь в курсе, какого я цвета. И сосед в том числе.

Его футболка аккуратно запаяна в зиплок и лежит на нашем импровизированном столе рядом с коробкой печенья.

— Спасибо, — сообщаю, смахивая её.

В туалете я сперва вынимаю из сумки подводку и старательно рисую ею глаза. И даже не пытаюсь подвергать это анализу. Только восстановив красоту, решаюсь вытянуть футболку из пакета — от неё божественно пахнет… сексом. Мужчиной, я хотела сказать. Точнее, мужской туалетной водой — просто немыслимый, утончённый и бесспорно дорогущий запах. Ткань обнимает мои плечи, грудь, живот и спину так ласково, что от удовольствия я на мгновение даже прикрываю глаза. И плевать, что моя фигура в прямом смысле в ней утонула. Обычная белая мужская футболка с круглой горловиной безбожно мне велика, но глядя на собственное отражение в зеркале, я нахожу его… безупречным. Я в самом стильном подвенечном платье из возможных.

Так нравлюсь себе, что просто не в силах не улыбаться, возвращаясь обратно. Причём, очевидно, делаю это настолько заразительно, что Лео, подняв на меня глаза, расплывается тоже. Конечно, он тут же спешит скрыться в своём планшете, но удовольствие не спрячешь, если оно такое головокружительное, как я.

— Я подсушу свою футболку в самолёте и верну Вашу, — спешу его заверить. — Могу даже простирнуть. У них в бизнес-классе гель для рук очень пахучий.

— В этом нет необходимости. Можете оставить футболку себе.

Боже, какое великодушие… Я смотрю на него и теперь делаю это как-то иначе, чем прежде. Другими глазами, что ли. Конечно, он чувствует мой взгляд, бросает свой планшет и смотрит в ответ. На мгновение мне кажется, что мир заглох и чуточку стал ярче. А в небесной канцелярии включили музыку, что-то из романтики 90-х.

— У Вас… кровь! — вдруг выдаёт с некоторым волнением и поднятыми бровями.

— Где кровь?

— Вот здесь, — указывает на мою шею, — на затылке. Вы что, поскользнулись в том туалете и упали?

— Сами Вы поскользнулись в том туалете и упали! Это боевое ранение.

— О Боже! Неужели я всё-таки что-то пропустил? — восклицает.

Клянусь, он старается не улыбаться.

— Утром меня ограбили. Я, естественно, попыталась вернуть своё. Они, что вполне логично, не хотели отдавать. Это вот последствия. Мне не видно, иначе бы я отмыла.

— Вы рану-то хотя бы обработали?

— Чем?

— Антисептиком.

— Ослу понятно, что антисептиком. Я к тому, где Вы тут видите аптечку? Или хотя бы чемодан с моими вещами?

На этот раз ему не хочется веселиться. Он разворачивается ко мне спиной и роется в своей сумке. Через минуту в его руках бактерицидные салфетки, огромный пластырь вроде бандажа и флакон с неизвестным мне средством.

— Идёмте, — предлагает, — я обработаю.

— Вы шутите? Что ещё Вы возите с собой в той сумке?

— Только самое необходимое.

Он ведёт меня в мужской туалет, и мой рассудок не оказывает этому предводительству ни малейшего сопротивления. Есть во всём этом нечто… запретно-бунтарское. Оказывается, даже в туалете можно ощутить сладко-терпкий вкус эйфории.

Рядом с этой махиной я чувствую себя мухой — даже до плеча ему не достаю. И нет, это не были мои страдающие гормоны в самолёте, от него действительно веет жаром. И тем же самым парфюмом, как от его футболки, и таким исключительно мужским шлейфом, что я теряю всякую бдительность — он убирает мои волосы с шеи, и от прикосновения его пальцев к позвонкам всё моё тело пронизывает жаром. Странное дело, внутри так горячо, а кожу засыпало мурашками.

— Вам холодно? — сразу спрашивает. И лучше б он молчал, потому что вместе со словами меня обдало его дыханием… и чуть не опрокинуло.

— Да.


— У меня есть свитер. Если Вы не слишком зациклены на гигиене, то… можете взять.

— А Вы?

— Мне жарко.

Хоспади… Жарко ему! А я сейчас всё равно что в сауне, хоть и вспучило мне всю кожу, будто я голая посреди января в Монреале! Рудиментарный рефлекс, что б его!

