Злая река
Часть 46 из 67 Информация о книге
Для доступа к библиотеке пройдите авторизацию
Мгновение, и внезапно Констанс метнулась к нему. С быстротой атакующей змеи она выхватила пистолет из кобуры у него на поясе, перекинула оружие из левой руки в правую и отступила назад. Перельман никогда не видел, чтобы человек двигался с такой скоростью. Он все еще недоверчиво моргал, когда она прицелилась из пистолета, передернув затвор. Пуля упала на пол кабины.
Констанс направила «глок» в его сторону. Несколько мгновений оба молчали.
— Вы только что потратили пулю впустую, — сказал Перельман.
Констанс держала пистолет твердой рукой:
— Я не думала, что деревенский констебль, предпочитающий поясную кобуру, будет выходить на улицу с патроном в патроннике.
Наступила долгая тишина, нарушаемая только шумом дождя и работающих на холостом ходу двигателей. Перельман протянул руку за пистолетом, и Констанс после короткого колебания опустила оружие и вернула ему:
— Если я застрелю вас, это не поможет мне добраться до Кривой реки.
Перельман убрал пистолет в кобуру:
— Если коммандер Бо и группа быстрого реагирования не могут спасти Пендергаста, то как это сделаем мы?
Констанс несколько секунд молчала, погрузившись в себя. Потом снова взглянула на шефа полиции:
— Перефразируя Сунь-цзы: «Познай себя, и ты будешь всегда побеждать».
Перельман вздохнул:
— Почему-то мне кажется, что Сунь-цзы здесь не совсем к месту.
— Мы теряем время. Либо вы поможете мне, либо нет. Потому что если Пендергаст умрет, то я тоже умру — так или иначе. Мы с вами оба знаем, что этот катер — самый быстрый способ добраться до Кривой реки.
Последовавшее за этим молчание длилось недолго.
— Черт, — сказал Перельман. — Хорошо, садитесь рядом со штурвалом, и мы уходим.
Констанс села. Перельман проверил трюмные насосы, заглянул в кабину, чтобы убедиться, что после предыдущего грубого обращения не образовалось течи, потом отсоединил кормовой швартов и сел за штурвал.
— Держитесь крепко, — сказал он. — На катерах нет ремней безопасности. Море сейчас спокойно, только дождь идет, но ожидается гроза, и нам предстоит серьезная болтанка, прежде чем это закончится.
С этими словами он запустил правый реверс и коротко газанул, а затем, подрабатывая левым мотором, развернулся. Отойдя достаточно от причала, перевел вперед оба рычага управления и устремился к выходу из канала.
52
Вертолет низко летел над темной водой, освещаемый изнутри лишь свечением приборной панели. Гладстон сидела на полу, скованная спина к спине с Пендергастом; кроме наручников, на них были дополнительно наножники и пластиковые ошейники. Тупой ужас случившегося стал понемногу ослабевать, и ее аналитический ум начал пробуждаться. Жестокость того, что сделали с Лэмом, пугала и вызывала тошноту, но не менее пугающей была сама эта организация, ее численность и спокойный профессионализм. Совсем не похоже на банду обычных преступников. Эти стриженные наголо люди в камуфляжной форме без опознавательных знаков, хорошо вооруженные, обменивающиеся короткими фразами, — эти люди явно были военными.
Имелось только одно логическое объяснение случившегося: каким-то образом их расследование подошло слишком близко к истине и вызвало жесткую реакцию.
Однако явный лидер в этой команде — женщина, которая так саркастически приветствовала Пендергаста, сильно отличалась от остальных. В ней тоже чувствовалась дисциплина и точность, но это противоречило аристократическим чертам ее лица, гриве густых черных волос, карим глазам и гражданской одежде. На других были бронежилеты, шлемы, приборы ночного видения и штурмовое оружие; на ней — нитка жемчуга.
Кто, скажите на милость, станет надевать жемчуг, отправляясь на такую операцию?
Пендергаст и в обычное время был неразговорчив, но с момента захвата он вообще не произнес ни слова. Лица его Гладстон не видела, и ей хотелось бы знать, о чем он думает, черт побери. Она пыталась подготовить себя к худшему. Казалось маловероятным, что они выберутся живыми из этой переделки. Эти люди были убийственно серьезны, безжалостны и, скорее всего, вовлечены в какую-то тайную деятельность, которая, как минимум, включала нанесение увечий более чем сотне людей. Гладстон была сейчас не ближе к пониманию этого жестокого факта, чем когда-либо.
Вертолет заложил вираж, и Гладстон увидела, что они снова летят над сушей, оставляя позади прибрежный городок с россыпью огней. Они же летели туда, где никаких огней не было, вглубь полуострова, в бескрайнюю грозовую темноту.
53
Выехав с парковки прокатной фирмы Таллахасского аэропорта, специальный агент Колдмун справился с желанием надавить на педаль газа. Он знал, куда хочет ехать, но не знал, как туда попасть, и ему требовалось немного времени, чтобы проложить маршрут на карте и — что не менее важно — собраться с мыслями. Он съехал на песчаную обочину за аэропортом, остановился, не выключая двигателя, вытащил мобильник, опять вызвал «Гугл-карты» и нашел тот самый старый сахарный завод, расположенный примерно в четверти мили от Кривой реки, в середине большого необитаемого района с адским названием Тейтс-Хелл-Стейт-Форест[72].
До прибрежного городка Каррабель было час пятнадцать минут езды по прямой дороге. Оттуда придется повернуть на север на шоссе № 67 и ехать вдоль Тейтс-Хелл, пока не обнаружится какая-нибудь дорога, ведущая в этот лес. Но на карте никаких дорог обозначено не было, если не считать нескольких старых дорожек, заросших и, вероятно, закрытых. Предположительно, они вели к каким-нибудь старым нелегальным вискарням или к чему-то еще, о чем Колдмун не хотел знать. Он видел также обширную территорию сахарного завода, окруженную по периметру двумя оградами с воротами. Но сказать, где начинается дорога, ведущая к воротам, было трудно. Что ж, придется потрудиться.
Колдмун расстегнул молнию на своей дорожной сумке и достал оттуда морпеховский рюкзачок камуфляжного зеленого цвета, приготовленный для поездки в Гватемалу, свою фэбээровскую рацию, тактический нож и пару наручников. Он быстро стащил с себя куртку, проверил свой браунинг и снова убрал в кобуру, положил в рюкзак два дополнительных магазина, добавил нож, наручники, бутылку воды, парашютный шнур, фонарик, бинокль и дождевик. Поразмыслив, он вытащил наручники, чтобы не перегружать рюкзак.
Вспомнив об ограде и воротах, Колдмун подумал, что ему не помешали бы болторезы. Еще он подумал о том, что сейчас может происходить с его напарником, если он еще жив, и от этой мысли сердце у него забилось быстрее. Но он попытался успокоить себя соображениями об изобретательности Пендергаста. У этого человека девять жизней, как у кошки, — он сам это видел.
Колдмун опустил окна и глубоко вдохнул влажный воздух, пытаясь прочистить голову. Гроза явно приближалась, но он надеялся добраться до места, пока она еще не началась.
«Если вы отправитесь туда без меня… вы так или иначе пожалеете об этом… жестоко пожалеете».
Слова Констанс, произнесенные с такой убежденностью, все еще звучали в его ушах. Что это было — угроза? Судя по тону, определенно угроза. Колдмун за свою жизнь слышал миллион угроз… но эта вовсе не была пустой, он нутром это чувствовал. Можно было не сомневаться, что эта дикая сучка непременно осуществит ее.
Но подобные мысли лучше отложить на потом. А сейчас он должен сосредоточиться на одном — на спасении напарника. Положив рацию на пассажирское сиденье, готовый отозвать любого полицейского, который попытается его остановить, Колдмун нажал на педаль газа и снова выехал на дорогу. Он прибавил скорости, так что ветер ревел в открытом окне. Судя по карте, до Каррабеля было час пятнадцать минут езды, но ему необходимо было сократить это время. Единственная проблема состояла в том, что «джип» предназначался для внедорожной, а не для скоростной езды. Колдмуну удалось разогнаться приблизительно до ста миль; к счастью, машин на шоссе № 319 было мало, и он мог поддерживать такую скорость на скоростной полосе.
Земля по обе стороны дороги была плоской и невыразительной. На северном горизонте за спиной Колдмуна сверкали молнии. Через сорок минут, показав хорошее время, Колдмун объехал Каррабель, миновал гигантскую тюрьму и оказался на еще более пустынном двухполосном шоссе № 67, прямом как стрела, проложенном среди мелколесья заброшенных плантаций карибской сосны, перемежающихся с кипарисовыми болотами. Небо успело затянуться темными тучами, ветер усиливался, раскачивая кроны деревьев вдоль дороги.
Колдмун проехал мимо потрепанного стихиями знака «Тейтс-Хелл-Стейт-Форест». Лес и в самом деле напоминал ад — заболоченный, густой, пугающе темный. Еще через десять миль надо будет начинать искать ответвляющуюся на запад дорогу к старому сахарному заводу. Колдмун сбросил скорость, проехал мимо двух-трех лесовозных дорог, перекрытых насыпями и густым кустарником. Наконец он увидел дорогу в гораздо лучшем состоянии, упирающуюся под прямым углом в шоссе № 67. Она тоже была перекрыта — воротами из металлических труб, слишком крепкими для тарана, с оградой из колючей проволоки по обе стороны от ворот. Колдмун остановился и, направив свет фар на старую дорогу, осмотрел ее. Поросшая травой, дорога тем не менее казалась вполне пригодной для проезда. И уходила в нужном направлении.
Колдмун вышел из машины и двинулся вдоль ограды к тому месту, где деревья росли достаточно редко, чтобы между ними можно было проехать. Он вернулся в «джип», поставил его на полный привод, подъехал к найденному месту, вырулил под прямым углом и резко нажал на педаль газа. Машина врезалась в проволочное ограждение, которое разорвалось с приятным для уха звоном. Колдмуну пришлось поработать баранкой, прежде чем он выехал на лесную дорогу. Она уходила в темный лес, описывая плавную кривую.
Он остановился, чтобы свериться по навигатору. Сигнал был слабый, и, опасаясь потерять его, Колдмун сделал скриншоты карт, на которых была изображена сеть старых лесовозных дорог, ведущих к сахарному заводу, и сохранил их для дальнейшей сверки.
Чем дальше он продвигался, тем в больший кошмар превращалась дорога, размытая дождями, покрытая камнями и выбоинами, заросшая высокой, выше капота машины, травой. Он ехал так быстро, как мог себе позволить на этой дороге, едва различая ее повороты, полуослепший от света собственных фар, отраженного от растущих стеной сорняков. Несколько раз он чуть не завяз в грязи, но благодаря проходимости «джипа» сумел преодолеть даже самые глубокие выбоины. Выросший в резервации, Колдмун хорошо знал, что такое грунтовые дороги, и инстинктивно чувствовал, как с ними справляться. Это было почти то же самое, что ехать по свежевыпавшему снегу. Главное правило состояло в том, чтобы не останавливаться, постоянно жать на педаль газа.
Заброшенная плантация карибской сосны вскоре уступила место болотным кипарисам с узловатыми стволами и перистыми ветками. Когда сигнал навигатора вполне предсказуемо исчез, Колдмун поехал дальше, ориентируясь по сохраненным скриншотам, прикидывая свое местоположение методом счисления пути и держа направление по компасу телефона точно на запад. Там, где лесовозные дороги пересекались или разделялись, он пытался выбирать ту, что получше, но иногда эти дороги вскоре превращались в абсолютно непроезжие, и приходилось возвращаться. И вдруг, совершенно неожиданно, он выехал на недавно расчищенную дорогу, на которой остались еще следы покрышек. Дорога пряталась под высокими, образующими арку кипарисами. Колдмун не сомневался, что она ведет к заброшенному сахарному заводу. Он свернул на нее, чувствуя, как колотится сердце, и остановился, выключил фары и вышел из машины на разведку. Вдали, там, куда вела дорога, в ночном небе виднелось слабое сияние, отраженное собирающимися грозовыми тучами. По его оценке, до того места было мили четыре.
Туда увезли его напарника.
Колдмун вернулся в машину и медленно двинулся вперед с выключенными фарами, освещая дорогу фонариком, выставленным из окна. Постепенно сияние становилось ярче, и наконец он увидел огни над верхушками деревьев. Он остановился и взял бинокль. Это было похоже на тюрьму: одинокая бетонная вышка с блуждающими лучами прожекторов, за ней — низкое промышленное строение высотой, наверное, в три этажа, с желтыми квадратами окон. Рядом с вышкой расположился куб ярко освещенного главного здания. Видимо, там и было сосредоточено управление всей операцией, поскольку здание стояло в самом центре комплекса. Колдмун почувствовал, как у него все внутри сжалось при мысли о напарнике. «Вот скоты!»
Чувствуя, как в нем закипает ярость, он напомнил себе еще раз, что должен сосредоточиться. Это большой комплекс, там наверняка много людей, они начеку, они вооружены и хорошо защищены. Подобное не могло существовать без ведома правительства. И он снова порадовался, что не поддался своему первому порыву и не позвонил Пикетту. Не говоря уже о времени, которое ушло бы на сбор штурмовой группы, даже группы моментального реагирования, никто не знает, куда может быть передана информация, а этот пока еще не найденный «крот» уже успел причинить много вреда.
Колдмун поехал дальше, уже без фонарика, — света из комплекса хватало. Разумеется, это означало, что и его тоже могут видеть. Он не сомневался, что где-то на дороге есть пропускной пункт с часовыми, воротами и забором.
Пожалуй, стоит спрятать машину.
Колдмун съехал на край дороги. Но куда ее спрятать? Разве что утопить. Он немного помедлил. Потом опустил все окна и оставил водительскую дверь открытой. Включив пониженную передачу, он направил машину в болото за обочиной, давя на газ, чтобы набрать как можно больше инерции. Когда машина наконец перестала двигаться и начала погружаться, он схватил рюкзак и выпрыгнул в теплую мутную воду. Машина побулькала и зашипела, с удивительной скоростью погружаясь в топь. Колдмун понял, что тоже погружается, и в панике рванулся к дороге, неуклюже вытаскивая ноги из жижи. Оглянувшись в последний раз, он увидел, как из открытых окон машины с булькающим звуком вырвался воздух, когда над крышей сомкнулась черная вода.
Он вернулся на дорогу, отряхнулся как мог от болотной жижи и посмотрел в сторону комплекса. Это просто безумие. Хрен еще туда проберешься. Нужно составить план действий, потому что лезть туда без плана бессмысленно и глупо — и самоубийственно.
Глядя на бетонную вышку, он неожиданно вспомнил своего деда, Джо Колдмуна, который во время Второй мировой войны сражался на Тихом океане в Двадцать четвертом корпусе Семьдесят седьмой пехотной дивизии. «Мы — народ воинов», — сказал он как-то Колдмуну, рассказывая, что именно его, Джо, дед по имени Дождь на Лице выпустил смертельную стрелу в Джорджа Армстронга Кастера в битве при Литл-Бигхорне[73]. В то время это казалось Колдмуну безумным противоречием: патриотизм его деда и любовь к стране в сочетании с гордостью за убийство Кастера, — но так оно и было. Во многих домах резервации висели фотографии членов семьи, служивших в армии.
«Мы — народ воинов». В ходе захвата острова Лейте Джо и его рота сидели в траншеях напротив японских укреплений, их разделяло не более двухсот ярдов ничейной земли. В самые темные безлунные ночи его дед оставлял винтовку, раздевался до трусов, брал в зубы нож и полз по ничейной земле. Когда он возвращался через час-полтора, его дружки спрашивали: «Сколько, Джо? Сколько?» Он никогда не отвечал словами, только поднимал пальцы: один, два, три. Однажды Колдмун спросил деда, как он это делал. После долгого и ужасно неловкого молчания его дед наконец ответил: «Твой дух выходит из тела, и ты становишься призраком, которого никто не может увидеть».
Эти слова вспомнились Колдмуну, пока он разглядывал комплекс. Он никогда толком не понимал, что значит «быть вне своего тела, стать призраком, которого никто не может увидеть». Если бы ему удалось сейчас…
Он покачал головой. Старое глупое суеверие не поможет ему проникнуть внутрь.
Или все-таки поможет?
Он двинулся по дороге.
54
Пока катер, не имевший названия, мчался на север, П. Б. Перельман спрашивал себя, во что он вляпался.
Первые два часа они шли ровным ходом, спокойное море позволяло ему выжимать из катера все семьдесят пять узлов, на какие тот был способен. Но когда свет исчез за стеной дождя, Перельман всем своим нутром почувствовал приближение грозы, электричество в воздухе. Море слегка заволновалось, обещая в скором времени кое-что похуже, к тому же поднялся ветер, а с ним появились небольшие буруны. Катер уже начал слишком высоко подпрыгивать на волнах, а при такой скорости, да еще в темноте, можно перевернуться в любую минуту.
Перельман сбросил скорость.
— Какого дьявола вы это делаете? — резко спросила Констанс.
— При такой волне я должен сбавить обороты, — сказал Перельман.
Он не мог поверить в ее бесстрашие. Любой другой пассажир уже давно попросил бы его сбросить скорость.
— Не теряйте самообладания.
— Меня беспокоит, что я могу потерять жизнь. Наши жизни. Мертвыми мы ничем не поможем Пендергасту.
Она ничего не сказала, но не стала возражать, когда он сбросил скорость до пятидесяти. Даже при такой скорости волна начинала бить по днищу, и винты время от времени выходили из воды, издавая ужасающий рев. Катер направлялся к устью Кривой реки — цели их выхода в открытое море. Если они не доберутся туда до начала грозы, то им конец, независимо от того, с какой скоростью они будут двигаться. Этот катер не предназначался для выхода в море в штормовую погоду.
Перельман скосил глаза на Констанс, стоявшую слева от него. Ее лицо было едва видно в красном свете рубки. Она смотрела вперед, ветер трепал ее короткие волосы; сумасшедшая девица, подумал он, с этой особенной манерой поведения и старомодной речью. Впрочем, в выражении ее фиалковых глаз не было сумасшествия… почти не было. Скорее, это были глаза хладнокровного убийцы, чем молодой женщины, — глаза, которые многое повидали в этой жизни и больше ничему не удивлялись.
Констанс направила «глок» в его сторону. Несколько мгновений оба молчали.
— Вы только что потратили пулю впустую, — сказал Перельман.
Констанс держала пистолет твердой рукой:
— Я не думала, что деревенский констебль, предпочитающий поясную кобуру, будет выходить на улицу с патроном в патроннике.
Наступила долгая тишина, нарушаемая только шумом дождя и работающих на холостом ходу двигателей. Перельман протянул руку за пистолетом, и Констанс после короткого колебания опустила оружие и вернула ему:
— Если я застрелю вас, это не поможет мне добраться до Кривой реки.
Перельман убрал пистолет в кобуру:
— Если коммандер Бо и группа быстрого реагирования не могут спасти Пендергаста, то как это сделаем мы?
Констанс несколько секунд молчала, погрузившись в себя. Потом снова взглянула на шефа полиции:
— Перефразируя Сунь-цзы: «Познай себя, и ты будешь всегда побеждать».
Перельман вздохнул:
— Почему-то мне кажется, что Сунь-цзы здесь не совсем к месту.
— Мы теряем время. Либо вы поможете мне, либо нет. Потому что если Пендергаст умрет, то я тоже умру — так или иначе. Мы с вами оба знаем, что этот катер — самый быстрый способ добраться до Кривой реки.
Последовавшее за этим молчание длилось недолго.
— Черт, — сказал Перельман. — Хорошо, садитесь рядом со штурвалом, и мы уходим.
Констанс села. Перельман проверил трюмные насосы, заглянул в кабину, чтобы убедиться, что после предыдущего грубого обращения не образовалось течи, потом отсоединил кормовой швартов и сел за штурвал.
— Держитесь крепко, — сказал он. — На катерах нет ремней безопасности. Море сейчас спокойно, только дождь идет, но ожидается гроза, и нам предстоит серьезная болтанка, прежде чем это закончится.
С этими словами он запустил правый реверс и коротко газанул, а затем, подрабатывая левым мотором, развернулся. Отойдя достаточно от причала, перевел вперед оба рычага управления и устремился к выходу из канала.
52
Вертолет низко летел над темной водой, освещаемый изнутри лишь свечением приборной панели. Гладстон сидела на полу, скованная спина к спине с Пендергастом; кроме наручников, на них были дополнительно наножники и пластиковые ошейники. Тупой ужас случившегося стал понемногу ослабевать, и ее аналитический ум начал пробуждаться. Жестокость того, что сделали с Лэмом, пугала и вызывала тошноту, но не менее пугающей была сама эта организация, ее численность и спокойный профессионализм. Совсем не похоже на банду обычных преступников. Эти стриженные наголо люди в камуфляжной форме без опознавательных знаков, хорошо вооруженные, обменивающиеся короткими фразами, — эти люди явно были военными.
Имелось только одно логическое объяснение случившегося: каким-то образом их расследование подошло слишком близко к истине и вызвало жесткую реакцию.
Однако явный лидер в этой команде — женщина, которая так саркастически приветствовала Пендергаста, сильно отличалась от остальных. В ней тоже чувствовалась дисциплина и точность, но это противоречило аристократическим чертам ее лица, гриве густых черных волос, карим глазам и гражданской одежде. На других были бронежилеты, шлемы, приборы ночного видения и штурмовое оружие; на ней — нитка жемчуга.
Кто, скажите на милость, станет надевать жемчуг, отправляясь на такую операцию?
Пендергаст и в обычное время был неразговорчив, но с момента захвата он вообще не произнес ни слова. Лица его Гладстон не видела, и ей хотелось бы знать, о чем он думает, черт побери. Она пыталась подготовить себя к худшему. Казалось маловероятным, что они выберутся живыми из этой переделки. Эти люди были убийственно серьезны, безжалостны и, скорее всего, вовлечены в какую-то тайную деятельность, которая, как минимум, включала нанесение увечий более чем сотне людей. Гладстон была сейчас не ближе к пониманию этого жестокого факта, чем когда-либо.
Вертолет заложил вираж, и Гладстон увидела, что они снова летят над сушей, оставляя позади прибрежный городок с россыпью огней. Они же летели туда, где никаких огней не было, вглубь полуострова, в бескрайнюю грозовую темноту.
53
Выехав с парковки прокатной фирмы Таллахасского аэропорта, специальный агент Колдмун справился с желанием надавить на педаль газа. Он знал, куда хочет ехать, но не знал, как туда попасть, и ему требовалось немного времени, чтобы проложить маршрут на карте и — что не менее важно — собраться с мыслями. Он съехал на песчаную обочину за аэропортом, остановился, не выключая двигателя, вытащил мобильник, опять вызвал «Гугл-карты» и нашел тот самый старый сахарный завод, расположенный примерно в четверти мили от Кривой реки, в середине большого необитаемого района с адским названием Тейтс-Хелл-Стейт-Форест[72].
До прибрежного городка Каррабель было час пятнадцать минут езды по прямой дороге. Оттуда придется повернуть на север на шоссе № 67 и ехать вдоль Тейтс-Хелл, пока не обнаружится какая-нибудь дорога, ведущая в этот лес. Но на карте никаких дорог обозначено не было, если не считать нескольких старых дорожек, заросших и, вероятно, закрытых. Предположительно, они вели к каким-нибудь старым нелегальным вискарням или к чему-то еще, о чем Колдмун не хотел знать. Он видел также обширную территорию сахарного завода, окруженную по периметру двумя оградами с воротами. Но сказать, где начинается дорога, ведущая к воротам, было трудно. Что ж, придется потрудиться.
Колдмун расстегнул молнию на своей дорожной сумке и достал оттуда морпеховский рюкзачок камуфляжного зеленого цвета, приготовленный для поездки в Гватемалу, свою фэбээровскую рацию, тактический нож и пару наручников. Он быстро стащил с себя куртку, проверил свой браунинг и снова убрал в кобуру, положил в рюкзак два дополнительных магазина, добавил нож, наручники, бутылку воды, парашютный шнур, фонарик, бинокль и дождевик. Поразмыслив, он вытащил наручники, чтобы не перегружать рюкзак.
Вспомнив об ограде и воротах, Колдмун подумал, что ему не помешали бы болторезы. Еще он подумал о том, что сейчас может происходить с его напарником, если он еще жив, и от этой мысли сердце у него забилось быстрее. Но он попытался успокоить себя соображениями об изобретательности Пендергаста. У этого человека девять жизней, как у кошки, — он сам это видел.
Колдмун опустил окна и глубоко вдохнул влажный воздух, пытаясь прочистить голову. Гроза явно приближалась, но он надеялся добраться до места, пока она еще не началась.
«Если вы отправитесь туда без меня… вы так или иначе пожалеете об этом… жестоко пожалеете».
Слова Констанс, произнесенные с такой убежденностью, все еще звучали в его ушах. Что это было — угроза? Судя по тону, определенно угроза. Колдмун за свою жизнь слышал миллион угроз… но эта вовсе не была пустой, он нутром это чувствовал. Можно было не сомневаться, что эта дикая сучка непременно осуществит ее.
Но подобные мысли лучше отложить на потом. А сейчас он должен сосредоточиться на одном — на спасении напарника. Положив рацию на пассажирское сиденье, готовый отозвать любого полицейского, который попытается его остановить, Колдмун нажал на педаль газа и снова выехал на дорогу. Он прибавил скорости, так что ветер ревел в открытом окне. Судя по карте, до Каррабеля было час пятнадцать минут езды, но ему необходимо было сократить это время. Единственная проблема состояла в том, что «джип» предназначался для внедорожной, а не для скоростной езды. Колдмуну удалось разогнаться приблизительно до ста миль; к счастью, машин на шоссе № 319 было мало, и он мог поддерживать такую скорость на скоростной полосе.
Земля по обе стороны дороги была плоской и невыразительной. На северном горизонте за спиной Колдмуна сверкали молнии. Через сорок минут, показав хорошее время, Колдмун объехал Каррабель, миновал гигантскую тюрьму и оказался на еще более пустынном двухполосном шоссе № 67, прямом как стрела, проложенном среди мелколесья заброшенных плантаций карибской сосны, перемежающихся с кипарисовыми болотами. Небо успело затянуться темными тучами, ветер усиливался, раскачивая кроны деревьев вдоль дороги.
Колдмун проехал мимо потрепанного стихиями знака «Тейтс-Хелл-Стейт-Форест». Лес и в самом деле напоминал ад — заболоченный, густой, пугающе темный. Еще через десять миль надо будет начинать искать ответвляющуюся на запад дорогу к старому сахарному заводу. Колдмун сбросил скорость, проехал мимо двух-трех лесовозных дорог, перекрытых насыпями и густым кустарником. Наконец он увидел дорогу в гораздо лучшем состоянии, упирающуюся под прямым углом в шоссе № 67. Она тоже была перекрыта — воротами из металлических труб, слишком крепкими для тарана, с оградой из колючей проволоки по обе стороны от ворот. Колдмун остановился и, направив свет фар на старую дорогу, осмотрел ее. Поросшая травой, дорога тем не менее казалась вполне пригодной для проезда. И уходила в нужном направлении.
Колдмун вышел из машины и двинулся вдоль ограды к тому месту, где деревья росли достаточно редко, чтобы между ними можно было проехать. Он вернулся в «джип», поставил его на полный привод, подъехал к найденному месту, вырулил под прямым углом и резко нажал на педаль газа. Машина врезалась в проволочное ограждение, которое разорвалось с приятным для уха звоном. Колдмуну пришлось поработать баранкой, прежде чем он выехал на лесную дорогу. Она уходила в темный лес, описывая плавную кривую.
Он остановился, чтобы свериться по навигатору. Сигнал был слабый, и, опасаясь потерять его, Колдмун сделал скриншоты карт, на которых была изображена сеть старых лесовозных дорог, ведущих к сахарному заводу, и сохранил их для дальнейшей сверки.
Чем дальше он продвигался, тем в больший кошмар превращалась дорога, размытая дождями, покрытая камнями и выбоинами, заросшая высокой, выше капота машины, травой. Он ехал так быстро, как мог себе позволить на этой дороге, едва различая ее повороты, полуослепший от света собственных фар, отраженного от растущих стеной сорняков. Несколько раз он чуть не завяз в грязи, но благодаря проходимости «джипа» сумел преодолеть даже самые глубокие выбоины. Выросший в резервации, Колдмун хорошо знал, что такое грунтовые дороги, и инстинктивно чувствовал, как с ними справляться. Это было почти то же самое, что ехать по свежевыпавшему снегу. Главное правило состояло в том, чтобы не останавливаться, постоянно жать на педаль газа.
Заброшенная плантация карибской сосны вскоре уступила место болотным кипарисам с узловатыми стволами и перистыми ветками. Когда сигнал навигатора вполне предсказуемо исчез, Колдмун поехал дальше, ориентируясь по сохраненным скриншотам, прикидывая свое местоположение методом счисления пути и держа направление по компасу телефона точно на запад. Там, где лесовозные дороги пересекались или разделялись, он пытался выбирать ту, что получше, но иногда эти дороги вскоре превращались в абсолютно непроезжие, и приходилось возвращаться. И вдруг, совершенно неожиданно, он выехал на недавно расчищенную дорогу, на которой остались еще следы покрышек. Дорога пряталась под высокими, образующими арку кипарисами. Колдмун не сомневался, что она ведет к заброшенному сахарному заводу. Он свернул на нее, чувствуя, как колотится сердце, и остановился, выключил фары и вышел из машины на разведку. Вдали, там, куда вела дорога, в ночном небе виднелось слабое сияние, отраженное собирающимися грозовыми тучами. По его оценке, до того места было мили четыре.
Туда увезли его напарника.
Колдмун вернулся в машину и медленно двинулся вперед с выключенными фарами, освещая дорогу фонариком, выставленным из окна. Постепенно сияние становилось ярче, и наконец он увидел огни над верхушками деревьев. Он остановился и взял бинокль. Это было похоже на тюрьму: одинокая бетонная вышка с блуждающими лучами прожекторов, за ней — низкое промышленное строение высотой, наверное, в три этажа, с желтыми квадратами окон. Рядом с вышкой расположился куб ярко освещенного главного здания. Видимо, там и было сосредоточено управление всей операцией, поскольку здание стояло в самом центре комплекса. Колдмун почувствовал, как у него все внутри сжалось при мысли о напарнике. «Вот скоты!»
Чувствуя, как в нем закипает ярость, он напомнил себе еще раз, что должен сосредоточиться. Это большой комплекс, там наверняка много людей, они начеку, они вооружены и хорошо защищены. Подобное не могло существовать без ведома правительства. И он снова порадовался, что не поддался своему первому порыву и не позвонил Пикетту. Не говоря уже о времени, которое ушло бы на сбор штурмовой группы, даже группы моментального реагирования, никто не знает, куда может быть передана информация, а этот пока еще не найденный «крот» уже успел причинить много вреда.
Колдмун поехал дальше, уже без фонарика, — света из комплекса хватало. Разумеется, это означало, что и его тоже могут видеть. Он не сомневался, что где-то на дороге есть пропускной пункт с часовыми, воротами и забором.
Пожалуй, стоит спрятать машину.
Колдмун съехал на край дороги. Но куда ее спрятать? Разве что утопить. Он немного помедлил. Потом опустил все окна и оставил водительскую дверь открытой. Включив пониженную передачу, он направил машину в болото за обочиной, давя на газ, чтобы набрать как можно больше инерции. Когда машина наконец перестала двигаться и начала погружаться, он схватил рюкзак и выпрыгнул в теплую мутную воду. Машина побулькала и зашипела, с удивительной скоростью погружаясь в топь. Колдмун понял, что тоже погружается, и в панике рванулся к дороге, неуклюже вытаскивая ноги из жижи. Оглянувшись в последний раз, он увидел, как из открытых окон машины с булькающим звуком вырвался воздух, когда над крышей сомкнулась черная вода.
Он вернулся на дорогу, отряхнулся как мог от болотной жижи и посмотрел в сторону комплекса. Это просто безумие. Хрен еще туда проберешься. Нужно составить план действий, потому что лезть туда без плана бессмысленно и глупо — и самоубийственно.
Глядя на бетонную вышку, он неожиданно вспомнил своего деда, Джо Колдмуна, который во время Второй мировой войны сражался на Тихом океане в Двадцать четвертом корпусе Семьдесят седьмой пехотной дивизии. «Мы — народ воинов», — сказал он как-то Колдмуну, рассказывая, что именно его, Джо, дед по имени Дождь на Лице выпустил смертельную стрелу в Джорджа Армстронга Кастера в битве при Литл-Бигхорне[73]. В то время это казалось Колдмуну безумным противоречием: патриотизм его деда и любовь к стране в сочетании с гордостью за убийство Кастера, — но так оно и было. Во многих домах резервации висели фотографии членов семьи, служивших в армии.
«Мы — народ воинов». В ходе захвата острова Лейте Джо и его рота сидели в траншеях напротив японских укреплений, их разделяло не более двухсот ярдов ничейной земли. В самые темные безлунные ночи его дед оставлял винтовку, раздевался до трусов, брал в зубы нож и полз по ничейной земле. Когда он возвращался через час-полтора, его дружки спрашивали: «Сколько, Джо? Сколько?» Он никогда не отвечал словами, только поднимал пальцы: один, два, три. Однажды Колдмун спросил деда, как он это делал. После долгого и ужасно неловкого молчания его дед наконец ответил: «Твой дух выходит из тела, и ты становишься призраком, которого никто не может увидеть».
Эти слова вспомнились Колдмуну, пока он разглядывал комплекс. Он никогда толком не понимал, что значит «быть вне своего тела, стать призраком, которого никто не может увидеть». Если бы ему удалось сейчас…
Он покачал головой. Старое глупое суеверие не поможет ему проникнуть внутрь.
Или все-таки поможет?
Он двинулся по дороге.
54
Пока катер, не имевший названия, мчался на север, П. Б. Перельман спрашивал себя, во что он вляпался.
Первые два часа они шли ровным ходом, спокойное море позволяло ему выжимать из катера все семьдесят пять узлов, на какие тот был способен. Но когда свет исчез за стеной дождя, Перельман всем своим нутром почувствовал приближение грозы, электричество в воздухе. Море слегка заволновалось, обещая в скором времени кое-что похуже, к тому же поднялся ветер, а с ним появились небольшие буруны. Катер уже начал слишком высоко подпрыгивать на волнах, а при такой скорости, да еще в темноте, можно перевернуться в любую минуту.
Перельман сбросил скорость.
— Какого дьявола вы это делаете? — резко спросила Констанс.
— При такой волне я должен сбавить обороты, — сказал Перельман.
Он не мог поверить в ее бесстрашие. Любой другой пассажир уже давно попросил бы его сбросить скорость.
— Не теряйте самообладания.
— Меня беспокоит, что я могу потерять жизнь. Наши жизни. Мертвыми мы ничем не поможем Пендергасту.
Она ничего не сказала, но не стала возражать, когда он сбросил скорость до пятидесяти. Даже при такой скорости волна начинала бить по днищу, и винты время от времени выходили из воды, издавая ужасающий рев. Катер направлялся к устью Кривой реки — цели их выхода в открытое море. Если они не доберутся туда до начала грозы, то им конец, независимо от того, с какой скоростью они будут двигаться. Этот катер не предназначался для выхода в море в штормовую погоду.
Перельман скосил глаза на Констанс, стоявшую слева от него. Ее лицо было едва видно в красном свете рубки. Она смотрела вперед, ветер трепал ее короткие волосы; сумасшедшая девица, подумал он, с этой особенной манерой поведения и старомодной речью. Впрочем, в выражении ее фиалковых глаз не было сумасшествия… почти не было. Скорее, это были глаза хладнокровного убийцы, чем молодой женщины, — глаза, которые многое повидали в этой жизни и больше ничему не удивлялись.