Золотая империя
Часть 24 из 37 Информация о книге
Для доступа к библиотеке пройдите авторизацию
Потупив взгляд, с пылающим лицом, Дара приблизился и занял подушку рядом с отцом, не понимая, что происходит. Арташ всегда был суровым, но любящим дэвом, и как командир, и как отец. Дара слушался его беспрекословно и всегда брал с него пример, поэтому терялся в догадках, вдруг видя отца согбенным в мрачном молчании.
– Оторвись от пола, юноша, дай тебя рассмотреть.
Он поднял голову. Трон сверкал на солнце и ослеплял, и Дара моргнул: благословенные Нахиды расплывались перед глазами неясными фигурами в бело-голубых регалиях, с лицами, скрытыми под вуалями. Их было пятеро: один восседал на троне, остальные – на инкрустированных драгоценными камнями креслах. Дара слышал, что Нахиды занимают трон и владеют печатью Сулеймана по очереди. Никто, кроме членов их семьи, не знал, кто из них и когда правит.
Он также слышал, что когда-то Совет состоял из тринадцати дэвов, а раньше и того больше. Шептались о разладе среди Нахид: тех, кто мирно не соглашался с их политикой, отправляли в ссылку, а тех, кто критиковал открыто, находили мертвыми. Но все это были слухи, кощунственные сплетни, к которым порядочные дэвы – такие как он – не прислушивались.
В голосе Нахида слышалась улыбка.
– Красивый юноша, – заметил он. – Ты, верно, очень горд, Арташ, что вырастил такого славного воина, которого превозносят наставники – за мастерство и за его послушание.
– В нем вся моя жизнь, – ответил отец дрогнувшим голосом.
Обеспокоенный, Дара украдкой взглянул на отца и с удивлением обнаружил, что тот безоружен, а железный нож, который отец носил за поясом, исчез. В жилах зазмеился страх. Как его выдающийся отец оказался в такой ситуации?
– Хорошо. – Резкий голос бага Нахида вернул Дару к действительности. – Потому что такой воин нам как раз необходим для одной крайне важной миссии. Она будет нелегкой, но, возможно, самой решающей за очень долгое время. – Он посмотрел на Дару поверх вуали: – Мы верим, что нам нужен ты.
Пораженный таким заявлением, Дара чуть не нарушил протокол, разинув рот, чтобы возразить. Тут точно затесалась какая-то ошибка. Он был мастером своего дела, но несовершеннолетним – до его первой четверти века оставалось еще добрых несколько лет. К Афшинам всегда предъявлялись самые высокие требования, особенно когда дело касалось подготовки молодого поколения. Воинов не выпускали на поле боя до достижения совершеннолетия – о том, чтобы возглавить поход, не могло идти и речи.
Но он не смел поставить приказ Нахида под сомнение: верный Афшин всегда повиновался, – поэтому Дара ответил единственное, что мог:
– Служу Нахидам.
Он помнил, как прищурился бага Нахид, а под его вуалью спряталась улыбка.
– Видишь, как просто, Арташ? – спросил он, прежде чем снова обратить внимание на Дару. – Так вот, есть один город под названием Кви-Цзы…
Дальше – как в тумане. Мрачные предостережения о шафитах, которые обосновались в торговом тохаристанском городе, пороча его. О фанатике Зейди аль-Кахтани, который терпел сокрушительное поражение и в отчаянии замыслил так зверски попрать закон Сулеймана, что это могло спровоцировать новый катаклизм. И ради спасения их народа Зейди нужно было остановить.
Приказы. Такие детальные, что Дара, который ни разу не произнес ни слова вне очереди, потрясенно ахнул и перевел взгляд на своего отца, после чего Нахиды стали пугать его рассказами о том, что может случиться, если появится новый Сулейман. Как они все лишатся магии, своего имени, своей семьи, самой своей сущности и будут вынуждены служить людям на протяжении неисчислимых веков; как его мать и младшая сестра могут пострадать в такой катастрофе.
И Дара снова ответил единственное, что он мог:
– Служу Нахидам.
Бага Нахид снова остался доволен.
– Тогда возьми шлем своего отца. Он ему не понадобится. У него другая задача.
Дара подчинился безропотно. Он еще не оправился от предостережений, приказов и от осознания, что находится в присутствии таких святейших лиц, и потому не понял отчаяние в глазах отца, не разгадал, что его «задача» состояла в том, чтобы отправиться на передовую в качестве пушечного мяса.
Но он не мог этого знать, поэтому повиновался. И честно пытался следовать приказу. Он ушел на следующий день и служил Нахидам, цепляясь за их заверения, что шафиты в Кви-Цзы, кричавшие и молившие о пощаде, не были настоящими джиннами: они были захватчиками, бездушными лжецами, замышлявшими уничтожение его народа. Его семьи. По мере того как груда трупов росла, в это становилось легче верить. Это должно было быть правдой.
Потому что если это было ложью, то Дара – чудовище и убийца.
А Дара не был чудовищем. Чудовищами были ифриты, вероломный Зейди аль-Кахтани, который убил командира своего гарнизона и натравил орды шафитов на мирных дэвов. Дара был хорошим дэвом, хорошим сыном, который обязательно вернется к любящим родителям и будет шутить со своей младшей сестрой, когда они сядут ужинать. Добропорядочный юноша, которым любой мог бы гордиться.
Он всего лишь выполнял приказ.
Но в исполнении одного приказа Дара потерпел неудачу. Ему было велено никого не оставлять в живых. Нахиды говорили на языке целителей, объясняя ему, что зараза не должна распространиться. Но выслушав их рассказы о жесточайшем способе вычислить тех, в ком течет человеческая кровь – с помощью плети, которая прирастет к нему до конца его дней, – Дара прекрасно понимал, кто из женщин и детей не был шафитом. Выжившие обливались слезами, голосили по своим мужьям, сыновьям, отцам. Они не были бездушными лжецами, и когда его солдаты заперли ворота Кви-Цзы и подожгли город, Дара не смог заставить себя оставить их внутри. Вместо этого он привез их с собой в Дэвабад.
И они по праву, по всей справедливости, сообщили миру, что он чудовище.
Совет Нахид пришел в ярость, потому что у них отняли возможность рассказать эту историю так, как хотели они. Дара находился дома всего неделю – и мать всю неделю не могла смотреть ему в глаза, – когда было принято решение изгнать его. Бичевание Кви-Цзы должно было положить конец войне, но вместо этого привело к обратному результату: толкнуло уцелевшие кланы тохаристанцев под крыло Зейди аль-Кахтани, на чью сторону уже переметнулись Аяанле и Сахрейн. Агниванши ушли тоже, их торговцы и ученые тихо исчезали друг за другом, и дэвы остались одни в своем городе, медленно умирающем от голода, бок о бок с тысячами шафитов, которых обрекли жить в нищете.
А пять лет спустя после того, как Дара сжег их город и убил их семьи, тохаристанцы – скорее всего, во главе с теми выжившими, которых он пощадил, – вошли в город с войском Зейди аль-Кахтани. Они перевернули сектор дэвов вверх дном. Они рыскали по улицам, пока не нашли дом его семьи.
Они совершили свое возмездие, и теперь это будет преследовать Дару во всех его воскрешениях…
Громкие голоса в дальнем конце зала донеслись до его слуха, выводя Дару из воспоминаний.
– …если джинны хотят возвращения своих соплеменников, они могут прийти комне и сдаться, – говорила Манижа на повышенных от гнева тонах. – Великий храм не имел права вмешиваться!
– Они боятся тебя, – взмолился знакомый голос. – Бану Манижа, они в ужасе. Каких только слухов мне не понарассказывали… Мол, твой Афшин пьет кровь и пожирает сердца своих врагов. А всех, кто тебе препятствует, ты отдаешь в рабство ифритам!
Дара поморщился от слов Картира, верховного жреца дэвов, отсюда он видел его остроконечный лазурный колпак и малиновую мантию. Дара подошел ближе, держась вне поля зрения. До взятия города он бы никогда и не помыслил так откровенно шпионить за бану Нахидой. Но Манижа продемонстрировала, что, по меньшей мере, один из ее секретов – яд, отравивший Гезири, – нес смертельную опасность, и хотя Дара по-прежнему верил, что служит на благо их народа, было бы лучше не оставаться в полном неведении.
– Вот если бы они сразу пришли ко мне, то убедились бы, что все это полная чушь. – Манижа сидела на троне, в платье цвета золота и индиго, ее чадра невесомыми складками свисала с кос, заплетенных в венок. Каве, по обыкновению, стоял возле нее и с беспокойством следил за разговором.
– Они к тебе не придут. Особенно после того, что случилось с Гезири. Этот яд был ударом ниже пояса, госпожа. Говорят, что магия исчезла из-за того, что ты извратила свой целительный дар и Создатель покарал тебя.
Манижа приосанилась:
– В это верят и первосвященники? И что же, ты заламывал руки, когда встречался с джиннами и науськивал против меня наш народ в храме, который построили мои предки? Тебе стоит вспомнить, что наша вера прославляет мою семью – это мы должны вести вас, а не наоборот.
– Вы должны выполнять роль наместников, – поправил Картир, и Дара не мог не восхититься его мужеством, хотя его слова усилили беспокойство, росшее в его душе. – Нахидам было вверено заботиться об этом городе и его жителях, обо всех. Это ответственность, бану Нахида. А не привилегия. Молю тебя, отрекись от насилия. Отпусти джиннов, которых держат в заложниках во дворце, домой.
Ответил Каве, возможно, заметив ярость, полыхающую в глазах Манижи:
– Это невозможно, Картир, и, при всем уважении, это не твоя юрисдикция. Это политика. Заложников держат все, и прямо сейчас это один из наших главнейших козырей.
– Так правил Гасан, – упрекнул его Картир. Он пересек комнату и занялся одной из огненных купелей, заменив почти догоревшие благовония свежим кедром. Он говорил тихо, но Дара прекрасно расслышал его следующие слова, ибо они копьем пронзили его сердце. – Так правил и последний Совет Нахид… пока не потерял поддержку своего народа.
– Святотатство, – процедил Каве с неподдельным гневом на лице. Не было более верного способа стряхнуть с Каве весь его политический прагматизм, чем обидеть женщину, которую он любил. И это все больше и больше беспокоило Дару – Маниже не нужны были советники, которые говорили только то, что она хотела услышать. – Последний Совет Нахид не потерял поддержку народа – они были убиты горсткой пескоплавов, помешанных на своих грязнокровках.
«Нет, – хотел сказать Дара, с болью в сердце вспоминая Кви-Цзы. – Они сбились с пути, а мы слишком поздно это заметили».
– Грязнокровки, – повторил Картир, глядя на огненную купель. – Они не наши, вы знали об этом?
Манижа продолжала испепелять его взглядом:
– О чем ты?
– Огненные купели. Не мы их изобрели. Люди. Если приехать в южный Дэвастан, можно найти их останки в зданиях, которые похожи на наши, но построены задолго до того, как был возведен этот город. Люди использовали их в своих ритуалах. Наши храмы огня, наши дома, наша еда, даже крой наших одежд. – Картир обернулся, находя взглядом Каве. – Твой титул, старший визирь. Наша система правления. Или вы думаете, что наши предки до Сулеймана строили величественные дворцы из глинобитного кирпича и обсуждали финансовую политику, когда жили на семи ветрах и питались лесными пожарами? Мы обязаны людям своим выживанием. Мы переняли у них всю нашу цивилизацию, а теперь ведем себя так, будто самая несмываемая грязь в нашем мире – это капля их крови.
Манижа покачала головой:
– То, о чем ты говоришь, произошло тысячи лет назад. Это уже не имеет значения.
– Разве нет? Большую часть жизни я думал так же. Учил тому же. Однако теперь я задумываюсь: почему мы ничему не научились у самой Анахид? Разве она не построила город, дворец и храм, вдохновившись человеческой архитектурой, и не наполнила их человеческими новшествами? Разве самый близкий ее спутник – не человеческий пророк? – Он подошел ближе к трону. – Анахид впитала все, чему могло ее научить человечество, и построила столицу не только для дэвов, но для всех. И я боюсь, это наследие и этот долг теперь забыты нашим племенем, отгородившимся от мира, который столько дал нам.
Каве смотрел на него с нескрываемым скептицизмом.
– Ты слишком долго общался с бану Нари.
Жрец покраснел.
– Изначально я не соглашался с ее идеями, но, посетив больницу, я увидел собственными глазами, как дэвы, джинны и шафиты заботятся друг о друге.
– Это было до или после того, как шафиты напали на процессию в честь Навасатема? – поддел Каве. – До или после того, как грязнокровки, которым она помогала, ответили на доброту покушением на ее убийство и убийство моего сына? Читал ли ты эту проповедь сотне убитых дэвов во время их последнего молебна? Читал ли ты ее Низрин?
– Каве. – Манижа положила руку ему на запястье, а потом перевела взгляд на жреца, уже скорее устало, чем гневно. – Картир, мне известно, что моя дочь может быть очень убедительной, но я бы не советовала тебе прислушиваться к ее мнению о шафитах. Она слишком долго находилась под влиянием Гезири и людей и не знает, о чем говорит.
– Я в это не верю, – оскорбился Картир. – Я хорошо знаю бану Нари. У нее своя голова на плечах…
– Голова на плечах довела ее до государственной измены, – парировала Манижа. – Не стоит руководствоваться ее взглядами в вопросах нашего духовного курса.
Жрец побледнел:
– Измена? Но ты говорила, Ализейд…
– Я лгала. Правда в том, что Нари отдала Ализейду печать, а затем бежала с ним. Я хочу вернуть ее и считаю, что будет лучше, если факт ее предательства пока останется между нами. – Мягким голосом Манижа продолжала: – Женщинам трудно восстановить опороченную репутацию. Я не хочу, чтобы наше племя навсегда отвернулось от нее только потому, что она ненадолго потеряла голову из-за какого-то златоустого принца.
Картир покачнулся на пятках. Вид у него был ошеломленный.
– Ты же не намекаешь… – Он смолк и залился румянцем. – Я в это не верю.
Дара почувствовал, будто ковер выдернули у него из-под ног. К чему конкретно клонила Манижа?
И тут он вновь увидел Нари: то, как она стояла между ним и братьями Кахтани, сверкая глазами, когда обрушила потолок на голову Дары. То, как повалила Дару на землю, чтобы помешать Визарешу поработить принца джиннов. Ту привязанность к принцу, которую сам Дара использовал шесть лет назад, когда приставил клинок к горлу Ализейда, добиваясь послушания Нари.
Дара не смог бы выразить словами охватившее его чувство. Это не были ни ревность, ни сожаление. Он разгадал намеки Манижи на то, что поступки ее дочери были продиктованы отнюдь не дружескими чувствами. Он также знал, что давным-давно потерял право копошиться в потаенных уголках сердца Нари.
Но это не означало, что он готов стоять в стороне, пока Манижа распространяет о ней губительные сплетни.
– Да будут гореть ваши огни вечно, – громко обратился он ко всем сразу, выходя из-за колонн с таким видом, как будто только что прибыл. – Я что-то пропустил?
– Вовсе нет, – спокойно ответила Манижа, как будто только что не называла родную дочь изменницей и прелюбодейкой. Она улыбнулась Картиру: – Благодарю за совет. Я всенепременно обдумаю твои слова. Возможно, завтра я могла бы провести церемонию в честь восхода солнца и заодно встретиться с остальными жрецами и сановниками нашего племени? Понимаю, такой поворот событий шокирует и пугает, но я верю, что мы можем преодолеть все неурядицы, если объединим наши силы.
Такое прощание было фактически равносильно тому, чтобы вышвырнуть Картира за порог. Жрец заметно смутился, растеряв весь прежний запал.
– Разумеется, – пробормотал он. – Наши двери всегда открыты тебе. – Он бросил мимолетный взгляд на Дару, но промолчал и направился к выходу.
