10 минут 38 секунд в этом странном мире

Тем временем Налан снова начала копать, не обращая внимания на жгучую боль между лопатками. Руки и все тело у нее тоже ломило. Она украдкой поглядывала на свои ладони, опасаясь, что натрет мозоли. Во время длительного и весьма изнурительного перехода от мужской внешности к женской натуре, которая в ней уже была, больше всего ее расстраивали руки. Как объяснил ей хирург, уши и руки изменить сложнее всего. Волосы можно трансплантировать, носу придать иную форму, грудь увеличить, жир удалить и распределить по другим местам – поразительно, как ты можешь стать совершенно иным человеком, – но вот с размером и формой рук ничего особенно не сделаешь. Никакие маникюры тут не помогут. А у нее были сильные, крепкие руки фермера, которых Налан стыдилась все эти годы. Однако этой ночью они были очень кстати. Лейла гордилась бы ею.

На этот раз она копала медленно и осознанно. Хюмейра, Джамиля, Зейнаб-122 и даже Саботаж молча работали рядом, потихоньку разгребая почву. И снова могила была раскопана, и снова Налан спрыгнула в нее, и снова туда закинули веревку.

По сравнению с предыдущей попыткой на этот раз тело было легче и вытащить его было проще. Они бережно положили его на землю. Опасаясь, что снова увидят не то, они осторожно приподняли край савана.

– Это она, – произнесла Хюмейра срывающимся голосом.

Зейнаб-122 сняла очки и тыльной стороной ладони вытерла глаза.

Налан откинула пряди волос, прилипшие к вспотевшему лбу:

– Ну вот и хорошо. Давайте отвезем ее к любимому.

Они осторожно погрузили тело подруги в тачку. Налан удерживала туловище, чтобы уравновесить его с ногами. Прежде чем они двинулись прочь, Налан открыла фляжку с водкой и сделала внушительный глоток. Жидкость, обжигая и даруя приятное тепло, словно костер в кругу друзей, опустилась по пищеводу к желудку.



Небо прорезала очередная молния, ударившая в землю примерно в ста футах от них, и на мгновение осветила все кладбище. Саботаж поморщился – он собирался икнуть. А в итоге издал странный звук, который превратился в рычание.

– Прекрати это! – попросила Налан.

– Это не я!

Он не врал. Откуда ни возьмись перед ними возникла собачья свора. Псов было с десяток, а может, даже больше. Во главе стоял огромный черный барбос – прижатые уши, отливающие желтым глаза, оскаленные зубы. Стая окружала их.

– Собаки! – нервно сглотнул Саботаж, и кадык прыгнул по его шее.

– А может быть, джинн, – прошептала Зейнаб-122.

– И ты поймешь, который из них, когда он тяпнет тебя за задницу, – ответила Налан.

Она придвинулась к Джамиле, чтобы загородить ее.

– А вдруг они бешеные?

– Посмотри на их уши, на них клипсы, – покачала головой Налан. – Это не дикие собаки. Их стерилизовали. И возможно, даже привили. Спокойнее, пожалуйста. Если не будете дергаться, они не нападут. – Тут у нее возникла идея. – Ты не брала с собой еду, Хюмейра?

– А почему именно я?

– Открой сумку. Что у тебя там лежит?

– Только кофе, – ответила Хюмейра, а потом вздохнула. – Ладно, есть и немного еды.

Из рюкзака она достала остатки ужина.

– Неужели ты притащила с собой все это! – поразилась Зейнаб-122. – И о чем ты только думала?

– Как – о чем! – подхватила Налан. – О чудесном ночном пикнике на кладбище, вот о чем.

– Я просто подумала, а вдруг мы проголодаемся, – парировала Хюмейра. – Мне показалось, что ночь может быть длинной.

Они бросили еду собакам. Через тридцать секунд она исчезла, однако за эти тридцать секунд в стае возникли разногласия. Всем псам еды не хватило, а потому началась драка. Минуту назад они были дружной командой. А теперь стали врагами. Схватив палку, Налан окунула ее в мясной соус и зашвырнула как можно дальше. Собаки, рыча друг на друга, помчались за ней.

– Ушли! – выдохнула Джамиля.

– Пока ушли, – предупредила Налан. – Нам нужно торопиться. Сбейтесь в кучку. Двигаемся быстро, но без резких движений. Нельзя их провоцировать, понимаете?

Движимая очередной целью, Налан покатила тележку вперед. Еле волоча усталые ноги и лопаты в руках, компания двинулась к пикапу – туда, откуда они пришли. Несмотря на ветер, от тела исходил едва уловимый запах. Даже если бы он был сильнее, никто бы о нем ничего не сказал, чтобы не оскорбить Лейлу. Она всегда обожала духи.





Возвращение




Когда наконец-то пошел дождь, это был настоящий ливень. Волочась по грязи и стараясь обходить корни деревьев, Налан с трудом маневрировала тележкой. Саботаж устало плелся рядом с Джамилей, держа над ее головой единственный зонтик. Промокнув до костей, он, кажется, почти протрезвел. Прямо за ними, тяжело дыша, следовала Хюмейра, она не привыкла к таким физическим нагрузкам, так что теперь сжимала в пальцах ингалятор. Даже не поглядев на свои ноги, она знала, что чулки у нее все разорваны, а щиколотки – в ранках и царапинках. Замыкала процессию, пошатываясь, Зейнаб-122; в своих скрипучих влажных ботинках она то и дело поскальзывалась, стараясь не отставать от тех, кто был выше и сильнее.

Вздернув подбородок, Налан остановилась – без видимой причины. Она выключила фонарь.

– Зачем ты это сделала? – спросила Хюмейра. – Мы ничего не видим.


Впрочем, это было не совсем правдой. Узкую тропку озарял лунный свет, пусть даже и очень бледный.

– Тише, дорогуша.

На лице Налан мелькнула тревога. Она напряглась всем телом.

– Что случилось? – пробормотала Джамиля.

Налан как-то странно и неестественно наклонила голову, прислушиваясь к звукам вдалеке.

– Видели там голубые огоньки? За теми кустами стоит полицейская машина.

Все посмотрели в указанном направлении и примерно в шестидесяти футах от кладбищенских ворот увидели припаркованную машину.

– О нет! Всё! Мы попались, – проговорила Хюмейра.

– Что нам теперь делать? – спросила Зейнаб-122, которая только-только поравнялась с ними.

Налан не знала. Но всегда полагала, что половина успеха лидера состоит в том, чтобы действовать так, будто знаешь.

– Вот что я вам скажу, – с уверенностью заявила она. – Мы оставим тачку здесь, она слишком шумит, даже несмотря на этот гребаный дождь. Мы пойдем дальше, и Лейлу я понесу на руках. Когда мы доберемся до пикапа, все сядут вместе со мной вперед. А Лейлу положим назад. Я накрою ее пледом. Мы потихоньку уедем отсюда. Как только окажемся на основной дороге, я дам по газам – и все дела. Свободны как птицы!

– Они нас не увидят? – спросил Саботаж.

– Поначалу нет, сейчас очень темно. Но в конце концов увидят, только будет уже поздно. Мы промчимся мимо. В такое время пробок нет. Так что все будет в порядке, честное слово.

Еще один безумный план, на который все дружно согласились, – у них снова не было других вариантов.



Налан подняла Лейлу на руки и перекинула ее через плечо.

Теперь мы квиты, подумала она, вспоминая ту ночь, когда на них напали отморозки.

После смерти Д/Али прошло достаточно времени. Пока Лейла была его женой, она и мысли не допускала, что однажды снова вернется на улицу. Она всем – и особенно самой себе – говорила, что с этой частью ее жизни покончено, словно прошлое – кольцо, которое можно просто взять и снять с пальца. Но тогда казалось, что все возможно. Любовь и молодость движутся в быстром танце. Лейла была счастлива, и у нее было все необходимое. А когда Д/Али ушел – так же быстро и неожиданно, как и пришел в ее жизнь, – он оставил незаживающую рану в ее сердце и кучу долгов. Оказалось, что деньги, которые Д/Али заплатил Гадкой Ма, были взяты в долг, но не у товарищей, как он говорил, а у нелегальных кредиторов.

Теперь Налан вспомнила вечер в одном из ресторанов на Асмали-Мескит, где они частенько обедали втроем. Сарма из виноградных листьев и жареные мидии – Д/Али заказал их для всех, но в особенности для Лейлы, – пахлава с фисташками, айва с топлеными сливками – Лейла заказала ее для всех, но в особенности для Д/Али – и бутылка ракы – Налан заказала ее для всех, но в особенности для самой себя. К концу вечера Д/Али был сильно навеселе, что случалось с ним крайне редко, поскольку он подчинялся, как он сам это называл, революционной дисциплине. Тогда Налан еще не видела никого из его товарищей. Не видела их и Лейла, что было очень странно, поскольку к тому времени они были женаты уже больше года. Д/Али никогда не говорил это открыто и, наверное, стал бы отрицать, если бы его спросили, но по его поведению было ясно: он опасался, что его товарищи будут не в восторге от его жены и ее чудаковатых друзей.

Стоило только Налан поднять эту тему, Лейла тут же бросила на нее сердитый взгляд, стараясь перевести разговор на что-то другое. Сейчас ужасные времена, напомнила она Налан уже после этого. Убивают ни в чем не повинных граждан, ежедневно где-то взрывается бомба, в университетах все время дерутся, на улицах лютуют фашисты, а в тюрьмах все время пытают. Для некоторых революция всего лишь слово, а для иных – вопрос жизни и смерти. Когда все так плачевно и миллионы людей страдают, глупо обижаться на нескольких молодых людей, которые так и не познакомились с ними лично. Налан тактично выразила несогласие. Она хотела понять, что это за революция такая и почему она не готова принять в свои широкие объятия и ее вместе с ее недавно увеличенной грудью.

В тот вечер Налан упрямо стремилась расспросить об этом Д/Али. Они сидели за столиком у окна, и легкий ветерок задувал в него аромат жимолости и жасмина, смешанный с запахом табака, жареной пищи и аниса.

– Мне нужно кое-что спросить у тебя, – сказала Налан, стараясь не встречаться взглядом с Лейлой.

Д/Али тут же выпрямился:

– Отлично, у меня тоже есть к тебе вопрос.

– О! Ну тогда спрашивай первым, дорогой мой.

– Нет, сначала ты.

– Я настаиваю.

– Хорошо. Если бы я спросил тебя, в чем состоит самая большая разница между западноевропейскими городами и городами нашей страны, что бы ты ответила?

Прежде чем заговорить, Налан глотнула немного ракы.

– Ну, здесь нам, женщинам, приходится носить с собой булавку на случай, если кому-нибудь вздумается пристать к нам в автобусе и нужно будет уколоть этого психа. Не думаю, что в больших западных городах нужно поступать так же. Исключения бывают всегда, тут сомнений нет, но я бы сказала, что общее правило и ключевая разница между «здесь» и «там» – количество булавок, которые используются в автобусах.

– Да, возможно, это тоже, – улыбнулся Д/Али. – Но мне кажется, что самая важная разница – наши кладбища.

– Кладбища? – Лейла с интересом посмотрела на мужа.

– Да, любимая. – Д/Али указал на нетронутую пахлаву, которая лежала перед ней. – Ты не будешь это?

Зная, что муж сластена не хуже любого школьника, Лейла подвинула тарелку к нему.

Д/Али сказал, что в крупных европейских городах места́ захоронений хорошо продуманы, содержатся в порядке и до того зеленые, что их можно спутать с королевским садом. А в Стамбуле кладбища такие же неприглаженные, как и жизнь в целом. Однако дело тут не в одной чистоте. В определенный исторический момент европейцам на ум пришла великолепная идея – отправлять мертвых на окраины городов. Не так чтобы «с глаз долой – из сердца вон», но точно вон из городской жизни. Кладбища устраивались за городскими стенами – призраков отгораживали от живых. Все это сделали быстро и грамотно, словно отделили желток от белка. Такое новое устройство оказалось очень целесообразным. Надгробий – этих ужасных напоминаний о бренности жизни и суровости Бога – видеть больше не приходилось, и европейские горожане стали активнее. Отдалив смерть от повседневности, они сосредоточились на другом: сочиняли арии, изобретали гильотину и паровоз, колонизировали все остальные страны, перекраивали Ближний Восток… Все это и многое другое можно сделать, только вытеснив из сознания мысль о собственной бренности.

– А в Стамбуле? – спросила Лейла.

Подхватив последний кусочек пахлавы, Д/Али ответил: