1793. История одного убийства

Оставил ее на земляном полу и ушел. Она долго лежала с открытыми глазами, но могла бы и не открывать: в подвале царил непроглядный мрак. Странно, в этой тьме она словно парила над собственным телом, которое с таким же успехом могло принадлежать кому-то другому. Изможденное, голое и грязное тело. Она с трудом его узнает. Шорох лапок насекомых; они пьют вытекшую из нее кровь, собравшуюся в быстро сворачивающиеся лужицы между бедер и под крестцом. Она ничего не чувствует. Грудь поднимается и опускается. Она пока жива, но у нее есть выбор. Ей незачем больше жить. И это так просто. Все, что требуется, – прислушаться, как работают меха легких, как колотится сердце в груди и приказать им. Приказать и сердцу, и легким прекратить свою нескончаемую работу. Они послушаются. Они устали не меньше, чем она.

Анна Стина сама не знает, откуда взялись у нее силы перевернуться на живот. Ну нет… Нет! Она не хочет, чтобы жизнь ее кончилась здесь, в этом омерзительном подвале. Ни за что. Она поползла к стене, опираясь на локти и колени. Боль в промежности почти прошла, она чувствует ее, но как бы на расстоянии. Она вытягивает руки вперед, вползает в дыру. Грубый камень царапает кожу на плечах. Так не пойдет. Она опять переворачивается на спину и ползет на спине, извиваясь, как дождевой червь. Потолок лаза в полудюйме от ее лица, она не может даже приподнять голову.

Теперь она окружена камнем со всех сторон. Что-то ей мешает, проход, кажется, стал еще у́же. Фундамент, кое-как построенный пряхами под присмотром таких же неумех десятников, просел, к тому же там что-то застряло.

Она вытягивает руку и ощупывает застрявший предмет.

Человеческая нога.

Нога погибшей здесь Альмы Густафсдоттер. Теперь понятно, откуда эта жуткая вонь в подвале. Гниющие овощи так не пахнут.

Альма Густафсдоттер так и не вырвалась из Прядильного дома. Она застряла здесь, на полпути к свободе, и умерла от голода, жажды и крысиных укусов.



Анна Стина не знает, как долго она расчищала проход. Время словно остановилось, чтобы запечатлеть в ее памяти эту кошмарную сцену, которую ей не суждено забыть никогда. Труп мягок, как глина, распадается при малейшем прикосновении. Она вытаскивает мертвую плоть по кускам. В грудной клетке, которая была когда-то недостаточно податливой, чтобы протиснуться между камнями, свили гнездо крысы. Каменные оковы, в которые попалась Альма, ждут новую жертву.

Анна Стина повернула голову набок и двинулась вперед, извиваясь как змея. И вот решающий момент, самое узкое место, то самое, где застряла Альма. Анна Стина глубоко вдохнула, выдохнула, насколько могла, весь воздух и двинулась вперед, чувствуя, как ребра прогибаются под неумолимым натиском холодного камня. Вдохнуть она не могла. В глазах потемнело, и она вряд ли смогла бы объяснить, как удалось ей преодолеть эти последние дюймы между жизнью и смертью. Может, она чуточку потоньше Альмы в кости, может быть, выделяющаяся из распадающегося тела жидкость послужила смазкой… а может, мертвая Альма подтолкнула ее из подвала, помогла преодолеть последний рубеж.



По другую сторону тюремной стены дует теплый ветер. Едва она высунула голову из чуть не ставшего ее могилой лаза, увидела развернутый от горизонта до горизонта иссиня-черный парус ночного беззвездного неба. Над городом вспыхивают молнии, то и дела рокочет далекий гром.

Пошел дождь. Она подошла к воде, дождалась вспышки, посмотрела на свое отражение и поняла: ей уже никогда не стать той девочкой, которой она была совсем недавно.

Ей никогда больше не стать Анной Стиной Кнапп.





12




Лето идет к концу, а месячных нет. Уже третий месяц. Вначале она не обратила внимания. У многих девушек в Прядильном доме прекращались месячные. Должно быть, потому, что организм в таком аду старается сэкономить каждую унцию жизненной силы. Во второй раз насторожилась, но уговорила себя, что организму нужно время, чтобы восстановиться. Благодаря заботам Карла Тулипана она постепенно приходила в себя: прибавила в весе, щеки порозовели, она стала все более и более походить на прежнюю Анну Стину. Ее новое имя – Ловиса Ульрика. Карл Тулипан… Если он и догадывается, что она не его дочь, то никак не показывает, разве что не душит ее постоянно в объятиях от счастья вновь обретенного отцовства и чудом вернувшейся любви. У него словно началась новая жизнь. Куда делся седой, опустившийся старик, который окинул ее пустым взглядом, когда она открыла дверь в «Мартышку»?.. Тулипан стоял за стойкой сгорбившись, словно на плечи его давили все горести мира. Его опять стали ласково называть Тюльпаном. Шутит с посетителями, хохот его отдается веселым эхом по всему трактиру. Хорошее настроение заразительно: «Мартышка» преобразилась. Прокопченные стены выкрасили в белый цвет, отмыли и отдраили полы, горшки и кувшины засверкали шоколадной глазурью. Круг посетителей растет с каждым днем; начали заглядывать даже знатные господа с Рыцарской площади, особенно в поздние часы, когда жажда превозмогает аристократическую привередливость.

Но когда месячные не пришли и в третий раз, она поняла, что счастье ее обречено быть недолгим. Она носит ребенка, зачатого против ее воли, ребенка пальта Юнатана Лёфа.

Первое, что сделал Карл Тулипан, когда она появилась на его пороге, взял ее за руку и повел в церковь Святого Николая к просту. Добился, чтобы имя ее вновь занесли в церковные книги и включили в списки прихожан. А теперь, когда у нее начнет расти живот, она навлечет бесчестье и на свое новое имя, и на имя нового отца.

Те, кто помнил Ловису Ульрику с детства, подшучивают насчет непостижимой игры природы: за несколько лет скулам удалось переползти на другое место, да и нос не отстал – поменял форму. Но даже самые ехидные отвергают свои подозрения и замолкают, когда видят, как счастлив Тюльпан, вновь обретший любимую дочь. А теперь языки развяжутся опять. Начнут говорить – обманщица, искательница счастья, авантюристка, шалава, нагулявшая неизвестно где ребенка и готовая на что угодно, чтобы как-то обеспечить будущее для себя и для своего выблядка. И даже Тюльпану придется с этим согласиться, когда к нему явятся пастор и настоятель в своих черных сутанах. «А ты уверен, что она твоя дочь? – скажут они. – Она же подзаборная шлюха…» А завсегдатаи «Мартышки»? Они убедят Тюльпана – из самых, разумеется, лучших побуждений. Для его же пользы. И ее, Анну Стину Кнапп, просто выбросят в канаву, а из канавы – прямая дорога на Лонгхольмен.

Пастора Бенгта Неандера там уже нет. Донос, который он написал на инспектора Ханса Бьоркмана, переполнил чашу терпения финансовой коллегии, а последней соломинкой были разложившиеся человеческие останки, найденные в подвале флигеля. Никому, кроме беглянки Анны Стины Кнапп, они принадлежать не могли. И пастор, не дожидаясь разбирательства, ругаясь и чертыхаясь, поднялся на борт идущего в Англию корабля. Бьоркмана тоже нет – тот отправился в противоположном направлении, на юг Финляндии. Но Петтерссон все еще там. Как и Мастер Эрик. Терпеливо ждут ее по другую сторону залива, чтобы устроить смертельные танцы у колодца.



Она увидела его в сентябре. «Мартышку» уже закрыли на ночь, и большинство завсегдатаев трактира уговаривать не пришлось – они знали порядок. Самых упрямых выманивали бесплатной выпивкой, но уже за порогом трактира. Карл Тулипан пошел спать – работа на сегодня закончена. Анна Стина решила подмести полы и вдруг увидела задержавшегося гостя. Тот сидел за углом стойки у камина, словно хотел согреться, – на полу, так что из зала и не заметишь. Бледный, тощий, и невозможно даже угадать – молодой или старый. Золотистые длинные волосы. Наверное, золотистые – настолько грязные, что цвет определить трудно. Да и лицо покрыто похожими на струпья корками засохшей грязи. Она видела его не в первый раз. Он бродил из кабака в кабак, как призрак, и оставался от открытия до самого вечера. А сейчас сидел и не двигался, словно мертвый, только дыхание выдавало, что он жив – поверхностное и шумное. Глаза закрыты, весь скрюченный, будто боится растерять чудом доставшееся ему тепло. Она попыталась его растолкать – без всякого успеха. Анна Стина встала рядом с ним на колени, обняла за плечи и вздрогнула. Под кожей не было ни мышц, ни жира. Скелет, обтянутый кожей.

– Проснитесь, уже поздно. Здесь нельзя спать.

Она потрясла его, сначала легонько, потом посильнее. Он открыл глаза, и она прочитала в них хорошо знакомые чувства. Те же чувства, что ей самой довелось испытать за последние полгода. Страх, отчаяние, растерянность. Боль, которая не пройдет никогда, которая будет жить, пока не потеряешь память. Только теперь она поняла, что он очень молод, даже юн. Куда моложе, чем можно подумать, глядя на его жалкую фигуру.

Он посмотрел на нее. Даже не на нее, а мимо, потому что глаза его тут же закатились, веки медленно опустились, и он вновь погрузился в оцепенение. Он был мертвецки пьян.

Анна Стина выглянула на улицу. В переулке холодно, к ночи усилился ветер. Фонари почти не освещают булыжную мостовую. Год идет к концу, со дня на день начнутся заморозки.

Она закрыла дверь на засов, принесла несколько поленьев и подбросила в камин, где дотлевали малиновые угли. Поставила на огонь чайник, кинула в него обмылок, дождалась, когда согреется, намочила тряпку и начала оттирать его лицо от грязи.

Совсем мальчик, вряд ли старше, чем она сама. Постепенно он пришел в себя, даже помог ей снять с себя рубаху. Анна Стина замочила ее в тазу, вылила из чайника мгновенно почерневшую воду и налила свежей воды. Принесла миску с черной фасолью и сварила кофе. Сама она так и не приучилась ценить этот странный и невкусный напиток, но все говорят: для протрезвления нет ничего лучше.

К юноше начало постепенно возвращаться сознание, а с ним и дар речи:

– Меня зовут Юхан Кристофер Бликс.

– А я… – Она чуть не назвала свое настоящее имя. – Я – Ловиса Ульрика Тулипан.

У нее нет никакого желания рассказывать о своем прошлом, да и он не слишком многословен.

– Я из Карлскруны, там дом моих родителей. Во время войны работал учеником фельдшера. Пришел в Стокгольм искать удачи, а нашел… нашел совсем другое.

Они замолчали. Анна Стина повесила рубаху сушиться у огня, принесла одеяло и накинула ему на плечи. К ее удивлению, она почувствовала к этому пареньку странное доверие, и чем дольше они молчали, тем все больше укреплялось чувство душевной близости. И наконец, она задала вопрос, вертевшийся на языке с того момента, как узнала о его профессии.


– Говорят, есть какие-то особые травы для женщин, забеременевших против воли. Которыми пользуются ночные бабочки.

Она даже не старается скрывать чувства. При мысли об отце ее ребенка ею овладевает ярость. Ей, наверное, никогда не отскрестись от этой омерзительной грязи.

Он долго не отвечал, потом кивнул.

– Можешь помочь их найти?

Он посмотрел на ее живот, скрытый под специально сшитым просторным платьем, – надо во что бы то ни стало выиграть время, скрывать беременность как можно дольше. Удивленно поморгал, словно увидел ее в первый раз. Она впервые уловила в его глазах какой-то блеск, а когда он заговорил, голос его звучал совсем по-иному. Звучно и уверенно.

– Да. Ты помогла мне, я помогу тебе.





13




Кристофер Бликс последние недели лета провел как в тумане. Он ни разу не был трезв. Сидел в кабаках и погребках, пока не выгонят, а когда выгоняли, бесцельно бродил по переулкам около Жженной Пустоши и там же засыпал в собственной блевотине. А когда просыпался и осознавал, что по-прежнему жив, что его не переехала телега или карета, начинал плакать от обиды, что судьба отказывает ему даже в этой милости. Ему все время казалось – он все еще там, в душной комнате, наедине с человеческим обрубком, он насильно вливает в беззубый рот сивуху, чтобы отрезать очередную конечность. Отрезать и отнести Магнусу в конуру, а потом сидеть в углу, слушать тоскливые вопли сов и напиваться до потери сознания, пока сгущаются тени в полуразрушенной усадьбе. И сейчас, месяцы спустя, перегонное – единственное его спасение.

Он почти не ест, похудел до неузнаваемости, но организм по-прежнему молод, крепок и из последних сил сопротивляется яду, который он вливает в себя ежедневно.

И вот он встретил эту девушку, Ловису Ульрику, и она попросила его о помощи. Ей очень нужна помощь, а помочь, кроме него, некому. Золотой луч надежды, блеснувший в непроглядной тьме его существования. Провидение дало ему возможность хоть как-то искупить страшный грех.

Девушка позволила ему остаться в «Мартышке» до утра. Рубаха высохла, она теплая и чистая, как будто новая. И впервые с тех пор, как он вернулся в Стокгольм, он идет не на поиски дешевой выпивки. Выпивка ему не нужна. Он идет за город, через мост у бойни и продолжает идти на север, в обход таможни Кошачья Задница.

То, что ему нужно, можно найти только в лесу. Здесь очень тихо. Огненные стволы сосен, раскидистые березы, клены… красные, багровые и золотые листья вот-вот начнут падать, некоторые уже кружатся в воздухе, медленно опускаясь на влажную, покрытую многолетним перегноем землю. Кристофер ворошит прошлогодние полусгнившие листья, заглядывает в облепленные землей корни поваленных деревьев. Он ищет именно в тех местах, о которых рассказывал его учитель Эмануель Хоффман.



Кристофер Бликс вернулся уже на следующий день с карманами, набитыми травами. Девушка Ловиса поражена произошедшим в нем переменам: он отказывается от вина и от крепкого, зато жадно съедает ломоть хлеба. Травы связаны в букеты – их надо хранить в подвешенном состоянии, иначе они могут потерять целебную силу.

– Принеси кастрюлю. – Он показывает, как варить зелье, много раз повторяя и переспрашивая, – хочет убедиться, правильно ли она его поняла. – Декокт должен стоять на огне, пока вода не изменит цвет. Процеди через тряпку. Пей, как только чуть остынет. И вари свежий декокт каждый вечер.

– А где я найду такие травы, когда эти закончатся?

– Я соберу и принесу.

Анна Стина, зажмурившись, сделала первый глоток. Она почему-то была уверена, что отвар Кристофера окажется отвратительным на вкус, противным и горьким, как кофе, который она терпеть не могла. Или по крайней мере жгучим, как перегонное вино. Кристофер смотрел на нее с интересом. Он знал, что декокт довольно приятен на вкус, и прочитал подтверждение в ее глазах.

– Как он действует, твой декокт?

– Травы вызывают в организме сильную жажду, и твоя плоть всасывает всю доступную ей жидкость. В том числе и все жидкости нерожденного ребенка. Всасывает и всасывает, пока почти ничего не останется. Так объяснял мой учитель. Но это долгая история, надо набраться терпения. Надежнее метода нет.



В середине октября по городу поползли слухи – в Фатбурене нашли утопленника. Кристофер знает, кто это. Без рук, без ног, без глаз, без зубов и языка. Это его работа. Его преследуют жуткие воспоминания, но он чувствует и облегчение: наконец-то закончились страдания бедняги. Кристофер молится за упокой души несчастного, но мысли его теперь заняты другим. Каждый день навещает он девушку, справляется о самочувствии, но только через неделю решается на давно задуманный шаг. Холодным утром он, дрожа от холода, стирает свою рубаху и куртку в Стрёммене около Северного моста, дожидается, пока одежда более или менее высохнет на неярком октябрьском солнце, и поднимается в церковь Святого Николая. Ждет, пока освободится пастор, и излагает свое дело:

– Я решил жениться.

Пастор записывает его имя и имя невесты: Ловиса Ульрика Тулипан, поздравляет его и спрашивает, к какому приходу он принадлежит. Семья Бликс вписана в церковную книгу общины святого Фредрика, отвечает он.

– Я пошлю туда гонца, пусть и там объявят о твоей свадьбе.

Самое время – больше откладывать нельзя. Он возвращается и ждет вечера – приходит в «Мартышку» только поздно вечером, когда разойдутся последние гости. Девушка уже готовит вечернюю порцию отвара.

Кристофер остановил ее – положил ладонь на ее руку, выбрал одно из растений.

– Это полевой хвощ. Очень хорош для печени, так мастер Хоффман говорил. А это – хиркум пиркум… зверобой, от него вода делается красной.

Он перечисляет все растения из своего сбора – дягиль, восковница, борщевик – и объясняет их благотворные свойства.

– А это ромашка, – сообщает он напоследок. – Я выбрал ее ради вкуса. Ни одна из этих трав не может навредить твоему ребенку.

Она молча уставилась на него. Щеки ее медленно наливались краской.

– Слишком поздно. Ты уже не можешь избавиться от ребенка, придется рожать.

Она отчаянно закричала и начала хлестать его ладонями по груди, плечам, лицу.

Он не сопротивлялся, но наконец ему удалось поймать ее в свои объятия. Анна Стина выдохлась. Плечи опустились, потекли слезы. Он погладил ее по голове и прошептал в ухо: