1918 год: Расстрелянное лето

– Спасибо за беспокойство, Василий Иванович. Оно говорит, что вы не только великодушный, но и чуткий человек. Так вот, я не сама договаривалась с тюремным начальством. Я его даже в глаза не видела, потому что с ним говорил мой дальний родственник. Саша Мишинский. До последнего времени он был адвокатом, а теперь стал не нужен. Вы же знаете, что у большевиков все просто делается. Назвали классовым врагом, и пошел прочь! Каким-то образом Саша сошелся с тюремным начальством и стал оказывать помощь людям в освобождении их родственников. Большевик, с которым он работает, как он говорит, падок на деньги и прочие жизненные удовольствия.

– А вы прямо так и поверили вашему Мишинскому?

– Нет! Сразу не поверила, а только тогда, он свел меня с человеком, который мне хорошо знаком и в честности которого не сомневаюсь. Ему в свое время Саша помог выбраться из тюрьмы.

«Третий вариант. Дай бог!»

– В таком случае рад за вас, Екатерина Михайловна. Я пойду.

– Мы не можем так расстаться. Никогда себе не прощу, если мы с вами так расстанемся, поэтому обязательно хочу вас познакомить со своими близкими! Отказа не приму! Вы сколько еще в Москве собираетесь пробыть?

– Несколько дней, может неделю. Надо билеты еще достать.

– Ой, как хорошо! – обрадовалась Катя. – Мы тоже не собираемся здесь задерживаться. У тетушки есть старый знакомый – старший агент пароходства «Самолет». Может, вы тоже с нами? На пароходе.

– Интересное предложение. Надо подумать.

– Тогда я жду вас завтра вечером. Точное время, к сожалению, не могу сказать… Приходите, скажем… к семи-восьми часам.

Мысль об отъезде пароходом заинтересовала меня больше, чем встреча с ее родными. Да и ехать в скученной толпе, окутанной смесью нестираных портянок, ядреного пота и вонючей махорки, у меня не было ни малейшего желания.

– Все же будьте крайне осторожны, Екатерина Михайловна, а теперь разрешите мне откланяться.

От этого разговора у меня остался нехороший осадок. Слишком все легко и просто получалось у Кати. Чувство опасности, выйдя из обычного режима, встрепенулось и подняло голову. В той жизни, находясь на задании, я превращался в хладнокровного, предельно осторожного и расчетливого человека, который никому не верил и ничего не оставлял на волю случая.

«В этом времени не все так однозначно, но предельная осторожность в сложившейся ситуации явно не помешает», – подумал я, как только узнал, что Екатерина Долматова связалась с большевиками.

Дело было довольно опасное и грязное, к которому, без всякой задней мысли, она только что пристегнула меня. Чекисты не будут разбираться, и если перефразировать слова молодой женщины, то в исходном варианте это будет звучать так: раз ты классовый враг, то становись к стенке.

«Если идет слежка, то она начнется прямо сейчас, после контакта с отслеживаемым объектом. Значит, прямо сейчас начнем проверяться».

Наблюдения за собой я сразу не заметил, но это не значит, что меня не ведут. Именно поэтому я решил пойти пешком, так как в этом случае есть намного больше возможностей вычислить потенциальных преследователей. Свернув за первый попавшийся угол, я пошел по небольшой извилистой улочке, которая привела меня к церкви и небольшой площади перед ней. Прохожих было совсем немного, а возле самой церкви били поклоны две богомольные старушки, да несколько нищих сидели на ступенях. Склонив голову, трижды перекрестился, резко повернулся, скосил глаза, но ничего не заметив, снова повернул и пошел вдоль двухэтажных домов. Стоило мне увидеть, как двое пролетариев, намазав стену клеем, прилепили к ней плакат с жирным капиталистом, сидящим на куче зерна и тянущим свои руки к шее рабочего и крестьянина, грозя задушить их голодом, остановился, делая вид, что заинтересовался. Спустя минуту, ничего не обнаружив, пошел дальше, при этом появилась мысль, что у меня просто разыгрался приступ шпиономании. Дойдя до перекрестка, наткнулся на небольшую толпу людей, которые столпились около афишной тумбы, обсуждая что-то и комментируя. Я уже знал, если собралась толпа, значит, висит новое воззвание Совета народных комиссаров. На большом сером листе бумаги по обыкновению были напечатаны грозные слова о внутренних врагах, из-за козней которых голод уже протянул свои костлявые руки к рабочим и крестьянам. Далее по тексту следовали обещания, что это ненадолго, так как скоро соберется красная рать и обрубит эти руки по самые плечи. Люди подходили, читали, отходили. Одни пробегали глазами, плевались, другие громко грозили капиталистам и белогвардейцам, но при этом среди них не было равнодушных людей.

– А ну разойдись, братва! Глянем, Степа, что тут пишут! – неожиданно раздался чей-то громкий и уверенный голос.

Старичок-интеллигент, стоявший рядом со мной, получил толчок в плечо и упал бы, если бы я его не поддержал. Бросил косой взгляд на новых любителей новостей. В шаге от меня стояли два крепких матросика, у которых на бескозырках золотыми буквами было начертано «Севастополь». Судя по тому, что на поясе и у одного и другого было оружие в кобуре, они входили в какой-то большевистский военный отряд. Пока один из матросов начал читать, шевеля губами, декрет, второй стал нагло рассматривать стоящих рядом людей. Если одни просто отводили взгляд, то другие люди разворачивались и уходили, не желая нарываться на неприятности. Матросы были примерно одного возраста, лет около тридцати, но тот, что на меня вытаращился, был чуть пониже своего приятеля и более коренастый, «крепкий в кости», как в народе говорится. Короткая стрижка. Естественно, что когда мы встретились глазами, мой взгляд ему не понравился. Есть такая наглая порода людей, которые считают, если перед ними не прячут глаза, то это они считают за вызов. Он усмехнулся и толкнул локтем своего приятеля:

– Слышь, Петь.

– Чего тебе? – оторвался тот от чтения.

– Ты глянь, Петя, этот гад на меня вылупился! Может, ты контра белогвардейская? Документ кажи, живо! – и матрос шагнул ко мне.

– Ты сам-то кто, чмо в бескозырке?

– Как ты меня назвал, падла?! Ах ты, сука! – теперь в нем уже бушевала настоящая ярость.

– Степа, погоди! – остановил его товарищ. – Предъявите документ, гражданин!

– Вы сами-то кто? – снова спокойно, даже лениво спросил я второго матроса. – У вас самих документы есть?

– Они нам без надобности. Мы моряки революционного происхождения! А вот ты, белогвардейская крыса, мне виден насквозь! Таких, как ты, офицериков я еще в семнадцатом топил… – с этими словами Степан схватился за кобуру, а уже в следующую секунду захрипел, багровея, и замер, вскинув руки к горлу. Со сломанной трахеей много не поговоришь. Второму матросу досталась серия из двух ударов, а в завершении третий, по шее у основания черепа. Отчетливый хруст сломанных позвонков свидетельствовал о том, что прием был успешно проведен. Люди, стоявшие вокруг нас, разбежались в мгновение ока, и даже те горожане, которые в это время просто шли по этой стороне улицы, сейчас быстро меняли маршрут, стараясь как можно быстрее оказаться дальше от этого места. Оставив за спиной два трупа, я быстро пересек наискосок улицу под громкие крики людей, не мешавших и только наблюдавших за мной на достаточно большом расстоянии, затем скользнув в узкий переулок, выскочил уже на параллельную улицу. Увидев проезжающий трамвай, резко взял с места, догнал вагон и вскочил на подножку. Обернулся и только теперь, наконец, увидел своего преследователя, бегущего за трамваем. Это был молодой, спортивного сложения, мужчина лет двадцати пяти, русый. Когда мы встретились с ним глазами, пусть даже мимолетно, по его взгляду стало понятно, что он вроде охотничьего пса, который будет идти по следу до его или моей кончины. Трамвай в это время сделал поворот, и стоило ему закрыть меня от преследователя, как я сразу спрыгнул с подножки и вбежал в тень арки, ведущей в какой-то двор, где и затаился.

К этому моменту мне уже было понятно наглое поведение матросов и желание проверить документы именно у меня. Их направил ко мне этот «топтун». Именно с их помощью он собирался меня задержать, но моментальная расправа над ними заставила его поменять свои планы.

«Молодой, но цепкий, опасный и сообразительный. Вон как матросиков быстро к делу подключил. Надо убирать. А вот… и он».

Филер шел, изредка вытирая вспотевшее лицо рукавом рубахи и бросая словно бы ленивые, а на самом деле настороженные, взгляды по сторонам, но при этом шел без особой опаски, очевидно считая, что я уже где-то далеко. Я тихо свистнул. Он резко развернулся на звук, и в то же мгновение выстрел громовым раскатом прокатился под аркой. Тело преследователя с дыркой в переносице еще падало на глазах испуганных горожан, когда я, незамеченный, быстро зашагал прочь, а еще спустя пару секунд мне в спину ударили истошные крики:

– Убили!! Человека убили!! Люди, помогите!!

Ближайшие полчаса, для своего полного спокойствия, я кружил по городу, неоднократно проверяясь по пути, потом найдя небольшой сквер, сел на лавочку. Возвращаться в особняк, к Екатерине Михайловне, не имело никакого смысла, так как нетрудно догадаться, что в их доме устроена ловушка и мое там появление вызовет лишь прицельную стрельбу. Мне жаль было эту красивую женщину и ее симпатичную сестренку, но помочь им я уже никак не мог, поэтому только и оставалось, что выбросить их из головы.

«Хотя кто этих большевиков поймет. Могут в тюрьму посадить или расстрелять, а могут и отпустить».

Встав со скамейки, пошел ловить извозчика, а еще спустя полчаса вылез из пролетки недалеко от нашего дома. Придя на квартиру Воскобойникова, сразу уловил вкусный запах борща.

– Вы вовремя, Вадим Андреевич. Еще двадцать минут, и сядем обедать.

С минуту думал: рассказать или нет о чекистах? Потом все же решил, что незачем ему это знать.

После обеда мы расположились, чтобы обсудить наши дальнейшие планы. Перед каждым стоял стакан с ароматным, крепко заваренным чаем, а посередине стола ваза с печеньем и сушками.

– Как скоро ехать собираетесь, Вадим Андреевич? – первым начал разговор Воскобойников.


– Что, уже надоел вам, Иван Николаевич? Уже гоните?

– Упаси бог! Живите сколько хотите! Не о том речь шла, а о тех вещах, что остались. Их, наверно, тысяч на сто наберется. Не хотите еще раз прогуляться к Абраму?

– Кстати! Вы мне напомнили о предложении, которое мне сегодня сделал Абрам Моисеевич. Что, удивились? Ничего, сейчас удивитесь еще больше. Он собирается уезжать за границу и предложил мне стать его охранником, сопровождать до Питера. Обещал хорошо заплатить. Может, вы хотите попробовать себя в качестве охранника, Иван Николаевич?

– Упаси боже! Мне и здесь хорошо. Вот только недаром крысы первыми чуют беду и сразу сбегают, а это значит, что грядут на нашу землю беды неисчислимые.

– Вы как поп заговорили.

– Недавно имел встречу со священником нашего прихода. Каюсь, повторил его слова. Но мы опять ушли от разговора. Вы, Вадим Андреевич, заранее меня предупредите насчет отъезда. Сейчас, когда наши взяли Царицын, боюсь, что беда будет с поездами в южном направлении. Или вы через Питер в Финляндию махнете?

– Думать надо, – многозначительно ответил я.

Иван Николаевич макнул сушку в чай, а потом с явным удовольствием ей захрустел. Я глотнул чая и задумался. У меня на руках было два варианта отъезда. Ехать со старым евреем в Питер или на пароходе. Правда, уже одному. Без Кати.

«Катя, Катя. Какие же вы все из себя честные, благородные и наивные. Верить на слово. И кому? Большевикам?»

– О чем думаете, Вадим Андреевич? Тащить вещички Абраму или нет?

– Не об этом думаю. Может, мне пароходом из Москвы отбыть?

– Хм. Можно, вот только как с билетами быть… Сам я не сталкивался с пароходствами, но у знакомых поспрашиваю, но только уже завтра. Лучше мне скажите, что вы насчет женского пола мыслите?

– Предлагаете в бордель сходить?

– Что, брезгуете? – усмехнулся бывший полицейский агент.

– Нет. Вот только как у них со здоровьем?

– До большевиков все было хорошо. У каждой отметка от врача, которого она посещала раз в две недели. Сейчас ничего такого нет. Но это бордель, а у меня на примете есть бланковая мадемуазель. Время от времени пользуюсь ее услугами и никаких сложностей у меня не было. Думаю, ей не проблема найти вам подругу.

– Бланковая?

– Хм. Как-то странно, что вы сего не знаете. Ну да ладно. Женщина-одиночка. Работает сама по себе, в своей квартире. Обычно такие дают объявления через газету. Так что?

– Извините, нет.

– Хозяин-барин, как говорится, а я схожу. Когда вернусь, точно не скажу. Ежели к вечеру, к десяти часам, не буду, то значит, поутру приду.

Бродить по городу после сегодняшних событий мне не хотелось. Да и не нравилась мне Москва под властью большевиков – и все тут! Первым делом осмотрел и почистил оружие. Опробовал метательный нож, который подарил мне Воскобойников. Несколько раз кинул его в большую разделочную доску, которую нашел на кухне, потом от нечего делать снова стал, но уже более внимательно, рассматривать вещи из тех, что у нас остались. В своем большинстве это были богато оформленные безделушки, за исключением шахмат и полудюжины кинжалов в богатом исполнении. Потом полистал библию в золотом окладе, в который были вкраплены бриллианты.