Повисла мрачная тишина. Великолепие пустого зала давило в отсутствии толпы. Манижа с непроницаемым выражением лица провожала удаляющегося жреца взглядом.
– Я хочу избавиться от него, – прозвенел в теплом воздухе ее ледяной голос.
– Оторвись от пола, юноша, дай тебя рассмотреть.
Он поднял голову. Трон сверкал на солнце и ослеплял, и Дара моргнул: благословенные Нахиды расплывались перед глазами неясными фигурами в бело-голубых регалиях, с лицами, скрытыми под вуалями. Их было пятеро: один восседал на троне, остальные – на инкрустированных драгоценными камнями креслах. Дара слышал, что Нахиды занимают трон и владеют печатью Сулеймана по очереди. Никто, кроме членов их семьи, не знал, кто из них и когда правит.
Он также слышал, что когда-то Совет состоял из тринадцати дэвов, а раньше и того больше. Шептались о разладе среди Нахид: тех, кто мирно не соглашался с их политикой, отправляли в ссылку, а тех, кто критиковал открыто, находили мертвыми. Но все это были слухи, кощунственные сплетни, к которым порядочные дэвы – такие как он – не прислушивались.
В голосе Нахида слышалась улыбка.
– Красивый юноша, – заметил он. – Ты, верно, очень горд, Арташ, что вырастил такого славного воина, которого превозносят наставники – за мастерство и за его послушание.
– В нем вся моя жизнь, – ответил отец дрогнувшим голосом.
Обеспокоенный, Дара украдкой взглянул на отца и с удивлением обнаружил, что тот безоружен, а железный нож, который отец носил за поясом, исчез. В жилах зазмеился страх. Как его выдающийся отец оказался в такой ситуации?
– Хорошо. – Резкий голос бага Нахида вернул Дару к действительности. – Потому что такой воин нам как раз необходим для одной крайне важной миссии. Она будет нелегкой, но, возможно, самой решающей за очень долгое время. – Он посмотрел на Дару поверх вуали: – Мы верим, что нам нужен ты.
Пораженный таким заявлением, Дара чуть не нарушил протокол, разинув рот, чтобы возразить. Тут точно затесалась какая-то ошибка. Он был мастером своего дела, но несовершеннолетним – до его первой четверти века оставалось еще добрых несколько лет. К Афшинам всегда предъявлялись самые высокие требования, особенно когда дело касалось подготовки молодого поколения. Воинов не выпускали на поле боя до достижения совершеннолетия – о том, чтобы возглавить поход, не могло идти и речи.
Но он не смел поставить приказ Нахида под сомнение: верный Афшин всегда повиновался, – поэтому Дара ответил единственное, что мог:
– Служу Нахидам.
Он помнил, как прищурился бага Нахид, а под его вуалью спряталась улыбка.
– Видишь, как просто, Арташ? – спросил он, прежде чем снова обратить внимание на Дару. – Так вот, есть один город под названием Кви-Цзы…
Дальше – как в тумане. Мрачные предостережения о шафитах, которые обосновались в торговом тохаристанском городе, пороча его. О фанатике Зейди аль-Кахтани, который терпел сокрушительное поражение и в отчаянии замыслил так зверски попрать закон Сулеймана, что это могло спровоцировать новый катаклизм. И ради спасения их народа Зейди нужно было остановить.
Приказы. Такие детальные, что Дара, который ни разу не произнес ни слова вне очереди, потрясенно ахнул и перевел взгляд на своего отца, после чего Нахиды стали пугать его рассказами о том, что может случиться, если появится новый Сулейман. Как они все лишатся магии, своего имени, своей семьи, самой своей сущности и будут вынуждены служить людям на протяжении неисчислимых веков; как его мать и младшая сестра могут пострадать в такой катастрофе.
И Дара снова ответил единственное, что он мог:
– Служу Нахидам.
Бага Нахид снова остался доволен.
– Тогда возьми шлем своего отца. Он ему не понадобится. У него другая задача.
Дара подчинился безропотно. Он еще не оправился от предостережений, приказов и от осознания, что находится в присутствии таких святейших лиц, и потому не понял отчаяние в глазах отца, не разгадал, что его «задача» состояла в том, чтобы отправиться на передовую в качестве пушечного мяса.
Но он не мог этого знать, поэтому повиновался. И честно пытался следовать приказу. Он ушел на следующий день и служил Нахидам, цепляясь за их заверения, что шафиты в Кви-Цзы, кричавшие и молившие о пощаде, не были настоящими джиннами: они были захватчиками, бездушными лжецами, замышлявшими уничтожение его народа. Его семьи. По мере того как груда трупов росла, в это становилось легче верить. Это должно было быть правдой.
Потому что если это было ложью, то Дара – чудовище и убийца.
А Дара не был чудовищем. Чудовищами были ифриты, вероломный Зейди аль-Кахтани, который убил командира своего гарнизона и натравил орды шафитов на мирных дэвов. Дара был хорошим дэвом, хорошим сыном, который обязательно вернется к любящим родителям и будет шутить со своей младшей сестрой, когда они сядут ужинать. Добропорядочный юноша, которым любой мог бы гордиться.
Он всего лишь выполнял приказ.
Но в исполнении одного приказа Дара потерпел неудачу. Ему было велено никого не оставлять в живых. Нахиды говорили на языке целителей, объясняя ему, что зараза не должна распространиться. Но выслушав их рассказы о жесточайшем способе вычислить тех, в ком течет человеческая кровь – с помощью плети, которая прирастет к нему до конца его дней, – Дара прекрасно понимал, кто из женщин и детей не был шафитом. Выжившие обливались слезами, голосили по своим мужьям, сыновьям, отцам. Они не были бездушными лжецами, и когда его солдаты заперли ворота Кви-Цзы и подожгли город, Дара не смог заставить себя оставить их внутри. Вместо этого он привез их с собой в Дэвабад.
И они по праву, по всей справедливости, сообщили миру, что он чудовище.
Совет Нахид пришел в ярость, потому что у них отняли возможность рассказать эту историю так, как хотели они. Дара находился дома всего неделю – и мать всю неделю не могла смотреть ему в глаза, – когда было принято решение изгнать его. Бичевание Кви-Цзы должно было положить конец войне, но вместо этого привело к обратному результату: толкнуло уцелевшие кланы тохаристанцев под крыло Зейди аль-Кахтани, на чью сторону уже переметнулись Аяанле и Сахрейн. Агниванши ушли тоже, их торговцы и ученые тихо исчезали друг за другом, и дэвы остались одни в своем городе, медленно умирающем от голода, бок о бок с тысячами шафитов, которых обрекли жить в нищете.
А пять лет спустя после того, как Дара сжег их город и убил их семьи, тохаристанцы – скорее всего, во главе с теми выжившими, которых он пощадил, – вошли в город с войском Зейди аль-Кахтани. Они перевернули сектор дэвов вверх дном. Они рыскали по улицам, пока не нашли дом его семьи.
Они совершили свое возмездие, и теперь это будет преследовать Дару во всех его воскрешениях…
Громкие голоса в дальнем конце зала донеслись до его слуха, выводя Дару из воспоминаний.
– …если джинны хотят возвращения своих соплеменников, они могут прийти комне и сдаться, – говорила Манижа на повышенных от гнева тонах. – Великий храм не имел права вмешиваться!
– Они боятся тебя, – взмолился знакомый голос. – Бану Манижа, они в ужасе. Каких только слухов мне не понарассказывали… Мол, твой Афшин пьет кровь и пожирает сердца своих врагов. А всех, кто тебе препятствует, ты отдаешь в рабство ифритам!
Дара поморщился от слов Картира, верховного жреца дэвов, отсюда он видел его остроконечный лазурный колпак и малиновую мантию. Дара подошел ближе, держась вне поля зрения. До взятия города он бы никогда и не помыслил так откровенно шпионить за бану Нахидой. Но Манижа продемонстрировала, что, по меньшей мере, один из ее секретов – яд, отравивший Гезири, – нес смертельную опасность, и хотя Дара по-прежнему верил, что служит на благо их народа, было бы лучше не оставаться в полном неведении.
– Вот если бы они сразу пришли ко мне, то убедились бы, что все это полная чушь. – Манижа сидела на троне, в платье цвета золота и индиго, ее чадра невесомыми складками свисала с кос, заплетенных в венок. Каве, по обыкновению, стоял возле нее и с беспокойством следил за разговором.
– Они к тебе не придут. Особенно после того, что случилось с Гезири. Этот яд был ударом ниже пояса, госпожа. Говорят, что магия исчезла из-за того, что ты извратила свой целительный дар и Создатель покарал тебя.
Манижа приосанилась:
– В это верят и первосвященники? И что же, ты заламывал руки, когда встречался с джиннами и науськивал против меня наш народ в храме, который построили мои предки? Тебе стоит вспомнить, что наша вера прославляет мою семью – это мы должны вести вас, а не наоборот.
– Вы должны выполнять роль наместников, – поправил Картир, и Дара не мог не восхититься его мужеством, хотя его слова усилили беспокойство, росшее в его душе. – Нахидам было вверено заботиться об этом городе и его жителях, обо всех. Это ответственность, бану Нахида. А не привилегия. Молю тебя, отрекись от насилия. Отпусти джиннов, которых держат в заложниках во дворце, домой.
Ответил Каве, возможно, заметив ярость, полыхающую в глазах Манижи:
– Это невозможно, Картир, и, при всем уважении, это не твоя юрисдикция. Это политика. Заложников держат все, и прямо сейчас это один из наших главнейших козырей.
– Так правил Гасан, – упрекнул его Картир. Он пересек комнату и занялся одной из огненных купелей, заменив почти догоревшие благовония свежим кедром. Он говорил тихо, но Дара прекрасно расслышал его следующие слова, ибо они копьем пронзили его сердце. – Так правил и последний Совет Нахид… пока не потерял поддержку своего народа.
– Святотатство, – процедил Каве с неподдельным гневом на лице. Не было более верного способа стряхнуть с Каве весь его политический прагматизм, чем обидеть женщину, которую он любил. И это все больше и больше беспокоило Дару – Маниже не нужны были советники, которые говорили только то, что она хотела услышать. – Последний Совет Нахид не потерял поддержку народа – они были убиты горсткой пескоплавов, помешанных на своих грязнокровках.
«Нет, – хотел сказать Дара, с болью в сердце вспоминая Кви-Цзы. – Они сбились с пути, а мы слишком поздно это заметили».
– Грязнокровки, – повторил Картир, глядя на огненную купель. – Они не наши, вы знали об этом?
Манижа продолжала испепелять его взглядом:
– О чем ты?
– Огненные купели. Не мы их изобрели. Люди. Если приехать в южный Дэвастан, можно найти их останки в зданиях, которые похожи на наши, но построены задолго до того, как был возведен этот город. Люди использовали их в своих ритуалах. Наши храмы огня, наши дома, наша еда, даже крой наших одежд. – Картир обернулся, находя взглядом Каве. – Твой титул, старший визирь. Наша система правления. Или вы думаете, что наши предки до Сулеймана строили величественные дворцы из глинобитного кирпича и обсуждали финансовую политику, когда жили на семи ветрах и питались лесными пожарами? Мы обязаны людям своим выживанием. Мы переняли у них всю нашу цивилизацию, а теперь ведем себя так, будто самая несмываемая грязь в нашем мире – это капля их крови.
Манижа покачала головой:
– То, о чем ты говоришь, произошло тысячи лет назад. Это уже не имеет значения.
– Разве нет? Большую часть жизни я думал так же. Учил тому же. Однако теперь я задумываюсь: почему мы ничему не научились у самой Анахид? Разве она не построила город, дворец и храм, вдохновившись человеческой архитектурой, и не наполнила их человеческими новшествами? Разве самый близкий ее спутник – не человеческий пророк? – Он подошел ближе к трону. – Анахид впитала все, чему могло ее научить человечество, и построила столицу не только для дэвов, но для всех. И я боюсь, это наследие и этот долг теперь забыты нашим племенем, отгородившимся от мира, который столько дал нам.
Каве смотрел на него с нескрываемым скептицизмом.
– Ты слишком долго общался с бану Нари.
Жрец покраснел.
– Изначально я не соглашался с ее идеями, но, посетив больницу, я увидел собственными глазами, как дэвы, джинны и шафиты заботятся друг о друге.
– Это было до или после того, как шафиты напали на процессию в честь Навасатема? – поддел Каве. – До или после того, как грязнокровки, которым она помогала, ответили на доброту покушением на ее убийство и убийство моего сына? Читал ли ты эту проповедь сотне убитых дэвов во время их последнего молебна? Читал ли ты ее Низрин?
– Каве. – Манижа положила руку ему на запястье, а потом перевела взгляд на жреца, уже скорее устало, чем гневно. – Картир, мне известно, что моя дочь может быть очень убедительной, но я бы не советовала тебе прислушиваться к ее мнению о шафитах. Она слишком долго находилась под влиянием Гезири и людей и не знает, о чем говорит.
– Я в это не верю, – оскорбился Картир. – Я хорошо знаю бану Нари. У нее своя голова на плечах…
– Голова на плечах довела ее до государственной измены, – парировала Манижа. – Не стоит руководствоваться ее взглядами в вопросах нашего духовного курса.
Жрец побледнел:
– Измена? Но ты говорила, Ализейд…
– Я лгала. Правда в том, что Нари отдала Ализейду печать, а затем бежала с ним. Я хочу вернуть ее и считаю, что будет лучше, если факт ее предательства пока останется между нами. – Мягким голосом Манижа продолжала: – Женщинам трудно восстановить опороченную репутацию. Я не хочу, чтобы наше племя навсегда отвернулось от нее только потому, что она ненадолго потеряла голову из-за какого-то златоустого принца.
Картир покачнулся на пятках. Вид у него был ошеломленный.
– Ты же не намекаешь… – Он смолк и залился румянцем. – Я в это не верю.
Дара почувствовал, будто ковер выдернули у него из-под ног. К чему конкретно клонила Манижа?
И тут он вновь увидел Нари: то, как она стояла между ним и братьями Кахтани, сверкая глазами, когда обрушила потолок на голову Дары. То, как повалила Дару на землю, чтобы помешать Визарешу поработить принца джиннов. Ту привязанность к принцу, которую сам Дара использовал шесть лет назад, когда приставил клинок к горлу Ализейда, добиваясь послушания Нари.
Дара не смог бы выразить словами охватившее его чувство. Это не были ни ревность, ни сожаление. Он разгадал намеки Манижи на то, что поступки ее дочери были продиктованы отнюдь не дружескими чувствами. Он также знал, что давным-давно потерял право копошиться в потаенных уголках сердца Нари.
Но это не означало, что он готов стоять в стороне, пока Манижа распространяет о ней губительные сплетни.
– Да будут гореть ваши огни вечно, – громко обратился он ко всем сразу, выходя из-за колонн с таким видом, как будто только что прибыл. – Я что-то пропустил?
– Вовсе нет, – спокойно ответила Манижа, как будто только что не называла родную дочь изменницей и прелюбодейкой. Она улыбнулась Картиру: – Благодарю за совет. Я всенепременно обдумаю твои слова. Возможно, завтра я могла бы провести церемонию в честь восхода солнца и заодно встретиться с остальными жрецами и сановниками нашего племени? Понимаю, такой поворот событий шокирует и пугает, но я верю, что мы можем преодолеть все неурядицы, если объединим наши силы.
Такое прощание было фактически равносильно тому, чтобы вышвырнуть Картира за порог. Жрец заметно смутился, растеряв весь прежний запал.
– Разумеется, – пробормотал он. – Наши двери всегда открыты тебе. – Он бросил мимолетный взгляд на Дару, но промолчал и направился к выходу.
Повисла мрачная тишина. Великолепие пустого зала давило в отсутствии толпы. Манижа с непроницаемым выражением лица провожала удаляющегося жреца взглядом.
– Я хочу избавиться от него, – прозвенел в теплом воздухе ее ледяной голос.