Жить! Моя трагедия на Нангапарбат
Часть 4 из 12 Информация о книге
Для доступа к библиотеке пройдите авторизацию
Я задыхаюсь в этой трещине. Ноги, на которые навалился Том, затекли, я почти их не чувствую. Я хочу выбраться отсюда. Укладываю Томека на рюкзак, поправляю капюшон на его голове, вокруг израненного лица. Поднимаюсь наверх, сажусь на снежный борт. Включаю коммуникатор и вижу новое сообщение от мужа. Его слова глубоко меня трогают. Еще есть сообщение от Анны, слова поддержки: «Томек выживет. Делай для него все, что можешь, я верю в него, в тебя, в вас обоих». И еще: «Все будет хорошо, Эли. Помощь и вертолеты будут». «Эли, все будет в порядке. Пожалуйста, помоги ему! У вас есть лекарства?» Я отвечаю: «Лекарства есть. Использовали дексам. И еще другое лекарство. Но было бы прекрасно, если бы завтра за ним прилетели». «Анна, я делаю для него все возможное. Мой друг организует помощь».
Снова Анна: «Спасибо. Мы тоже. Что я могу сделать?». И еще: «С Томеком все будет хорошо, не волнуйся. Он будет в порядке. Он выживет. Я верю в Тома, в тебя, в вас обоих».
«Спасибо, Анна. Я передам Тому твои слова».
Сообщения от Людовика о том, как идет подготовка:
«Вертолет между 10 и 11 часами. Спуститесь как можно ниже. Думаем о тебе. С любовью. Ешь, пей, двигайся».
«Пытаемся организовать помощь с земли + посольство, армия, вертолет. Ты не одна. Иди вниз».
Я лежу на снежном уступе ниже входа в трещину, прямо под Томеком. Ночь всем своим весом навалилась на гору. Я смотрю на небо, мысленно поднимаюсь к звездам, которые так притягивают меня. Холодно. Пронизывающий ветер хлещет по лицу, морозит щеки, даже мысли и чувства заледенели. Я больше не могу видеть лицо Томека, его обмороженный нос, кровь, текущую изо рта. Я должна побыть одна и подумать. Как ему помочь? В каком состоянии он будет через несколько часов? Очень сложно провести спасательную операцию на такой высоте, особенно учитывая, что нас тут двое. Одна я ничего не боюсь, но что если Том не сможет больше идти? Меня охватывает отчаяние.
Я слишком нервничаю и всю ночь не могу заснуть. Тревога и напряжение нарастают, мысли путаются. Ледяной ветер будто режет меня на куски. Осколки льда летят в лицо, повсюду снег.
Проходят минуты, часы. Я потеряла счет времени. Не понимаю, летит оно или плетется. Я зла на себя. Не понимаю, в каком порядке пришли сообщения Людовика, которые я перечитываю.
«Альпинисты с К2 прилетят на 1-м вертолете. На всякий случай. 2-й вертолет заберет вас. Пришли координаты». «Пытаемся организовать спасоперацию с земли + посольство, армия, вертолеты».
Я сухо отвечаю: «Супер. Дико мерзнем. Я на краю трещины. Рискую получить обморожение. Завтра отправлю тебе мои GPS-координаты». 5:30 утра. Выключаю коммуникатор.
Замечаю, что начинает рассветать. Тень Нангапарбат вырисовывается на пике Ганало. Горизонт розовеет, вершины сверкают на солнце, звезды бледнеют. Потрясающее зрелище. Восход пробуждает мое заледеневшее, онемевшее тело. Я хлопаю себя по бедрам, энергично растираю мышцы.
26 января 2018 года
Начинается новый день. Пока помощь не пришла, я должна позаботиться о Томеке. Ему холодно, он хочет пить. Я должна пойти в Четвертый лагерь и принести оттуда горелку, матрас, палатку, спальник. Я снова спускаюсь в трещину. Томек дремлет.
– Том, Анна думает о тебе. Все ее мысли с тобой. Она верит в тебя. Шлет тебе свою любовь, тепло и поддержку. Ты не один, Том, она с тобой, рядом. Людовик, Анна, Жан-Кристоф делают все возможное, чтобы вытащить нас отсюда.
Я рассказываю ему о том, что предпринимается для нашего спасения.
Но сообщения, которые я получила, очень расплывчаты. Трудно понять, как идет подготовка спасательной операции. В час ночи Людовик написал, что вертолеты вылетят в 10 или 11 часов утра. «Спустись как можно ниже», – добавил он. А через два часа написал, что помощь будет и с земли тоже, и опять сказал, что я должна спускаться. Около 5 часов утра он упомянул о спасателях с K2…
Я снова обращаюсь к Томеку:
– Я пойду в наш лагерь, принесу спальники, еду и горелку. Помощь будет. Анна любит тебя и думает о тебе.