— Много украли? — спрашивает.

Я отрицательно мотаю головой — говорить не хочется. Но неловкость молчания всё же заставляет ответить:

— Пятьдесят евро и карточки.

— Заблокировали?

— Конечно, — киваю. — Сразу же.

— Не двигайте головой. Ссадина довольно глубокая. Как приедете домой, сразу езжайте в больницу — тут, скорее всего, нужны швы.

Ага, как же, думаю. Сейчас почему-то очень хочется напомнить ему про мой чемодан, который на самом деле гораздо ценнее пяти тысяч, потому что в нём остались воспоминания, но его пальцы на моей шее, они такие… нежные… и осторожные, что я уже натуральный канадский гусь. Мои глаза закрываются сами. Целую вечность ко мне никто не прикасался вот так, как это делает он. Незнакомый мужик из очереди. Бесчувственный сноб, но однозначно не похотливый козёл.

— Извини за козла, — говорю ему. — Вырвалось.

— Принято, — сворачивает свой медпункт и уходит. Я смотрю ему вслед в таком отуплённом состоянии, что даже забываю сказать «спасибо», и уже в дверном проёме замечаю, как он едва ощутимо припадает на одну ногу. Некоторое время стою, не шевелясь. И не дыша. Зависла в нирване. Тепло так… и главное, не снаружи, а внутри.

Резко срываюсь и бегу за ним, нагоняю уже у крайних рядов зала ожидания, как раз в том месте, где обосновалось семейство малолетнего беспредельщика. Курицы пялятся на меня ошалевшими глазами, и не сразу, но до меня доходит — я только что вышла из мужского туалета и сделала это сразу после Лео. Нас не было около тридцати минут, а это два раза по пятнадцать… У меня частично мокрые волосы, потому что фельдшер оттирал с них салфетками кровь, и алые щёки. О густоте романтического тумана в моих глазах можно только догадываться. Осознав всё это, я улыбаюсь самым сытым своим удовлетворением, на какое способна, и показываю им большой палец. Боже, что тут начинается! Две из них хватают младших детей на руки, одна закрывает лицо концом чёрного платка, и кудахчут, кудахчут, кудахчут так, словно вот-вот хором снесут яйцо динозавра.

— Вот, возьмите, — Лео протягивает свой свитер, как только мы занимаем свои места.

И, не глядя, добавляет:

— Хотя бы просто накиньте на плечи.

— Мы даже не знакомы, — то ли вспоминаю сама, то ли напоминаю ему.

Он на мгновение отрывается от своего планшета, смотрит на меня и протягивает руку.

— Стой, — говорю. — Дай угадаю… Лео?

Он поджимает губы, стараясь не улыбаться слишком широко.

— Лео, — кивает.

И только я открываю рот, чтобы назвать своё имя, он ласково жмёт мою руку:

— Дай угадаю… Лея?

Откуда ему известно?

На несколько долгих и тягучих, как густой горный мёд, мгновений мы застываем, глядя друг другу в глаза, смакуя понимание, что вот уже несколько часов живём в одном мире. И, похоже, с каждой секундой он становится ярче.





Глава десятая. Артемида




Кометы · polnalyubvi

The Trip — Still Corners

Я чувствую себя принцессой. Да, той самой. И у меня даже есть трон и мантия. И королевские сиреневые босоножки.

Почему-то австрийский пейзаж за панорамным окном вдруг потерял актуальность. Его волосы подстрижены модно, аккуратно, стильно. Короткая чёлка зачёсана назад и немного на бок: прядка к прядке, послушно сплетаясь полукольцами: у него вьются волосы. Идеальный англосакский череп, прямой лоб, тонкий нос и губы… из категории «хочу, и срочно».

Если смотреть глазами не постороннего, а заинтересованного человека, и главное, позволять себе вглядываться достаточно интимно, то можно заметить шрам — он за ухом под волосами и сползает на шею только краем. Он не выглядит давним — слишком нежная на нём кожа.

Запах от его футболки — божественный и благородный — источник моего непроходящего кайфа. Это точно не кондиционер для белья, а нечто совершенно другое. И я изо всех отгоняю от себя мысль «Интересно, каким может быть секс с мужиком, от которого вот так вот пахнет?», но она, зараза неугомонная, не сдаётся. Поэтому я же ей и отвечаю, чтоб только отвязалась:

— Так же точно, как и с любым другим: ничего особенного.