Жизнь взаймы

Один из постояльцев заказал бутылку воды, другой, который собрался уезжать, попросил разбудить его в шесть часов утра. Клерфэ все записал. Лысому господину, удивленно посмотревшему на него, Клерфэ передал ключи от двенадцатого номера, а двум молодым англичанкам — ключи от номеров двадцать четыре и двадцать пять. Потом в вестибюль забрел подвыпивший мужчина; он желал узнать, свободна ли Лилиан и какова ее такса.

— Тысяча долларов, — сказал Клерфэ.

— Ни одна женщина не стоит этого, дурак, — ответил пьяный и снова исчез, растворившись во мраке набережной, откуда доносились всплески воды.

Портье принес бутылки и колбасу и заявил, что, если еще что-нибудь понадобится, он готов снова отправиться в «Тур д'Аржан» или в «Лаперуз». У него, мол, есть велосипед.

— Завтра, — сказал Клерфэ. — У вас найдется свободная комната?

Портье посмотрел на него как на сумасшедшего.

— Но ведь у мадам есть комната.

— Мадам замужем. Она — моя жена, — сказал Клерфэ, вновь повергнув в недоумение портье, который явно перестал понимать, зачем же тогда понадобился «Дом Периньон».

— Шестой номер свободен, — сказал он. — Как раз рядом с мадам.

— Хорошо. Отнесите все туда.

Портье отнес покупки и, увидев чаевые, заявил, что, если надо, он готов всю ночь разъезжать на велосипеде, выполняя поручения мсье. Клерфэ дал ему листок бумаги, на котором было записано, что он просит купить и положить утром перед его дверью зубную щетку, кусок мыла и тому подобное. Портье пообещал все выполнить и ушел. Потом он еще раз вернулся — принес лед — и наконец исчез окончательно.

— Я подумал, что никогда больше не увижу тебя, если оставлю сегодня вечером одну, — сказал Клерфэ.

Лилиан села на подоконник.

— Я об этом думаю каждую ночь.

Он почувствовал острую боль. Ее нежный профиль выделялся на фоне ночи за окном. Она вдруг показалась ему ужасно одинокой, именно одинокой, а не покинутой.

— Я люблю тебя, — сказал он. — Не знаю, нужно тебе это или нет, но я говорю правду.

Она не ответила.

— Ты ведь понимаешь, я говорю так не из-за сегодняшней истории, — продолжал он, сам не сознавая, что лжет. — Забудь сегодняшний вечер. Это вышло случайно, я поступил глупо, я совершенно запутался. Ни за что на свете я не хотел бы тебя обидеть.

Она еще немного помолчала.

— Мне кажется, что в известной степени я неуязвима для обид, — произнесла она наконец задумчиво. — Я искренне так считаю. Может быть, это компенсация за то, другое.

Клерфэ не знал, что сказать ей. Он понимал, о чем она говорила, но, по его мнению, все обстояло как раз наоборот. Впрочем, возможно, и он и она были правы и только дополняли друг друга.

— Ночью твоя кожа светится, как раковина изнутри, — сказал Клерфэ. — Она не поглощает свет, она отражает его. Ты действительно будешь пить пиво?

— Да. И еще я хочу попробовать лионской колбасы. С хлебом. Тебя это не очень шокирует?

— Меня ничто не шокирует. У меня такое чувство, будто я всегда ждал этой ночи. Весь тот мир, который простирается позади пропахшей чесноком конторки портье, погиб. Только мы одни успели спастись.

— Разве мы успели?

— Да. Слышишь, как тихо стало вокруг?

— Это ты стал тихим, — ответила она. — Потому что добился своего.

— Разве я добился? Мне кажется, что я попал к модному портному.

— А, ты имеешь в виду моих немых друзей. — Лилиан посмотрела на платья, развешанные по комнате. — По ночам они мне рассказывали о сказочных балах и карнавалах. Но сегодня они мне уже не нужны. Может, собрать их и повесить в шкаф?

— Пусть останутся. Что они тебе рассказывали?

— Многое. Порой даже о море. Я ведь не видела моря.

— Мы поедем к морю, — сказал Клерфэ.

Он передал ей холодный стакан с пивом.

— Мы отправимся туда через несколько дней. Мне надо в Сицилию. Там будут гонки. Но у меня нет шансов победить.

— А ты всегда хочешь быть победителем?

— Иногда это очень кстати. Идеалисты умеют находить применение деньгам.