Он коротко отвечает:
– Да.
Я спрашиваю, не слишком ли он замерз.
– Нет, – отвечает он.
Оставлять его одного рискованно, но я должна сходить за вещами, которые необходимы, чтобы защитить его, помочь ему.
Я вылезаю из трещины. Иду по бескрайнему плато Бажин, покрытому гигантскими двухкилометровыми трещинами, ищу Четвертый лагерь. Два дня назад, 24 января, когда мы его ставили, была метель, и я не смогла запомнить никаких ориентиров. Мы не отметили расположение лагеря, потому что планировали вернуться по своим следам. Пройдя несколько сотен метров, я резко оборачиваюсь. Трещина! Я не отметила трещину, в которой оставила Томека. Не воткнула палку у входа в нее! Как я могла сделать такую глупость? Я погрузилась в свои мысли и забыла об одном из главных правил. Я смотрю на пройденный мной отрезок пути. Вижу следы своих шипов на снегу, которые тянутся до того места, откуда я стартовала. Вижу веревку. Отлично, вот веревка, а трещина ниже, метрах в пяти. Я уверена, что вижу вход в нее, его ни с чем не спутать. Старательно запоминаю вид. Уф!
Иду дальше. Больше двух часов провожу в поисках, осматриваю каждую трещину, кидаюсь из стороны в сторону. Все напрасно. Я на той самой высоте, где был наш лагерь, но вокруг столько похожих входов, сотни таких же трещин, как та, в которой мы ночевали накануне. Почему мы не оставили ориентир! Я должна вернуться, Томек слишком долго один.
Я блуждаю по плато. Чувствую себя опустошенной, уничтоженной; в шоке от того, что произошло на вершине и после, подавленная состоянием Томека. Не могу забыть его ужасные руки и лицо. Мой горный инстинкт отключается, я не могу сосредоточиться. Обычно в горах моя голова работает как GPS-навигатор. Я всегда запоминаю пройденный маршрут и могу вернуться по следам. Этот механизм никогда не давал сбоев. Я не сбивалась с пути даже в тумане. Никогда. Но сегодня я не могу отключиться, сосредоточиться на поисках. Мои мысли все время возвращаются к Томеку.
Я где-то рядом с нашим Четвертым лагерем, но не могу его найти. Продолжаю искать, то поднимаясь выше, то спускаясь ниже, постоянно расширяя круги.
10:00. Сообщение от Людовика: «Ты в палатке? Как ты, как Томек? Может быть, нужно будет немного спуститься к вертолету».
В отчаянии и ярости на себя из-за того, что не могу найти лагерь, предпринимаю еще одну попытку. Я поднимусь на вершину гребня, на то место, куда мы пришли из Третьего лагеря. Так будет проще найти вход в трещину, где осталась наша палатка. Ориентируюсь на высоту Четвертого лагеря – на отметку 7300 метров, постоянно сверяясь с коммуникатором ИнРич. Так я прохожу примерно два километра по ледяному плато. Я говорю «плато», но оно совсем не ровное. Его наклон на этой высоте примерно 30 градусов. Когда до входа в очередную трещину остается метров пятьдесят, я снова и снова говорю себе: вот оно! Но это только иллюзии, и на смену им каждый раз приходит разочарование. Однако на этот раз я уверена: форма трещины, окрестности – все как было там! И вот я у входа, но он завален. Это не наша трещина! В этот момент Людовик просит обновить мои GPS-координаты, чтобы передать их спасателям. 7386 метров. Я выполняю его просьбу.
Я ругаю себя. Это единственный лагерь на всем маршруте, который находится в трещине. Единственный! В нем мы смогли провести ночь не в таких ужасных условиях, естественное укрытие защищало нас от ветра и холода. Я хожу по кругу, нервничаю, просто схожу с ума. Задыхаюсь от усилий.
Нужно вернуться туда, где я оставила Томека. Я слишком надолго бросила его одного. По дороге я обмениваюсь сообщениями с Людовиком и Жан-Кристофом.
Я возвращаюсь к трещине, где лежит Томек. Обновляю информацию о нашем местоположении, чтобы Людовик точно знал, где находится наше временное убежище: мы на высоте 7282 метров.
Снова спускаюсь к Томеку. Он говорит, что ему холодно. Кровотечение не остановилось. Его лицо изменилось, потрескавшаяся кожа промерзла, глаза остекленели. Он не похож на себя. Я вижу, что у него нет одной рукавицы, и он обернул руку каким-то куском прозрачного пластика. Не понимаю, что тут произошло и что он пытался сделать. Рука сжата в кулак, пальцы побелели. На другой руке рукавица, которую я ему дала, осталась. На бороде кровь, и на одежде тоже.
12:17. Я отправляю сообщение: «Томек в ужасном состоянии. Не может идти. Палатку не нашли, нужна срочная эвакуация».
И еще одно, в 12:44: «Ветер поднимается. У Томека сильное кровотечение + обморожение. Скоро начнется заражение. Высота 7273 м».
Достаю из рюкзака последнюю пару сменных перчаток. Натягиваю перчатку на голую руку Тома. Кусок пластика оставляю. Рука у него холодная и твердая. К счастью, мои перчатки большого размера, мне удается натянуть перчатку, не разжимая его окостеневшую руку. Где вторая рукавица? Но я не хочу приставать к нему с вопросами.
Ему слишком холодно. Я должна вытащить его на солнце. Я собираюсь обрезать одну из веревок, которая висит прямо над нами. Но это трудно и занимает много времени. Я думаю о ночи, которую мы пережили. Восхождение на вершину. Бесконечный спуск в темноте, одна катастрофа за другой. Я пытаюсь решить свалившиеся нас проблемы, как математическое уравнение:
1. Я знаю, что вертолеты вылетели, но не знаю, когда они доберутся до нас.
2. Я знаю, что мы больше не одни. Жан-Кристоф, Людовик, Анна делают все, что только могут. Но я не знаю, какие трудности им приходится преодолевать.
3. Я знаю, что Людовик регулирует работу группы, которую собрал, и держит связь между Нангапарбат и Европой.
4. Какие у меня варианты? Начать спуск по маршруту Кинсхофера, которым на Нангапарбат обычно поднимаются. Это неизвестный и трудный маршрут, но без трещин, через которые нужно перебираться. Так я смогу дойти до Третьего лагеря. Дальше идти по голому льду одной, без поддержки, опасно. Еще я могу свернуть в сторону Диамирского ледника – это новый маршрут, который мы открыли 23 и 24 января. Это знакомый участок, по нему можно пройти в одиночку, но там много трещин и ненадежных ледяных мостов. Тут уйдет больше времени, чтобы спуститься до требуемой отметки, но если я пойду этим путем, у меня снова появится возможность найти Четвертый лагерь и все, что нужно Томеку, пока не придет помощь. И последний вариант: остаться с Томеком, заботиться о нем и поддерживать…
Я беспомощна. Я в ужасе. Теперь нам приходится разом расплачиваться за все незначительные решения и маленькие ошибки, которые, накопившись, привели к катастрофе. Есть ли еще надежда, что произойдет чудо? Действовать и надеяться – теперь это означает жить. Я думаю о Жан-Кристофе. Я обязана найти решение, придумать, как нам с Томеком вырваться отсюда, как покинуть гору, которая стала враждебной, суровой, холодной. Мы оба выберемся отсюда! Его заберут отсюда, завтра это останется всего лишь плохим воспоминанием. Я молюсь, чтобы помощь пришла как можно раньше, Том не может больше ждать. По крайней мере, погода хорошая, вертолетам ничто не помешает. А я? Что я должна делать? Могу ли я оставить его на несколько часов? Должна ли спускаться одна? Или лучше остаться и ждать вместе с ним? Не могу его бросить. Я разрываюсь, не знаю, что выбрать. Мое положение не безнадежно, и я не понимаю, почему Людовик говорит, что я должна спускаться одна!
Нарди, благодаря своему знанию Нангапарбат и множеству знакомых в Италии и Пакистане, сыграл главную роль в спасательной операции. В ней участвовало более тридцати человек, которые создали группу в WhatsApp, и семьдесят пять часов без перерыва провели перед экранами, звонили, собирали информацию, принимали решения, занимались организацией, вели переговоры, объясняли, как лучше поступить. Людовик, оставаясь во Франции, в Гапе, координировал их действия.
В феврале прошлого года на салоне ISPO[7] в Мюнхене я встретила одного итальянца, который сказал: «Мне так жаль, Эли. Я был одним из тех, кто приложил столько усилий, чтобы ты спустилась и была сегодня здесь. Я знаю, чем это закончилось для тебя, но мы должны были спасти тебя, убедить, что ты должна спуститься с этой горы».
