1918 год: Расстрелянное лето

«Казак» только хмуро на меня покосился, но ничего не сказал, а войдя в гостиную, поздоровался с девушкой:

– Здравствуйте, Татьяна Владимировна.

– Здравствуй, Гордей! Я очень рада тебя видеть! – радостно воскликнула девушка, а потом показала пальчиком на бывшего полицейского. – А этого господина я никогда не видела.

– Разрешите представиться, госпожа Ватрушева. Бывший агент Московского уголовного сыска Василий Петрович Лыскин. Ваш отец нанял меня для вашего поиска.

– Что вы стоите? – засуетился Воскобойников. – Садитесь за стол, чаю попьем, новостями обменяемся.

Во время чаепития выяснилось, что на квартире Воскобойникова чекисты организовали засаду. Он пришел домой, чтобы забрать кое-что из одежды, но перед домом решил осмотреться и заметил слежку. Уже уходя, просто по чистой случайности, Иван Николаевич сумел перехватить направляющихся к нему новых гостей, чье описание было заранее им получено. Эта новость заставила меня задуматься о том, что кто-то весьма умный сумел свести все факты воедино и выстроить верную логическую цепочку. Для меня это оказалось неприятным вариантом развития событий, так как я его даже не рассматривал, вот только на деле все было весьма просто. Я не знал, что после того, как забрали труп ее любовника, Елена Скокина поехала к своей подруге излить горе, а вместо этого обнаружила еще один труп и пустую квартиру. Придя в неистовство, она стала разбрасывать вещи, при этом скинув со стола сборник стихов. Книга упала на пол, раскрылась, и из нее выпала фотография. Девушка, не помня себя от дикой злобы, подскочила к ней, чтобы ее порвать, но стоило ей бросить взгляд на фото, как она замерла от неожиданности. На фото были изображены две фигуры. Таня и… Беклемишев. Точно! Вадим Беклемишев. Она видела его всего один раз, издалека, после того как рассталась с подругой, которая спешила на свидание со своим офицериком. Это он был сегодня у дома Леши. Она задышал часто-часто. Дикая, сокрушительная ненависть словно черной пеленой накрыла ее мозг. «Он украл у меня моего Лешу. Сволочь, тварь белогвардейская! Крыса золотопогонная! С-сука! Не прощу!»

Она глубоко вздохнула и закричала во все горло:

– Убью!!

Она вложила столько ненависти в одно это слово, что оно стало для нее почти клятвой, которую ей надо было выполнить или умереть.

Скокина долго не могла успокоиться, ее тело колотило крупной дрожью, но стоило ей прийти в себя, как она сразу отправилась к командиру красногвардейского отряда Николаю Осокину, третьему участнику их аферы. Высказав ему свои соображения, она дополнила их наглым враньем. По ее словам, Беклемишев не просто приехал за своей любовницей Ватрушевой, а является белогвардейским эмиссаром, присланным от Белого движения на юге, чтобы организовать тут покушения на членов большевистского правительства.

Этого заявления красному командиру вполне хватило, чтобы сразу телефонировать в ЧК. Там серьезно отнеслись к заявлению, тем более что оно было подтверждено двумя трупами, комиссара и бойца из красногвардейского отряда. Сразу была организована засада в квартире Воскобойникова, как человека, возможно сопричастного к Белому движению, а затем сотрудникам была показана фотография белогвардейского эмиссара, после чего они были направлены на вокзалы и пристань.



Из-за гостей, а в особенности из-за Гордея, который, как выяснилось, был при хозяине почти два десятка лет и считался своим в семье, девушка держалась сдержанно и легла спать одна. Ночь прошла спокойно. Утром встали все рано. Воскобойников только попил чая и снова убежал на вокзал выбивать места еще для двух человек. «Казак» разговаривал только с Таней, демонстративно не замечая меня. Лыскин вообще все время молчал, стараясь соблюдать нейтралитет. После прихода Ивана Николаевича мы все вместе поели и поехали на вокзал. Приехав, сразу разделились на три группы. Таня пошла с Воскобойниковым, за ними метрах в тридцати шел Поддубный, а замыкали цепочку мы с Лыскиным. Обсудив с обоими полицейскими возможные ситуации на вокзале, мы пришли к общему мнению, что в большой массе народа, который постоянно топчется на вокзале, мы будем незаметны, вот только чего мы не могли предположить, так это того, что мое лицо будет знакомо чекистам.