«Вот зачем этому чекисту нужна была библия? – подумал я, вспомнив, что мы нашли ее в его мешке. – Замаливать свои грехи?»

Вечером загулявший Иван Николаевич не вернулся, а я долго ворочался, не мог заснуть, вспоминая сестер, а в особенности красивый профиль Екатерины.



Поздно вечером этого дня на Лубянке срочно собрали совещание из-за одного человека. После покушений и провокаций, устроенных левыми эсерами, чекисты стали нервно и резко реагировать на донесения о возможных контрреволюционных заговорах. К тому же появились сведения, что белые офицеры после захвата Царицына подняли мятежи в Астрахани и Баку. К тому же, судя по последним сведениям, прямо сейчас к Астрахани подходят казачьи полки. Это означало только одно – у страны советов не будет в достаточном количестве хлеба и нефти. Добровольческая армия усиливается с каждым днем, а это надо понимать так, что у белогвардейского подполья становится больше возможностей для агитации против большевиков, а также проведения боевых актов. Значит, в скором времени надо ожидать мятежей в Поволжье и крупных промышленных городах, а особенно в Москве и Петрограде. Об этом говорилось сегодня на совещании у Дзержинского, и именно поэтому Яков Петерс собрал у себя новое собрание. Кроме начальника отдела по борьбе с контрреволюцией Мартина Лациса и четырех его сотрудников были приглашены и посторонние лица. Командир и боец особого красногвардейского отряда.

– Товарищи! Вы уже знаете, – в самом начале заострил свое внимание на поражении заместитель председателя ВЧК Дзержинского, – о сложной обстановке, создавшейся сейчас на юге. Наши товарищи там сейчас бьются, проливая свою кровь, во имя общей победы. Но мы тоже на фронте, товарищи! Только наш враг не стоит здесь лицом к лицу! Нет! Он бьет нам ножом в спину, стреляет из-за угла, ведет подлую агитацию, подрывая нашу власть! Так вот, товарищи, мы собрались здесь для того, чтобы не допустить того, что случилось в Царицыне, здесь, в Москве! Белогвардейская сволочь, окрыленная успехом, везде начинает поднимать голову! К чему я это говорю, товарищи. К нам поступили сведения, что в Москве появился эмиссар, засланный к нам добровольческой разведкой. По непроверенным сведениям это белогвардейский офицер. Поручик. Воевал с германцами. Умеет убивать голыми руками и отлично стреляет. Дважды сумел уйти от наших сотрудников. В связи с обострившейся активностью белого подполья, мы можем думать, что он прислан сюда, чтобы не только активизировать белогвардейское подполье, но и подготовить акт по устранению важнейших лиц нашего государства. Наши враги прекрасно понимают, что народ на нашей стороне, а поэтому боятся открыто выступить, предпочитая бить подло в спину! Он нам нужен живым, товарищи, так как нет сомнения в том, что он много знает. Для начала нам необходимо установить его личность. В этом нам поможет боец особого красногвардейского отряда Елена Скокина. Расскажите нам о нем все, что знаете.

Бывшая купеческая дочь вскочила со стула. За прошедшее время ненависть к любовнику Тани хоть и рассосалась, но никуда не ушла. Месть больше не жила в ней опаляющим разум и сердце клубком огня, а как бы растворилась в ней, горя медленным и ровным пламенем. Она с нетерпением ждала момента, когда увидит перекошенное от ужаса лицо Беклемишева, и тогда нажмет на спусковой крючок. Раз, два… Будет стрелять, пока не выпустит все пули. Увидит, как застынут навечно черты его лица, как его глаза будут слепо смотреть в пространство.

– Эта белогвардейская тварь, враг нашей советской власти – поручик Вадим Беклемишев, – громко сказала Скокина. – Он уехал в Ростов, но спустя две недели вернулся обратно с заданием от командования Добровольческой армии. М-м-м… Это, наверно, все, что я знаю.

– Скокина, ты прежде утверждала, что именно он убил твоего хорошего друга Алексея Распопопа, но ничего не сказала о причине?

– Он… Он убивал людей, которые знают его тайну, – она не была готова отвечать на подобный вопрос, поэтому сказала первое, что пришло в голову.

– Так он что, хороший знакомый Распопова? – удивился Петерс.

– Он… знал его. Через меня… Нет, не совсем так. Через Таню.

Петерс понял, что девушка что-то скрывает, но больше спрашивать не стал.

– Хорошо. Где тогда эта Таня? Кстати, как ее фамилия?

– Ватрушева.

– Ватрушева? Это не ее отец известный на всю Россию миллионщик?

– Да.