Зовите меня Джо
Часть 8 из 98 Информация о книге
Для доступа к библиотеке пройдите авторизацию
– Prosit! – произнес он и выпил.
Нильссон выдавил:
– Skal[14], – но поставил бокал на стол, пить не стал.
– Ч-твертое июля, – проговорил Вильямс. – День н-не-завис-симости. М-моей ст-траны. А я хотел, чтоб вечеринка для всех… А никто не захотел. Ну, один кто-то со мной тяпнул, ну еще кто-то… а потом принялись за свои танцульки… – Он уставился на Нильссона пьяными глазами. – Слуш-шай, швед, – проговорил он грубо. – Или ты с-со мной выпьешь щас, или я тебе с-стакан в г-глотку вс-суну.
Фрайвальд крепко сжал руку Вильямса. Химик сделал попытку встать. Но Фрайвальд удержал его.
– Успокойтесь, прошу вас, доктор Вильямс, – сдержанно уговаривал американца немец. – Если вам хочется отметить национальный праздник, мы с удовольствием присоединимся к вам. Верно? – подмигнул он Нильссону.
Астроном едва слышно проговорил:
– Я знаю, в чем дело. Мне еще до отлета рассказывал один сведущий человек. Он пережил крах. Не сумел смириться с идеей руководства.
– Чертова преуспевающая государственная бюрократия! – пьяным эхом откликнулся Вильямс.
– И стал мечтать о том, как было бы славно, если бы миром снова, как в имперскую эру, правила его страна, – продолжал Нильссон. – Ему мерещилась система свободного предпринимательства – да существовала ли она вообще? Лично я сильно сомневаюсь. В итоге он стал политиком-реакционером. И когда руководящие власти собрались арестовать некоторых видных американских деятелей по обвинению в конспирационной деятельности, представляющей угрозу Мирному Договору…
– Я смылся, – закончил за Нильссона Вильямс срывающимся, готовым перейти в визг голосом. – Н-на д-другую звездоч-чку. В н-новый, т-с-з-ть, мир. С-свобода, а? С-свобода, я говорю, ну и что же, что тут ш-шведы всякие под ногами путаются? Все равно с-свобода.
– Видишь? – с усмешкой обратился Нильссон к Фрайвальду. – Он – всего-навсего жертва романтического национализма. Нашей древней державе тоже пришлось его перебороть в течение жизни последнего поколения. Жаль, что его не утешают исторические романы и паршивая эпическая поэзия.
– Ро-ман-ти-ч-ско-го?! – взревел Вильямс, тщетно пытаясь стряхнуть руку Фрайвальда. – Ч-что бы ты п-нимал, д-дерьмо ты л-лупоглазое, куриная твоя башка! Д-да я бы с т-тобой в-водиться н-не стал! Да и небось не водился с тобой никто… Брали тебя в в-вйкингов играть, а? То-то! А бабы тебя люб-били, а? Жена сбежала, поди? А меня люб-били, понял, еще как люб-били, тебе и не с-снилось, с-сукин ты сын! А н-ну, пус-сти меня, я ему покаж-жу, кто з-здесь м-мужчина!
– Пожалуйста, – умоляюще проговорил Фрайвальд. – Bitte[15], джентльмены. – Он встал и вцепился в плечи Вильямса, не давая тому подняться. В упор посмотрел на Нильссона. – И вы тоже, сэр, – продолжил довольно резко. – Вы не имели права дразнить его. Могли бы оказать любезность человеку и выпить в честь его национального праздника.
Нильссон открыл рот, чтобы возразить, но тут вошла Джейн Седлер. Конец беседы она выслушала, стоя в дверях столовой. Затем подошла к столику. Выглядела удивительно торжественно в строгом платье. Нахмурив брови, она сказала:
– Иоганн прав, Элоф. Давай-ка лучше пойдем отсюда.
– Идти плясать? – возмущенно воскликнул Нильссон. – После такого?
– Особенно после такого, – резко кивнула Седлер. – Ох и надоело мне твое упрямство, дорогой. Ругаться будем или оставим все, как есть?
Нильссон, сердито бормоча что-то, все-таки поднялся и предложил Джейн руку. Она была чуть-чуть выше его ростом. Вильямс обмяк, по лицу его было видно, что он того и гляди расплачется пьяными слезами.
– Я побуду с ним, Джейн, попробую его утешить, – шепотом пообещал Фрайвальд.
– Конечно, Иоганн, у тебя получится, – нервно улыбнулась Седлер. У нее с Фрайвальдом был короткий роман, а потом она ушла к Нильссону. Их взгляды встретились. Нильссон шаркнул ногами, кашлянул. – Еще увидимся, – сказала Седлер, и они вышли из столовой.
Глава 5
Когда «Леонора Кристин» набрала скорость, близкую к скорости света, даже невооруженным глазом стали видны оптические последствия передвижения с такой скоростью. Скорость корабля и скорость лучей света от звезд складывались, как векторы, и результатом этого были оптические аберрации. Видимое положение предметов, за исключением недвижущихся, и впереди и позади оказывалось сдвинутым. Созвездия меняли привычные очертания, становились странными, неузнаваемыми, а то и вовсе исчезали, а звезды, их составляющие, беспомощно блуждали во тьме. Позади корабля звезд становилось все меньше, а впереди – все больше.
Одновременно вступил в силу эффект Допплера. Поскольку корабль преодолевал световые волны, источники которых находились за кормой, для корабля длина волн возрастала, а частота – снижалась. Точно так же по отношению к встречным световым волнам происходило уменьшение длины и рост частоты. И в результате объекты позади виделись как бы сдвинутыми в красную область спектра, а впереди – в синюю.
На капитанском мостике стоял трансформирующий вьюер – единственный на корабле, поскольку прибор этот был сложный и дорогой. Компьютер производил непрерывные расчеты реальной картины неба за бортом – такой, какой бы она была, будь корабль неподвижен – и проецировал на экран именно такую картину. Этот прибор стоял на мостике не для удобства или развлечения. Нет! Это было незаменимое навигационное устройство.
Естественно, компьютеру была необходима информация о том, где в действительности находится корабль и с какой скоростью относительно других небесных тел он движется. А определить это было совсем не просто. Скорость – точная скорость, как и точное направление движения, колебались в зависимости от вариантов состава межзвездного пространства, из-за вынужденного несовершенства отдачи комплекса Буссарда, а также из-за времени, в течение которого корабль двигался с ускорением. Отклонение от заданного курса было ничтожным, однако в астрономических масштабах любая неточность могла стать последней каплей в чаше роковых ошибок. И всякую ошибку надо было исправлять, как только она возникала.
А потому аккуратный, крепкого телосложения чернобородый навигатор Опост Будро был одним из тех немногих, кто должен был выполнять свои обязанности в течение всего полета. Работа его не сводилась к простой логической цепочке типа определить местоположение и скорость корабля и за счет полученных данных скорректировать оптические сдвиги, дабы на основании данных коррекций проверить данные о местоположении и скорости корабля. Главными маяками для Будро служили далекие галактики, дополнительную информацию он черпал из статистического анализа наблюдений за отдельными, расположенными ближе к кораблю звездами, математические расчеты осуществлял с помощью формул последовательного приближения.
Специфика работы превращала Будро в правую руку капитана Теландера, который проверял расчеты, вводил в компьютер и отдавал команды относительно тех или иных изменений в курсе корабля, а также сделала Будро главным помощником Бориса Федорова, который осуществлял эти приказы на практике. В итоге работа шла слаженно и четко. Никто из членов экипажа не замечал никаких изменений, ну разве что порой корабль пронизывала легкая дрожь или во время минимального нарастания вектора ускорения ощущалось что-то вроде наклона палубы на несколько градусов.
Помимо всего прочего, Будро и Федоров старались поддерживать связь с Землей. «Леонора Кристин» пока находилась в пределах досягаемости для коммуникационных сетей Солнечной системы. Несмотря на сложности в связи из-за воздействия силовых полей корабля, пучок лучей мазера с Луны все еще доставал «Леонору Кристин», и по нему шли вопросы, развлекательные передачи, новости, поздравления. А корабль пока мог отвечать с помощью своего передатчика. На самом деле связь должна была стать регулярной тогда, когда «Леонора Кристин» доберется до беты Девы. Ее предшественник, автоматическая станция, без всяких проблем принимала и передавала информацию. Станция и теперь производила передачу данных, но принимать информацию возможности на корабле не было, и члены команды собирались прочесть всю информацию со станции в записи по прибытии к месту назначения.
Проблемы коммуникации были таковы: Солнце и планеты – это крупные, стабильные небесные тела. Они движутся в пространстве с умеренной скоростью, которая редко превышает пятьдесят километров в секунду. При этом движутся они плавно, не делая каких-либо зигзагов. Очень просто вычислить, где они будут находиться через много веков, и соответствующим образом ориентировать пучок волн, несущий ту или иную информацию. Космический корабль – совсем другое дело. Люди не вечны, они должны спешить. Аберрации и сдвиги вследствие эффекта Допплера влияют и на радиоволны. Со временем сообщения с Луны начнут поступать на такой частоте, что никакие бортовые устройства не в состоянии будут их уловить. Но еще раньше, за счет того или иного непредсказуемого фактора, к тому времени, когда временной разрыв между мазерным проектором и кораблем будет составлять несколько месяцев, луч потеряет корабль из виду.
Федоров, совмещавший также и должность главного связиста, возился с детекторами и усилителями. Он усиливал сигналы, посылаемые кораблем в сторону Солнца в надежде, что они помогут ему более точно определить будущее местоположение корабля. Несмотря на то что он понимал, что пройдет несколько дней, пока придет ответ, он не отчаивался. И бывал вознагражден. Но когда «Леонора Кристин» вошла в глубокий космос, качество приема стало хуже, длительность – короче, а промежутки между сеансами связи – длиннее.
Ингрид Линдгрен нажала кнопку звонка. Звукоизоляция кают была настолько совершенна, что стучать в дверь было бесполезно. Ответа не последовало. Она еще раз позвонила, и снова никто не ответил. Линдгрен растерялась; постояла, переминаясь с ноги на ногу, и в конце концов нерешительно нажала ручку. Дверь была не заперта. Ингрид толкнула дверь и, не заглядывая в каюту, негромко позвала:
– Борис! Ты дома? Все в порядке?
Ингрид услышала скрип, шорох и звук шагов. Федоров распахнул дверь.
– О! – воскликнул он. – Добрый день.
Ингрид смотрела на него. Федоров был грузным мужчиной среднего роста, лицо у него было широкое, скуластое, каштановые волосы на висках тронула седина – а ведь ему было всего сорок два. Он явно несколько дней не брился и одет был в комбинезон, напяленный, видимо, второпях.
– Можно войти? – спросила Ингрид.
– Пожалуйста, – сказал Федоров, впустил Линдгрен и закрыл за ней дверь. Половина каюты была отделена ширмой, на второй половине обитал руководитель биосистемщиков Перейра. Кровать была не прибрана. На столике стояла бутылка водки.
– Прошу прощения за беспорядок, – извинился Федоров. – Выпить хочешь? Стаканов нет, но можно из горлышка… Все здоровы. – Федоров хмыкнул, нет, скорее крякнул. – Откуда тут микробам взяться?
Линдгрен присела на краешек кровати.
– Нет, спасибо, – отказалась она. – Я при исполнении.
– Да и я вроде бы тоже. Только… – Федоров, ссутулившись, встал около Линдгрен. – В общем, я позвонил на мостик и сказал, что неважно себя чувствую и мне лучше передохнуть.
– Может, тебе стоит показаться доктору Латвале?
– Зачем? Физически я в полном порядке. – Федоров помолчал и сделал вывод: – Ты пришла меня проведать.
– Это моя обязанность. Твоя личная жизнь – это твоя личная жизнь. Но ты один из самых важных сотрудников на корабле.
Федоров улыбнулся. Улыбка получилась такая же вымученная, как и смешок, который он выдавил из себя чуть раньше.
– Не волнуйся, – сказал он. – С головкой у меня тоже все в норме.
Он потянулся за бутылкой, но отдернул руку.
– Знаешь, это даже не ступор, нет. Просто что-то вроде… как это у американцев называется… кайф, вот как.
– Кайфовать лучше в компании, – объявила Линдгрен и, немного помолчав, добавила: – Пожалуй, я все-таки выпью немного.
Федоров подал ей бутылку и уселся рядом на кровать. Ингрид приняла бутылку и проговорила:
– Skal.
Сделав маленький глоток, она передала бутылку Федорову, тот пробормотал по-русски:
– Твое здоровье, – и выпил.
Некоторое время они сидели молча, потом Федоров поерзал и сказал:
– Ладно. Тебе-то нужно об этом узнать. Вообще-то я бы никому не сказал, особенно… женщине. Но про тебя я кое-что знаю, Ингрид… Ингрид, дочь Гуннара, так?
– Точно, Борис Ильич.
Он внимательно посмотрел на нее и улыбнулся более искренно.
Ингрид сидела удобно, ей было уютно, и вся ее фигурка, казалось, излучала тепло и доброту.
– Я верю… – запнулся Федоров. – То есть надеюсь, что ты все поймешь и никому не станешь рассказывать о том, что я тебе скажу.
– Обещаю молчать. Если речь о понимании, то я попробую понять.
Ингрид переплела пальцы, оперлась локтями о колени.
– Дело сугубо личное, понимаешь? – сказал Федоров тихо, запинаясь. – Ничего такого страшного. Скоро пройдет. Просто… последняя передача… меня расстроила.
– Музыка?
– Да. Музыка. Уровень помех был такой, что телевизионные приемники не приняли передачу, да и звук был не лучше. Это последняя передача, Ингрид, дочь Гуннара, и больше передач не будет, пока мы не доберемся до цели и не станем принимать информацию, устаревшую на сто лет. В эти последние минуты, когда звук то исчезал, то снова появлялся, прорываясь сквозь треск и шипение помех, и в конце концов музыка смолкла – я понял, что больше ничего не будет.
Федоров замолчал. Ингрид ждала.
Он встряхнулся.
– А передавали русскую колыбельную, – печально проговорил Федоров. – Мне ее мама пела.
Ингрид положила руку на плечо Федорова и легонько погладила.
– Только не думай, что я занимаюсь тем, что сижу и себя жалею, – торопливо проговорил Федоров. – Это пройдет. Просто вспомнились те, кого я уже никогда не увижу.
– Наверное, я тебя понимаю, – пробормотала Ингрид.
Для Федорова это был второй межзвездный полет. Раньше он летал на дельту Павонис. Данные, полученные автоматическими станциями, говорили о том, что эта планета может быть похожа на Землю, и экспедиция отправилась туда, обуреваемая высокими помыслами. Реальность же оказалась настолько кошмарной, что оставшиеся в живых члены экспедиции проявили истинный героизм, задержавшись там и осуществив исследования в течение минимума времени. К моменту возвращения на Землю для астронавтов прошло двенадцать лет, а на Земле за это время минуло сорок три.
Нильссон выдавил:
– Skal[14], – но поставил бокал на стол, пить не стал.
– Ч-твертое июля, – проговорил Вильямс. – День н-не-завис-симости. М-моей ст-траны. А я хотел, чтоб вечеринка для всех… А никто не захотел. Ну, один кто-то со мной тяпнул, ну еще кто-то… а потом принялись за свои танцульки… – Он уставился на Нильссона пьяными глазами. – Слуш-шай, швед, – проговорил он грубо. – Или ты с-со мной выпьешь щас, или я тебе с-стакан в г-глотку вс-суну.
Фрайвальд крепко сжал руку Вильямса. Химик сделал попытку встать. Но Фрайвальд удержал его.
– Успокойтесь, прошу вас, доктор Вильямс, – сдержанно уговаривал американца немец. – Если вам хочется отметить национальный праздник, мы с удовольствием присоединимся к вам. Верно? – подмигнул он Нильссону.
Астроном едва слышно проговорил:
– Я знаю, в чем дело. Мне еще до отлета рассказывал один сведущий человек. Он пережил крах. Не сумел смириться с идеей руководства.
– Чертова преуспевающая государственная бюрократия! – пьяным эхом откликнулся Вильямс.
– И стал мечтать о том, как было бы славно, если бы миром снова, как в имперскую эру, правила его страна, – продолжал Нильссон. – Ему мерещилась система свободного предпринимательства – да существовала ли она вообще? Лично я сильно сомневаюсь. В итоге он стал политиком-реакционером. И когда руководящие власти собрались арестовать некоторых видных американских деятелей по обвинению в конспирационной деятельности, представляющей угрозу Мирному Договору…
– Я смылся, – закончил за Нильссона Вильямс срывающимся, готовым перейти в визг голосом. – Н-на д-другую звездоч-чку. В н-новый, т-с-з-ть, мир. С-свобода, а? С-свобода, я говорю, ну и что же, что тут ш-шведы всякие под ногами путаются? Все равно с-свобода.
– Видишь? – с усмешкой обратился Нильссон к Фрайвальду. – Он – всего-навсего жертва романтического национализма. Нашей древней державе тоже пришлось его перебороть в течение жизни последнего поколения. Жаль, что его не утешают исторические романы и паршивая эпическая поэзия.
– Ро-ман-ти-ч-ско-го?! – взревел Вильямс, тщетно пытаясь стряхнуть руку Фрайвальда. – Ч-что бы ты п-нимал, д-дерьмо ты л-лупоглазое, куриная твоя башка! Д-да я бы с т-тобой в-водиться н-не стал! Да и небось не водился с тобой никто… Брали тебя в в-вйкингов играть, а? То-то! А бабы тебя люб-били, а? Жена сбежала, поди? А меня люб-били, понял, еще как люб-били, тебе и не с-снилось, с-сукин ты сын! А н-ну, пус-сти меня, я ему покаж-жу, кто з-здесь м-мужчина!
– Пожалуйста, – умоляюще проговорил Фрайвальд. – Bitte[15], джентльмены. – Он встал и вцепился в плечи Вильямса, не давая тому подняться. В упор посмотрел на Нильссона. – И вы тоже, сэр, – продолжил довольно резко. – Вы не имели права дразнить его. Могли бы оказать любезность человеку и выпить в честь его национального праздника.
Нильссон открыл рот, чтобы возразить, но тут вошла Джейн Седлер. Конец беседы она выслушала, стоя в дверях столовой. Затем подошла к столику. Выглядела удивительно торжественно в строгом платье. Нахмурив брови, она сказала:
– Иоганн прав, Элоф. Давай-ка лучше пойдем отсюда.
– Идти плясать? – возмущенно воскликнул Нильссон. – После такого?
– Особенно после такого, – резко кивнула Седлер. – Ох и надоело мне твое упрямство, дорогой. Ругаться будем или оставим все, как есть?
Нильссон, сердито бормоча что-то, все-таки поднялся и предложил Джейн руку. Она была чуть-чуть выше его ростом. Вильямс обмяк, по лицу его было видно, что он того и гляди расплачется пьяными слезами.
– Я побуду с ним, Джейн, попробую его утешить, – шепотом пообещал Фрайвальд.
– Конечно, Иоганн, у тебя получится, – нервно улыбнулась Седлер. У нее с Фрайвальдом был короткий роман, а потом она ушла к Нильссону. Их взгляды встретились. Нильссон шаркнул ногами, кашлянул. – Еще увидимся, – сказала Седлер, и они вышли из столовой.
Глава 5
Когда «Леонора Кристин» набрала скорость, близкую к скорости света, даже невооруженным глазом стали видны оптические последствия передвижения с такой скоростью. Скорость корабля и скорость лучей света от звезд складывались, как векторы, и результатом этого были оптические аберрации. Видимое положение предметов, за исключением недвижущихся, и впереди и позади оказывалось сдвинутым. Созвездия меняли привычные очертания, становились странными, неузнаваемыми, а то и вовсе исчезали, а звезды, их составляющие, беспомощно блуждали во тьме. Позади корабля звезд становилось все меньше, а впереди – все больше.
Одновременно вступил в силу эффект Допплера. Поскольку корабль преодолевал световые волны, источники которых находились за кормой, для корабля длина волн возрастала, а частота – снижалась. Точно так же по отношению к встречным световым волнам происходило уменьшение длины и рост частоты. И в результате объекты позади виделись как бы сдвинутыми в красную область спектра, а впереди – в синюю.
На капитанском мостике стоял трансформирующий вьюер – единственный на корабле, поскольку прибор этот был сложный и дорогой. Компьютер производил непрерывные расчеты реальной картины неба за бортом – такой, какой бы она была, будь корабль неподвижен – и проецировал на экран именно такую картину. Этот прибор стоял на мостике не для удобства или развлечения. Нет! Это было незаменимое навигационное устройство.
Естественно, компьютеру была необходима информация о том, где в действительности находится корабль и с какой скоростью относительно других небесных тел он движется. А определить это было совсем не просто. Скорость – точная скорость, как и точное направление движения, колебались в зависимости от вариантов состава межзвездного пространства, из-за вынужденного несовершенства отдачи комплекса Буссарда, а также из-за времени, в течение которого корабль двигался с ускорением. Отклонение от заданного курса было ничтожным, однако в астрономических масштабах любая неточность могла стать последней каплей в чаше роковых ошибок. И всякую ошибку надо было исправлять, как только она возникала.
А потому аккуратный, крепкого телосложения чернобородый навигатор Опост Будро был одним из тех немногих, кто должен был выполнять свои обязанности в течение всего полета. Работа его не сводилась к простой логической цепочке типа определить местоположение и скорость корабля и за счет полученных данных скорректировать оптические сдвиги, дабы на основании данных коррекций проверить данные о местоположении и скорости корабля. Главными маяками для Будро служили далекие галактики, дополнительную информацию он черпал из статистического анализа наблюдений за отдельными, расположенными ближе к кораблю звездами, математические расчеты осуществлял с помощью формул последовательного приближения.
Специфика работы превращала Будро в правую руку капитана Теландера, который проверял расчеты, вводил в компьютер и отдавал команды относительно тех или иных изменений в курсе корабля, а также сделала Будро главным помощником Бориса Федорова, который осуществлял эти приказы на практике. В итоге работа шла слаженно и четко. Никто из членов экипажа не замечал никаких изменений, ну разве что порой корабль пронизывала легкая дрожь или во время минимального нарастания вектора ускорения ощущалось что-то вроде наклона палубы на несколько градусов.
Помимо всего прочего, Будро и Федоров старались поддерживать связь с Землей. «Леонора Кристин» пока находилась в пределах досягаемости для коммуникационных сетей Солнечной системы. Несмотря на сложности в связи из-за воздействия силовых полей корабля, пучок лучей мазера с Луны все еще доставал «Леонору Кристин», и по нему шли вопросы, развлекательные передачи, новости, поздравления. А корабль пока мог отвечать с помощью своего передатчика. На самом деле связь должна была стать регулярной тогда, когда «Леонора Кристин» доберется до беты Девы. Ее предшественник, автоматическая станция, без всяких проблем принимала и передавала информацию. Станция и теперь производила передачу данных, но принимать информацию возможности на корабле не было, и члены команды собирались прочесть всю информацию со станции в записи по прибытии к месту назначения.
Проблемы коммуникации были таковы: Солнце и планеты – это крупные, стабильные небесные тела. Они движутся в пространстве с умеренной скоростью, которая редко превышает пятьдесят километров в секунду. При этом движутся они плавно, не делая каких-либо зигзагов. Очень просто вычислить, где они будут находиться через много веков, и соответствующим образом ориентировать пучок волн, несущий ту или иную информацию. Космический корабль – совсем другое дело. Люди не вечны, они должны спешить. Аберрации и сдвиги вследствие эффекта Допплера влияют и на радиоволны. Со временем сообщения с Луны начнут поступать на такой частоте, что никакие бортовые устройства не в состоянии будут их уловить. Но еще раньше, за счет того или иного непредсказуемого фактора, к тому времени, когда временной разрыв между мазерным проектором и кораблем будет составлять несколько месяцев, луч потеряет корабль из виду.
Федоров, совмещавший также и должность главного связиста, возился с детекторами и усилителями. Он усиливал сигналы, посылаемые кораблем в сторону Солнца в надежде, что они помогут ему более точно определить будущее местоположение корабля. Несмотря на то что он понимал, что пройдет несколько дней, пока придет ответ, он не отчаивался. И бывал вознагражден. Но когда «Леонора Кристин» вошла в глубокий космос, качество приема стало хуже, длительность – короче, а промежутки между сеансами связи – длиннее.
Ингрид Линдгрен нажала кнопку звонка. Звукоизоляция кают была настолько совершенна, что стучать в дверь было бесполезно. Ответа не последовало. Она еще раз позвонила, и снова никто не ответил. Линдгрен растерялась; постояла, переминаясь с ноги на ногу, и в конце концов нерешительно нажала ручку. Дверь была не заперта. Ингрид толкнула дверь и, не заглядывая в каюту, негромко позвала:
– Борис! Ты дома? Все в порядке?
Ингрид услышала скрип, шорох и звук шагов. Федоров распахнул дверь.
– О! – воскликнул он. – Добрый день.
Ингрид смотрела на него. Федоров был грузным мужчиной среднего роста, лицо у него было широкое, скуластое, каштановые волосы на висках тронула седина – а ведь ему было всего сорок два. Он явно несколько дней не брился и одет был в комбинезон, напяленный, видимо, второпях.
– Можно войти? – спросила Ингрид.
– Пожалуйста, – сказал Федоров, впустил Линдгрен и закрыл за ней дверь. Половина каюты была отделена ширмой, на второй половине обитал руководитель биосистемщиков Перейра. Кровать была не прибрана. На столике стояла бутылка водки.
– Прошу прощения за беспорядок, – извинился Федоров. – Выпить хочешь? Стаканов нет, но можно из горлышка… Все здоровы. – Федоров хмыкнул, нет, скорее крякнул. – Откуда тут микробам взяться?
Линдгрен присела на краешек кровати.
– Нет, спасибо, – отказалась она. – Я при исполнении.
– Да и я вроде бы тоже. Только… – Федоров, ссутулившись, встал около Линдгрен. – В общем, я позвонил на мостик и сказал, что неважно себя чувствую и мне лучше передохнуть.
– Может, тебе стоит показаться доктору Латвале?
– Зачем? Физически я в полном порядке. – Федоров помолчал и сделал вывод: – Ты пришла меня проведать.
– Это моя обязанность. Твоя личная жизнь – это твоя личная жизнь. Но ты один из самых важных сотрудников на корабле.
Федоров улыбнулся. Улыбка получилась такая же вымученная, как и смешок, который он выдавил из себя чуть раньше.
– Не волнуйся, – сказал он. – С головкой у меня тоже все в норме.
Он потянулся за бутылкой, но отдернул руку.
– Знаешь, это даже не ступор, нет. Просто что-то вроде… как это у американцев называется… кайф, вот как.
– Кайфовать лучше в компании, – объявила Линдгрен и, немного помолчав, добавила: – Пожалуй, я все-таки выпью немного.
Федоров подал ей бутылку и уселся рядом на кровать. Ингрид приняла бутылку и проговорила:
– Skal.
Сделав маленький глоток, она передала бутылку Федорову, тот пробормотал по-русски:
– Твое здоровье, – и выпил.
Некоторое время они сидели молча, потом Федоров поерзал и сказал:
– Ладно. Тебе-то нужно об этом узнать. Вообще-то я бы никому не сказал, особенно… женщине. Но про тебя я кое-что знаю, Ингрид… Ингрид, дочь Гуннара, так?
– Точно, Борис Ильич.
Он внимательно посмотрел на нее и улыбнулся более искренно.
Ингрид сидела удобно, ей было уютно, и вся ее фигурка, казалось, излучала тепло и доброту.
– Я верю… – запнулся Федоров. – То есть надеюсь, что ты все поймешь и никому не станешь рассказывать о том, что я тебе скажу.
– Обещаю молчать. Если речь о понимании, то я попробую понять.
Ингрид переплела пальцы, оперлась локтями о колени.
– Дело сугубо личное, понимаешь? – сказал Федоров тихо, запинаясь. – Ничего такого страшного. Скоро пройдет. Просто… последняя передача… меня расстроила.
– Музыка?
– Да. Музыка. Уровень помех был такой, что телевизионные приемники не приняли передачу, да и звук был не лучше. Это последняя передача, Ингрид, дочь Гуннара, и больше передач не будет, пока мы не доберемся до цели и не станем принимать информацию, устаревшую на сто лет. В эти последние минуты, когда звук то исчезал, то снова появлялся, прорываясь сквозь треск и шипение помех, и в конце концов музыка смолкла – я понял, что больше ничего не будет.
Федоров замолчал. Ингрид ждала.
Он встряхнулся.
– А передавали русскую колыбельную, – печально проговорил Федоров. – Мне ее мама пела.
Ингрид положила руку на плечо Федорова и легонько погладила.
– Только не думай, что я занимаюсь тем, что сижу и себя жалею, – торопливо проговорил Федоров. – Это пройдет. Просто вспомнились те, кого я уже никогда не увижу.
– Наверное, я тебя понимаю, – пробормотала Ингрид.
Для Федорова это был второй межзвездный полет. Раньше он летал на дельту Павонис. Данные, полученные автоматическими станциями, говорили о том, что эта планета может быть похожа на Землю, и экспедиция отправилась туда, обуреваемая высокими помыслами. Реальность же оказалась настолько кошмарной, что оставшиеся в живых члены экспедиции проявили истинный героизм, задержавшись там и осуществив исследования в течение минимума времени. К моменту возвращения на Землю для астронавтов прошло двенадцать лет, а на Земле за это время минуло сорок три.