Продвигаясь сквозь толпу, я засек на себе чужой пристальный взгляд. Чтобы проверить, так ли это, наткнулся на толстую тетку, которая тут же начала ругаться, я при этом сделал вид, что испугался, шарахнулся от нее в сторону, одновременно проводя взглядом по толпе, и сразу заметил, что ко мне наперерез целеустремленно двигается тройка товарищей в фуражках со звездочками.

– За мной хвост. Уводите Таню, – почти не шевеля губами, негромко сказал я, догнав бывшего агента. Тот оказался молодцом, даже глазом не моргнул, как шел, так и пошел дальше.

Резко свернув в сторону, я пошел вдоль состава, уводя чекистов в противоположную сторону от девушки и сопровождающих ее людей. Товарищи еще не поняли, что их засекли, и, скорее всего, подумали, что я иду к своему вагону. Вот только не всегда все рассчитаешь. Неожиданно проводники именно в тот момент начали открывать двери вагонов, и до этого стоявшая толпа резко уплотнилась, устремившись к вагонам, замедлив до предела мое движение. Вторым неожиданным препятствием явился патруль на другом конце платформы, к которой я стремился выйти. Наконец, чекисты поняли, что их заметили, и решили больше не скрывать своих намерений.

– С дороги! Разойдись! ЧК! Кому сказано! – раздались за моей спиной крики, которые привлекли внимание патруля, и как следствие раздались новые крики: – Товарищи! Патрульные! Задержите этого гада!

Я обогнул дородную бабу с мешком, оттолкнул плечом какого-то мешочника, пытаясь вырваться из толпы, которая, все больше пугаясь криков и людей с оружием, начала метаться из стороны в сторону. Патрульные внесли еще больше страха в сердца людей, когда, сорвав с плеч винтовки, кинулись ко мне с криками:

– Стой, падла! Стой, стрелять будем!

Народ стал разбегаться в разные стороны, тем самым давая мне шанс уйти, вот только кто-то из сознательных граждан, среагировав на призывы чекистов и проявив свою солидарность, подставил мне подножку, и я, не сумев среагировать, полетел на землю. Только хотел вскочить на ноги, как заметил летящий мне в голову сапог. Полностью уйти от удара я не смог и рухнул на платформу второй раз. Очнулся я уже от резкой боли. Это меня бил сапогами военный патруль. Правда, когда подлетели чекисты, они сразу утихомирили рьяных служак. Видя, что я лежу, один из чекистов строго спросил патрульных:

– Мужики, вы его не того?

– Та не, товарищ. Только слегка поучили. Живой он, сука, живой!

Чекист наклонился, вгляделся в мое лицо, потом распрямился:

– Точно. Живой.

Второй тут же пнул меня ботинком в бок и сказал:

– Вставай, контра, чего разлегся!

Сделав вид, что мне плохо, попытался приподняться, но руки, словно сами собой, подогнулись от слабости, и я упал на платформу с глухим стоном. Видно, мой спектакль пришелся зрителям по душе, потому что народ, уже собравшийся вокруг нас, загудел:

– Да у него голова в крови! Отделали мужика и еще чего-то хотят! Теперя в больницу его тащите!

Один из чекистов коротко выругался, а потом заорал на собравшихся вокруг нас людей:

– Чего глаза таращите! Здесь вам не театра! Давайте, идите отсюдова!

Спустя несколько минут, ругаясь матом, патрульные вместе с чекистами кое-как поставили меня на ноги и повели. Я то шагал своими ногами, то бессильно обвисал на руках своих конвойных, которые сразу принимались кричать, что не нанимались меня тащить. Несмотря на то что меня пару раз неплохо приложили по голове, с каждым шагом я чувствовал себя все лучше. Муть, плавающая перед глазами, ушла, туман в голове рассеялся, но при этом я не забывал изображать готового потерять сознание человека. Патрульные, мокрые от пота и злые, как черти, похоже, сейчас только и делали, что ругали меня по-всякому. Про бдительность и говорить не приходилось. Будь только они одни, я бы уже был на свободе, но вот по сторонам и сзади шли три чекиста с револьверами наготове, а значит, шансы у меня были, как говорится, нулевые. Риск, конечно, дело благородное, но не до такой же степени.

Меня протащили через вокзал, потом мы свернули влево и вскоре оказались у длинного, когда-то окрашенного в серый цвет, а ныне щеголявшего потеками и облупившейся краской, здания. Над входом была прибита широкая доска с надписью «Комендатура». Патрульные, мокрые от пота, тяжело отдуваясь, втащили меня внутрь, затем посчитав, что свою миссию уже выполнили, они прислонили меня к стенке, упадет так упадет, после чего сразу затопали к бачку с водой и прикрепленной к нему на цепочке кружкой. Первый из них, быстрый молодой парень, схватил кружку, зачерпнув воды, и, запрокинув голову, с жадностью стал пить, дергая кадыком. Второй патрульный, пожилой мужик, стоя рядом в ожидании своей очереди, с явным нетерпением наблюдал за ним, облизывая сухие губы.

Из-под полуприкрытых глаз я пытался оценить обстановку. Две комнаты. Дверь в другую комнату была закрыта. В комнате стоит два стола, четыре стула и два на всю ширь распахнутых окна, и никаких следов решеток. За одним из двух столов сидел, по-видимому, комендант. Коренастый мужчина, волосы темные, обильно тронутые сединой. В глазах внимание и понимание политического момента. Лицо самое обычное – такими на плакатах потом будут рисовать передовиков производства или почетных колхозников.

– В чем дело, товарищи? – строго спросил он, вставая со стула.

– Матвеев. ЧК, – представился один из чекистов, который сразу подошел к столу.

– Сатирин Михаил. Комендант. В чем дело, товарищи?

– Нами пойман белогвардейский шпиен, о чем необходимо срочно сообщить. Телефон работает?


Чекист, то ли из-за беспечности, то ли на автомате, спрятал револьвер в кобуру, что было сразу мною отмечено.

– Не работает. Уже второй день связи нет, – сердито ответил комендант.

– Проклятье! – повернулся старший чекист к своим сотрудникам. – Санько! Давай за извозчиком. Одна нога здесь – другая там, а ты, Дундиков, бери контру на прицел.

Только за чекистом хлопнула дверь, а в шаге от меня встал другой сотрудник с револьвером в руке, как комендант, кивнув головой на меня, поинтересовался:

– Что это с ним? Сопротивлялся?

Сам того не ожидая, он на секунду отвлек внимание обоих чекистов. Если Матвеев только повернулся к нему, то Дундиков с ноткой хвастовства уже начал говорить:

– Да контра это отпетая. Вот и намяли сволочи бока. А не фиг… Хр-р-р!

Мгновение, и ребро моей ладони смяло ему гортань, а в следующую секунду, отталкиваясь от стены, почти в прыжке, ударом кулака ломаю переносицу Матвееву, чьи пальцы уже обхватили рукоять револьвера.

– А-а-а!!

Полный боли крик чекиста словно парализует обоих патрульных и коменданта, и в ту же секунду я выпрыгиваю в окно, а затем со всех сил бегу вдоль здания в сторону железнодорожных пакгаузов. Спустя пару минут мне вслед ударил винтовочный выстрел, но это явно было сделано для того, чтобы потом патрульным можно было сказать: мы пытались его задержать. Перед тем как завернуть за угол склада, я обернулся и увидел возле комендатуры двух патрульных, которые что-то объясняли коменданту, при этом так резво размахивали руками, словно собирались полететь. Я их понимал. На их глазах агент буржуазии голыми руками взял и убил как минимум одного человека, а командир требует, чтобы они его нашли и арестовали. Ага! Как же! Вдвоем и с одними винтовками на такого зверя! Это даже не смешно.

Только я завернул за пакгауз, как где-то за моей спиной раздался паровозный гудок, затем раздался металлический лязг – это паровоз, грохоча сцепками вагонов, медленно тронулся с места.

«Пока, Таня. Земля круглая, может, еще встретимся».

Если честно говорить, то я собой был не совсем доволен. Задание сумел выполнить только на две трети, так как не смог лично доставить девушку отцу. С другой стороны, ситуация с Таней разрешилась для меня самым наилучшим образом, потому что никаких отношений с семейством Ватрушевых мне иметь не хотелось.

Выбравшись из района вокзала, я неторопливо пошел по улице, бросая осторожные взгляды по сторонам. Когда глаз зацепил неторопливо едущего мне навстречу извозчика, я только хотел обрадоваться своему везению, как вспомнил, что у меня из карманов все, вплоть до носового платка, вытащил чекист Дундиков.

«Сколько там было? Где-то… около тысячи. Интересно, какие сейчас расценки на похороны?» – с долей злорадства подумал я о чекисте, провожая взглядом проезжающего мимо извозчика.

Добирался я до новой квартиры Воскобойникова не меньше часа. В ста метрах от дома, на перекрестке стояла афишная тумба. Остановившись около нее, я с заинтересованным видом стал читать очередной декрет советской власти, при этом незаметно просматривая подходы к дому. Буквально через пару-тройку минут из-за угла вынырнула фигура Ивана Николаевича. Мы с ним только обменялись взглядами, после чего я продолжил чтение, но при этом перешел на другое место, с которого было удобно наблюдать за той стороной, откуда пришел Воскобойников. У меня не было сомнений в профессионализме бывшего полицейского агента, но то, как чекисты быстро вышли на меня, не могло не произвести впечатления. Если бы я знал, что здесь сыграло свою роль слепое везение, которое привело их к временному успеху, но пока это оставалось для меня тайной. Отойдя от тумбы, я прошел по улице, постоял у газетного киоска на противоположной стороне и только потом пошел к дому.

Иван Николаевич открыл дверь и радостно сказал:

– Рад вас видеть, Вадим Андреевич. Проходите в гостиную. Я сейчас приду.

Только я расположился за столом, как появился хозяин с графинчиком и двумя стопочками. Затем он снова сходил в кухню и вернулся уже с тарелками, на которых лежала нарезанная колбаса и хлеб. Налил в стаканчики водки, после чего сел сам и, взяв в руки стопку, произнес тост:

– За вашу удачу, Вадим Андреевич!

Мы выпили.

– С Таней все хорошо? – спросил я его, хотя по его поведению уже можно было понять, что все прошло нормально.

– Какое там хорошо! – Воскобойников усмехнулся. – Ведь мы не сразу поняли, что произошло. Мы прошли вперед, к вагонам, и ждали вас с Лыскиным, когда тот появился один и передал ваши слова. Вот же сущий, прости господи, дурак! Барышня чуть ли не в истерику, но тут Поддубный положение спас. Он, как оказалось, с младенчества ее знает. Начал успокаивать, как родную дочку. Танюша, деточка, все будет хорошо, он обязательно вернется. К груди ее прижал, словно девчонку малую, по голове гладит. Затем толпа рванулась к вагонам. Шум, крики. Только мы устроили барышню в вагоне, как я сразу пошел узнать насчет вас, тем более что до отхода поезда еще полчаса оставалось. Что случилось и куда вас повели, проблемы для меня узнать не составило. Народ у нас стал ужас какой нервный, а оттого болтливый. Узнал, что вас отконвоировали в комендатуру. Подхожу, а у дверей двое патрульных стоят, и вид у обоих злой. Культурно спрашиваю: как пройти к пакгаузу № 34? Молодой так просто вызверился на меня, кричать стал, что он патрульный, а не дежурный по вокзалу. А пожилой мужик тем временем спрашивает: нет ли у меня табачка? Сам не курю, но табак у меня всегда в кармане имеется. Угостил его да узнал кое-что, после чего поспешил к вашей девушке. Рассказал. Вроде успокоилась. Просила передать, что будет ждать вас. Любит она вас, Вадим Андреевич. Ох как любит.

