147 свиданий
Часть 33 из 36 Информация о книге
Для доступа к библиотеке пройдите авторизацию
***
На мне застегивают плотный черный комбинезон. У меня на животе, предплечье и ногах — сенсорные датчики. Я надеваю капюшон и (последнее) объемные очки из мутного пластика. Мир размывается, будто только что тут, в тумане, на рассвете у реки мне залили теплое масло прямо в глаза. Я делаю шаг — за занавеску музея — и оказываюсь (не читай, если ты в Берлине) в сообщающихся коридорах. Мне сложно оценить число комнат (может быть, три или семь) и число людей в них (четырнадцать или тридцать) — но так как я ничего не вижу, кроме пятен, то я просто иду вперед.
Если темное пятно (человек) приближается, срабатывают сенсоры, дрожат ноги, например, и передо мной возникает свет — значит, человек близко. На мне тоже появляется световое пятно, и мы с другим темным пятном (человеком) начинаем учитывать друг друга. Так как нет никакого способа ориентироваться (кроме продолжающейся стены), я не понимаю, сколько времени я внутри. Limits of knowing: через какое-то время (может быть, четыре минуты или полчаса) я иду прямо на свет сразу, как вижу его. Иногда на светлой стене (выше, будто кто-то подвешен или сидит) возникает темное пятно. Но если оно неживое (или выбрало быть неподвижным, казаться неживым), сенсоры не срабатывают. Это довольно стремно, как в жизни, — потому что это и есть жизнь.
— Что ты делаешь? — спрашивает человек в телефоне. — Что ты делаешь, когда срабатывает сенсор?
— Иду на него и смотрю, что будет.
125.
Я живу с человеком из телефона. Я имею в виду, начинаю и заканчиваю день, жду, делюсь, расстраиваюсь, улыбаюсь телефону, смотрю волнительно в телефон — и это всё вот тут, в экране. То есть сам человек, конечно же, есть (это ведь не фильм «Она» или та серия «Черного зеркала», где программа создает виртуальную копию человека), но тем не менее. Телефон на ладошке — продолжение моей руки. В телефоне живет человек.
Один раз уронила во время чата телефон и чуть не заплакала, серьезно. Думала, разобью человека.
***
Марк меня звал гулять две недели. Две! Я думала: зачем? Нормально же общаемся и так. Он потом написал: «Я так понимаю, ты живешь в основном виртуальной жизнью». Как я смеялась! Потом вытерла слезы и заблокировала его. Человек из телефона — не Марк.
126. Другой жизни не будет
Жизнь начинается там, где заканчивается текст.
Жизнь начинается там, где заканчивается скролл и останавливается свайп. Когда поднимаешь глаза от экрана, от раковины — к зеркалу, от подушки — к лицу. Когда поворачивается ключ. Когда приземляется самолет.
Жизнь начинается утром, когда проснусь.
Человек из телефона спрашивает:
— Скажи, тебя пугает переход с чтения на слушание, с письма на голос?
Меня — очень.
— А ты себя дрессируешь? Терпишь? Если хочешь запрыгнуть-обнять, но подаешь руку, или там стакан о стену нужно, а ты считаешь и дышишь?
— Да.
— Можешь со мной так не делать?
ТЫ КОГДА-НИБУДЬ ТРОГАЛ КЛАВИШИ НОУТБУКА, ВОЛНУЯСЬ?
Я — СЕЙЧАС.
Сегодня 8 августа 2017 года, я в Петербурге.
Сейчас, когда ты читаешь это письмо, я сижу в парикмахерском кресле и отправляю (вдруг отправила?) тебе фото в Телеграм-канал — посмотри.
Я записала сегодня, когда в Канаде было 9:09: день солнечный, плотная синяя оконная занавеска движется неохотно, впуская с улицы ветер. Оля в соседней комнате играет на пианино, и я почти вижу, как она (за стеной) покачивается ему навстречу. Чтобы запомнить: я пью какао с заменителем сахара. Стол серый, матовый и шершавый — мне нравится.
Чтобы запомнить: мне постоянно кажется, все вокруг уже поняли, а я — нет.
Все вокруг уже знают, а я — нет.
Все вокруг знают какой-то большой, общий секрет — смотрят и улыбаются, и по их улыбкам я вижу: им известно. Все действуют очень слаженно, один за другим, одно к одному, и скоро я тоже (вот-вот) всё пойму, доберусь, разгадаю — и бахнут фанфары, с неба посыплются конфетти, свет прожектора, аплодисменты, поднимется занавес, — и весь этот сложный, запутанный, многоуровневый, непостижимый мир окажется только декорацией, через которую я шла, выбиралась. Как в долбаном шоу, где каждое утро (жизнь начинается когда) режиссер выводит на площадку съемочную группу, и до встречи со мной по улице они идут и пьют кофе и говорят о чем-то другом. Периодически, как Трумэну, мне подают знак, хотят подсказать: и ты, Нина с короткими волосами, и ты, и ты тоже, и ты — потом, когда я пойму, — все будут обниматься и по очереди хлопать меня по плечу, мол, ну вот и всё, вот и всё.
«Я никуда не спешу», — отвечаю я на попытку человека из телефона спланировать встречу (сентябрь сразу за августом).
— Уооооо, — выдыхают разочарованно четыре с половиной тысячи человек.
Но мне некуда спешить! Это мое шоу, понимаешь.
Мне тридцать три, завтра пятьдесят пять, в четверг исполняется семьдесят семь лет — и вы там, за стеклом, как раз изобретете что-нибудь, чтобы я жила дольше в три раза и смогла обновить свое тело (а почему ты думаешь, я не занимаюсь спортом — так вот: жду, когда оно сможет само).
Я слушала тут стихи Оксимирона на «Где нас нет» — я там везде была. Я стала кем-то, но никому не стала парой, и я хочу (хоть мне и неясна природа этого желания — я ему следую).
Человек из телефона говорит:
— Любовь — это не то, что возникает, когда двое встретились. Она всегда была, есть — внутри у каждого. Только решаешь, куда направить.
Я записываю, я хочу запомнить. Я хочу припомнить это человеку из телефона. И вот я уже мщу за это торжество ума над чувствами. Внутри моей головы мы уже прожили вместе полжизни, и я говорю:
— А теперь просто попробуй направить свою любовь в какое-то другое место.
А?
Я никуда не спешу, но есть кое-что еще (информация поступила на днях, в Петербурге, со стены):
Человек из телефона спрашивает:
— Как думаешь, сколько в нас придуманного друг другом?
«Только решаешь, куда направить», — на репите в моей голове. Маленькие человечки крутят большое колесо: вторник, четверг, в воскресенье человек из телефона прилетает в настоящую жизнь — и приземляется вот сюда.
Мы подождем здесь.
У меня куча времени.
Нина говорит, есть девушки с короткими волосами, и девушки с длинными волосами, и девушки с короткими волосами, которые притворяются девушками с длинными волосами.
Прилетай, смотри: у меня нет для тебя никакой другой меня, кроме той, что плавала ночью голая в океане. Кроме той, что считает про себя до тридцати, когда нужно просто бросить в стену стакан. Я не знаю, как мне перестать себя дрессировать. Смотри: треугольник на моем запястье значит думать, говорить, делать — в одном направлении (искренность). Я набила его здесь, чтобы следить за собой — но это не работает.
Всё время кажется: жизнь начнется совсем скоро, но потом — когда я выберусь, разгадаю, пойму. Очень скоро — но потом. Когда закончится текст, когда я закрою ноутбук, когда я умоюсь, открою дверь (ты читаешь — я делаю это — я пока пойду для начала обрежу волосы — потому что я, конечно, девушка с короткими волосами, которая больше не хочет притворяться девушкой с длинными).
127.
Я думаю, я могла бы присоединиться к концепции чайлдфри, но мысль о том, что я ни с кем никогда не буду в таких отношениях, как моя мама со мной, что я ни с кем не создам такую близость, вводит меня в ужас; я сейчас пишу, и из меня слезы каким-то желе вываливаются, кусками, а не текут. Я не могу представить себе, что у меня может не быть таких отношений.
Это эгоистично, наверно, даже высокомерно, смотри: я очень люблю своих родителей, и я не могу представить жизнь, в которой никто так не будет любить меня. Хотя ведь нет никаких прогнозов и уж точно гарантий, что я смогу быть такой же прекрасной матерью, как моя мама мне.
128.
Однажды я не могла найти выход из крепких плохих отношений. Искала — нигде нет. И принять друг друга не можем, и отпустить не выходит. И вот как-то днем во дворе на лавочке у мусорного бака сижу я с лучшим другом своего мужчины, и он (друг) спрашивает:
— А ты почему от него не уходишь? Любишь его, что ли?
И я отвечаю:
— Нет.
А что тогда?
— Да, как-то… страшно, что всё кончится.
— СТРАШНО?
Друг встал с лавочки, наклонился надо мной и тихим голосом сказал:
— Послушай. Ты скоро умрешь. Не завтра, наверно, но через сорок лет или уже этой весной, а может быть, в следующий вторник. Это точно (гарантированно) произойдет, случится. Ты умрешь, понимаешь, — тебя зароют в землю, и всё кончится, вообще всё. Вот это страшно.
А выход из тех отношений я нашла в тот же вечер. Он был тут > дверь.
129.
«Прирадмилить» — глагол, придуманный моим другом Ваней Полисским. Значит (буквально) «сделать текст более дружелюбным». Например: программа ОК, но нужно прирадмилить.
На мне застегивают плотный черный комбинезон. У меня на животе, предплечье и ногах — сенсорные датчики. Я надеваю капюшон и (последнее) объемные очки из мутного пластика. Мир размывается, будто только что тут, в тумане, на рассвете у реки мне залили теплое масло прямо в глаза. Я делаю шаг — за занавеску музея — и оказываюсь (не читай, если ты в Берлине) в сообщающихся коридорах. Мне сложно оценить число комнат (может быть, три или семь) и число людей в них (четырнадцать или тридцать) — но так как я ничего не вижу, кроме пятен, то я просто иду вперед.
Если темное пятно (человек) приближается, срабатывают сенсоры, дрожат ноги, например, и передо мной возникает свет — значит, человек близко. На мне тоже появляется световое пятно, и мы с другим темным пятном (человеком) начинаем учитывать друг друга. Так как нет никакого способа ориентироваться (кроме продолжающейся стены), я не понимаю, сколько времени я внутри. Limits of knowing: через какое-то время (может быть, четыре минуты или полчаса) я иду прямо на свет сразу, как вижу его. Иногда на светлой стене (выше, будто кто-то подвешен или сидит) возникает темное пятно. Но если оно неживое (или выбрало быть неподвижным, казаться неживым), сенсоры не срабатывают. Это довольно стремно, как в жизни, — потому что это и есть жизнь.
— Что ты делаешь? — спрашивает человек в телефоне. — Что ты делаешь, когда срабатывает сенсор?
— Иду на него и смотрю, что будет.
125.
Я живу с человеком из телефона. Я имею в виду, начинаю и заканчиваю день, жду, делюсь, расстраиваюсь, улыбаюсь телефону, смотрю волнительно в телефон — и это всё вот тут, в экране. То есть сам человек, конечно же, есть (это ведь не фильм «Она» или та серия «Черного зеркала», где программа создает виртуальную копию человека), но тем не менее. Телефон на ладошке — продолжение моей руки. В телефоне живет человек.
Один раз уронила во время чата телефон и чуть не заплакала, серьезно. Думала, разобью человека.
***
Марк меня звал гулять две недели. Две! Я думала: зачем? Нормально же общаемся и так. Он потом написал: «Я так понимаю, ты живешь в основном виртуальной жизнью». Как я смеялась! Потом вытерла слезы и заблокировала его. Человек из телефона — не Марк.
126. Другой жизни не будет
Жизнь начинается там, где заканчивается текст.
Жизнь начинается там, где заканчивается скролл и останавливается свайп. Когда поднимаешь глаза от экрана, от раковины — к зеркалу, от подушки — к лицу. Когда поворачивается ключ. Когда приземляется самолет.
Жизнь начинается утром, когда проснусь.
Человек из телефона спрашивает:
— Скажи, тебя пугает переход с чтения на слушание, с письма на голос?
Меня — очень.
— А ты себя дрессируешь? Терпишь? Если хочешь запрыгнуть-обнять, но подаешь руку, или там стакан о стену нужно, а ты считаешь и дышишь?
— Да.
— Можешь со мной так не делать?
ТЫ КОГДА-НИБУДЬ ТРОГАЛ КЛАВИШИ НОУТБУКА, ВОЛНУЯСЬ?
Я — СЕЙЧАС.
Сегодня 8 августа 2017 года, я в Петербурге.
Сейчас, когда ты читаешь это письмо, я сижу в парикмахерском кресле и отправляю (вдруг отправила?) тебе фото в Телеграм-канал — посмотри.
Я записала сегодня, когда в Канаде было 9:09: день солнечный, плотная синяя оконная занавеска движется неохотно, впуская с улицы ветер. Оля в соседней комнате играет на пианино, и я почти вижу, как она (за стеной) покачивается ему навстречу. Чтобы запомнить: я пью какао с заменителем сахара. Стол серый, матовый и шершавый — мне нравится.
Чтобы запомнить: мне постоянно кажется, все вокруг уже поняли, а я — нет.
Все вокруг уже знают, а я — нет.
Все вокруг знают какой-то большой, общий секрет — смотрят и улыбаются, и по их улыбкам я вижу: им известно. Все действуют очень слаженно, один за другим, одно к одному, и скоро я тоже (вот-вот) всё пойму, доберусь, разгадаю — и бахнут фанфары, с неба посыплются конфетти, свет прожектора, аплодисменты, поднимется занавес, — и весь этот сложный, запутанный, многоуровневый, непостижимый мир окажется только декорацией, через которую я шла, выбиралась. Как в долбаном шоу, где каждое утро (жизнь начинается когда) режиссер выводит на площадку съемочную группу, и до встречи со мной по улице они идут и пьют кофе и говорят о чем-то другом. Периодически, как Трумэну, мне подают знак, хотят подсказать: и ты, Нина с короткими волосами, и ты, и ты тоже, и ты — потом, когда я пойму, — все будут обниматься и по очереди хлопать меня по плечу, мол, ну вот и всё, вот и всё.
«Я никуда не спешу», — отвечаю я на попытку человека из телефона спланировать встречу (сентябрь сразу за августом).
— Уооооо, — выдыхают разочарованно четыре с половиной тысячи человек.
Но мне некуда спешить! Это мое шоу, понимаешь.
Мне тридцать три, завтра пятьдесят пять, в четверг исполняется семьдесят семь лет — и вы там, за стеклом, как раз изобретете что-нибудь, чтобы я жила дольше в три раза и смогла обновить свое тело (а почему ты думаешь, я не занимаюсь спортом — так вот: жду, когда оно сможет само).
Я слушала тут стихи Оксимирона на «Где нас нет» — я там везде была. Я стала кем-то, но никому не стала парой, и я хочу (хоть мне и неясна природа этого желания — я ему следую).
Человек из телефона говорит:
— Любовь — это не то, что возникает, когда двое встретились. Она всегда была, есть — внутри у каждого. Только решаешь, куда направить.
Я записываю, я хочу запомнить. Я хочу припомнить это человеку из телефона. И вот я уже мщу за это торжество ума над чувствами. Внутри моей головы мы уже прожили вместе полжизни, и я говорю:
— А теперь просто попробуй направить свою любовь в какое-то другое место.
А?
Я никуда не спешу, но есть кое-что еще (информация поступила на днях, в Петербурге, со стены):
Человек из телефона спрашивает:
— Как думаешь, сколько в нас придуманного друг другом?
«Только решаешь, куда направить», — на репите в моей голове. Маленькие человечки крутят большое колесо: вторник, четверг, в воскресенье человек из телефона прилетает в настоящую жизнь — и приземляется вот сюда.
Мы подождем здесь.
У меня куча времени.
Нина говорит, есть девушки с короткими волосами, и девушки с длинными волосами, и девушки с короткими волосами, которые притворяются девушками с длинными волосами.
Прилетай, смотри: у меня нет для тебя никакой другой меня, кроме той, что плавала ночью голая в океане. Кроме той, что считает про себя до тридцати, когда нужно просто бросить в стену стакан. Я не знаю, как мне перестать себя дрессировать. Смотри: треугольник на моем запястье значит думать, говорить, делать — в одном направлении (искренность). Я набила его здесь, чтобы следить за собой — но это не работает.
Всё время кажется: жизнь начнется совсем скоро, но потом — когда я выберусь, разгадаю, пойму. Очень скоро — но потом. Когда закончится текст, когда я закрою ноутбук, когда я умоюсь, открою дверь (ты читаешь — я делаю это — я пока пойду для начала обрежу волосы — потому что я, конечно, девушка с короткими волосами, которая больше не хочет притворяться девушкой с длинными).
127.
Я думаю, я могла бы присоединиться к концепции чайлдфри, но мысль о том, что я ни с кем никогда не буду в таких отношениях, как моя мама со мной, что я ни с кем не создам такую близость, вводит меня в ужас; я сейчас пишу, и из меня слезы каким-то желе вываливаются, кусками, а не текут. Я не могу представить себе, что у меня может не быть таких отношений.
Это эгоистично, наверно, даже высокомерно, смотри: я очень люблю своих родителей, и я не могу представить жизнь, в которой никто так не будет любить меня. Хотя ведь нет никаких прогнозов и уж точно гарантий, что я смогу быть такой же прекрасной матерью, как моя мама мне.
128.
Однажды я не могла найти выход из крепких плохих отношений. Искала — нигде нет. И принять друг друга не можем, и отпустить не выходит. И вот как-то днем во дворе на лавочке у мусорного бака сижу я с лучшим другом своего мужчины, и он (друг) спрашивает:
— А ты почему от него не уходишь? Любишь его, что ли?
И я отвечаю:
— Нет.
А что тогда?
— Да, как-то… страшно, что всё кончится.
— СТРАШНО?
Друг встал с лавочки, наклонился надо мной и тихим голосом сказал:
— Послушай. Ты скоро умрешь. Не завтра, наверно, но через сорок лет или уже этой весной, а может быть, в следующий вторник. Это точно (гарантированно) произойдет, случится. Ты умрешь, понимаешь, — тебя зароют в землю, и всё кончится, вообще всё. Вот это страшно.
А выход из тех отношений я нашла в тот же вечер. Он был тут > дверь.
129.
«Прирадмилить» — глагол, придуманный моим другом Ваней Полисским. Значит (буквально) «сделать текст более дружелюбным». Например: программа ОК, но нужно прирадмилить.