Лилиан рассмеялась.


— Я расскажу это дяде Гастону.

Клерфэ внимательно смотрел на платье из тонкой серебристой парчи, висевшее у изголовья кровати.

— Специально для Сицилии, — сказал он.

— Я надевала его вчера поздно ночью.

— Где?

— Здесь.

— Одна?

— Одна.

— Больше ты не будешь одна.

— Я и не была одна.

— Знаю, — сказал Клерфэ. — Я говорю, что люблю тебя, так, словно ты должна быть мне благодарна. Но я этого не думаю. Просто я болтаю глупости, потому что мне непривычно…

— Нет, ты не говоришь глупости…

— Каждый мужчина, если он не лжет женщине, говорит глупости.

— Иди, — сказала Лилиан, — откупорь бутылку «Дом Периньон». От хлеба и колбасы ты становишься слишком неуверенным в себе и глубокомысленным. Что ты нюхаешь? Чем я пахну?

— Чесноком, луной и ложью, которую я никак не могу распознать.

— Ну и слава богу. Давай опять вернемся на землю. Ведь так легко оторваться от нее.





* * *


Где-то пела канарейка. Клерфэ услышал ее во сне. Проснувшись, он огляделся вокруг. Секунду он не мог понять, где находится. Солнечные блики от белых облаков и реки плясали на потолке; комната казалась перевернутой; низ ее был верхом, а верх — низом. Потолок обрамляла светло-зеленая сатиновая оборка.

Дверь в ванную стояла открытой, а там было настежь распахнуто окно, так что Клерфэ мог видеть другое окно, в доме напротив, в котором висела клетка с канарейкой. В глубине за столом сидела женщина, с мощным бюстом и желтыми крашеными волосами; насколько Клерфэ мог разглядеть, перед ней стоял не завтрак, а обед и полбутылки бордо.

Клерфэ пошарил рукой и достал часы. Он не ошибся. Было уже двенадцать. Давно он не просыпался так поздно; внезапно Клерфэ почувствовал сильный голод. Он осторожно приоткрыл дверь. На пороге лежал сверток, в нем оказалось все, что он заказал накануне вечером. Портье сдержал обещание. Клерфэ вынул умывальные принадлежности, наполнил ванну водой, вымылся и оделся. Он покинул Лилиан поздно ночью. Она заснула рядом с ним, и он решил, что будет лучше, если он уйдет к себе в номер. Канарейка все еще пела. Толстая блондинка пила теперь кофе с яблочным пирогом. Клерфэ подошел к другому окну, которое выходило на набережную. На улице жизнь била ключом. Лотки букинистов стояли открытыми, а по реке, сверкая на солнце, плыл буксирный пароходик, на корме которого громко лаял шпиц. Клерфэ наклонился и увидел в соседнем окне Лилиан. Не замечая, что Клерфэ наблюдает за ней, она высунулась из окна и очень бережно и внимательно спускала вниз на бечевке плоскую корзинку. Как раз под ними, у двери кафе, расположился продавец устриц, рядом с ним стояли ящики. Эта процедура была ему, видимо, знакома. Когда корзинка спустилась, продавец выложил ее мокрыми водорослями и посмотрел наверх.

— Вам каких устриц, морен или белон? Белон сегодня лучше.

— Шесть штук белон, — ответила Лилиан.

— Двенадцать, — сказал Клерфэ.

Лилиан повернула голову и рассмеялась.

— А ты не хочешь позавтракать?

— Я хочу устриц. И бутылку легкого пуйи вместо апельсинового сока.

— Двенадцать? — спросил продавец.

— Восемнадцать, — ответила Лилиан, а потом, обращаясь к Клерфэ, добавила: — Иди сюда. И принеси вино.

Клерфэ взял в кафе бутылку пуйи и рюмки. Кроме того, он принес хлеб, масло и кусок пон л'эвека.

— И часто ты это проделываешь? — спросил он.

— Почти каждый день. Сегодня даже поужинаю таким образом осторожности ради. Ведь сегодня дядя Гастон дает обед в мою честь. Хочешь, он пригласит тебя?

— Нет.

— Хорошо. Это противоречило бы цели обеда: найти для меня богатого жениха. А может, ты богат?

— Я бываю богат всего на несколько недель. Если найдется достаточно богатый жених, ты выйдешь за него?

— Налей мне вина, — ответила она, — и не говори глупостей.