Закончив говорить, Воскобойников снова налил.

– Давайте, Вадим Андреевич, выпьем за любовь!

После того как мы выпили, я спросил его:

– Все хотел вас спросить: сами почему не уезжаете? Вы же теперь вроде как на заметке у чекистов, да и любви к нынешней власти что-то в вас не вижу.

– Да чтобы этим большевикам в аду гореть! Они одним махом разрушили все то, что собиралось десятилетиями! С уголовниками за ручку здороваются, картотеку уничтожили, агентов и следователей разогнали, так как мы, видите ли, были цепными псами самодержавия и угнетали народные массы. Это мне заявил бывший студент, а нынче командир боевой дружины, в тот день, когда я пришел на службу. Дал я ему в морду и ушел навсегда, хотя горько мне было и обидно. На следующий день узнаю, что прямо напротив полицейского управления порезали моего хорошего знакомого, Василия Бибикова. Три ножевых ранения. А как он мучился, бедняга, перед смертью. Еще через два дня какие-то сучьи потроха забили ногами прямо на улице следователя Никандрова Николая Христофоровича. Неподкупный и мужественный был человек. Его даже отпетые уголовники уважали, обращаясь к нему на «вы». Ни разу ни на кого голоса не повысил. За что, я вас спрашиваю?!

– Так вы поэтому остались? Хотите большевикам мстить?

– Мстить? Нет. Это не мое, – ответил Воскобойников. – Как я, сейчас на юге собрались десятки тысяч таких беглецов со всей России-матушки. Устраиваться на новом месте, никого не зная, искать работу… Зачем? В армию я тоже не пойду. Я себя, извините, не в дерьме нашел, так как свое дело знаю, а потому уважение от людей имел. Каждый, я так считаю, должен заниматься своим делом. Хвастаться не буду, но себе дело по плечу я завсегда найду, поэтому и остаюсь. Сегодня Ватрушеву помог с его дочкой, завтра еще кто-нибудь придет. Мне вот другое интересно. Вы как сейчас жить будете? Полагаю, в Ростов к барышне своей поедете. Да и отец ее, знатный миллионщик, в свое время на всю Россию славился, так что будете при нем как сыр в масле кататься, – при этих словах Воскобойников хитро прищурился и выжидающе стал смотреть на меня.

– Может, и поеду, но не сразу. Я никуда не тороплюсь.

– То-то вы к барышне с холодком отнеслись, – с тем же хитрым прищуром посмотрел он на меня. – Она не заметила, любовь, как туман, не дает толком рассмотреть человека, а у меня-то глаз наметанный. Вы уж извините, что я так прямо говорю. По-другому не могу, натура моя такая.

– Вы сказали, я услышал.

– Можно, я честно кое-что спрошу у вас?

– Если честно, – усмехнулся я, – то можно.

– Я тут с Лыскиным парой слов насчет вас перебросился. Рассказал он мне и про плен у красных, и про потерю памяти. Сказал, что вы здорово изменились. Да я и сам вижу, что человек вы смелый и решительный, и гонору дворянского у вас нет. Мне тот мужик из патруля сказал, что вы, кроме чекистов, никого из них не убили. Так это?

– Так, – лаконично ответил я.

– Судя по его словам, вы какими-то приемами владеете. Джиу-джитсу?