Я спускаюсь в расщелину. Том совсем закоченел. Я осторожно растираю его бедра и спину. Боюсь сделать ему больно. Я привязываю его к концу веревки, которую смогла наконец отрубить краем своего ледоруба. Я поднимаю Тома выше, перекидываю веревку через вбитый в снег ледоруб, чтобы облегчить подъем, но снег недостаточно плотный, чтобы молоток держался и не соскальзывал. Нужно вырыть углубление, положить туда молоток плашмя, обвязать его петлей. Так получится надежная точка опоры. Я цепляю карабин к петле, пропускаю сквозь него веревку. Получается подобие лебедки с петлей для подъема грузов. Привязываю Томека к петле, чтобы начать вытаскивать его. Он не может подняться на ноги, стоит на коленях. Я попыталась распределить вес Томека, прежде чем поднимать его, но мне все равно еще очень тяжело. Я тяну изо всех сил, но у меня ничего не выходит. Нужно установить на веревке какой-то стопор. И вдруг я чувствую, что на одном из участков натяжение веревки немного ослабло. Том помогает мне! Он смог разгрузить веревку, упираясь коленями в ступеньки, которые я вырыла. Не знаю, сколько прошло – час, два? я потеряла счет времени – но мне удается вытащить Тома из расщелины. Я опускаю его на бок на освещенный солнцем заснеженный склон.
Помогаю ему принять удобное положение, поддерживаю его голову, чтобы ему легче было дышать, кладу ее себе на колени. Голос Томека тоже изменился, он стал хриплым, страшным – таким же, как в 2015 году, когда он сорвался в трещину. Он звучит так, будто доносится из другого мира. Томек хочет пить, мучительно пытается проглотить слюну. Воды у меня нет. Уже сутки прошли с тех пор, как мы допили все из своих бутылок – еще когда были у вершины. Я кладу Томеку в рот немного снега. Снег тает, но вода стекает с губ. Я снова кладу снег ему в рот. Все повторяется, и я прекращаю. Том не может глотать. Солнце становится ярким, излучение очень сильное, я загораживаю собой покрытое ссадинами лицо Тома. Я стою на коленях, положив руку ему на плечо.
Я говорю с ним. Пытаюсь поддержать, говорю о чем-то еще, кроме спасательной операции.
– Томек, ты поднялся на вершину Нангапарбат, это ведь была цель всей твоей жизни. Ты сможешь написать книгу, мы все тебе поможем. Анна поможет, и я тоже.
– Да.
В этом году мы много раз говорили об этой книге. Я должна была помочь ему написать главы, посвященные нашей с ним истории. Мы пообещали друг другу, что сделаем это. Он даже придумал название: «Czapkins Life», «Кепкина жизнь». «Czapkins» по-польски значит «кепка», такое у Томека было прозвище. Он всегда, в любую погоду носил кепку. «Life» – не одна жизнь, а все, которые он уже прожил. Маленький мальчик, живущий в лесу с бабушкой. Несчастный подросток в городе, среди бетона и асфальта. Взрослый, ставший наркоманом. Он прошел курс реабилитации в Польше, в центре Монар. Потом снова вернулся к наркотикам, и у него едва не случился передоз. После очередного курса реабилитации он вышел из клиники и во время путешествия в Индию открыл для себя Гималаи, начал ходить под парусом и женился на Джоанне, у них родилось двое детей – Макс и Тоня. Вместе с Мареком Клоновски Томек увлекся скалолазанием, и вскоре это стало для него больше, чем хобби. В 2008 году они вместе с Мареком почти за сорок дней покорили все самые большие ледники мира между Юконом и Аляской, совершили восхождение на гору Логан (5959 метров), самую высокую точку Канады. Затем в 2009 году он в одиночку поднялся на Хан-Тенгри (7010 метров) в горах Тянь-Шаня в Казахстане. Он уехал работать в Ирландию, вернулся в Польшу, встретил Анну. У них родилась дочь Зоя. Втроем они переехали в Ирландию. В 2010 году Томек открыл для себя Нангапарбат и его покровительницу, Богиню, которые стали особым предметом его духовных поисков. В декабре, перед самым вылетом в Исламабад, в интервью одному польскому изданию он признался: «Эта гора никогда не оставит меня в покое». Итальянскому журналисту он сказал, что, проведя на Нангапарбат шесть зим подряд, уже чувствует там себя как дома. Еще он говорил о странной связи, которая возникла между ним и этой горой, о желании довести этот проект до конца, о духовном росте, который для него важнее любых рекордов.
Я злюсь на собственное бессилие. Я говорю с ним, успокаиваю, но в душе чувствую пустоту. Жду новостей от Людовика. Предложение спускаться одной мне не подходит. Я не могу его принять. Между Томеком и мной очень сильная, живая связь. С первой же встречи на Нангапарбат между нами возникло необъяснимое притяжение. Может быть, противоположности притягиваются? Мы с ним совершенно не похожи. У нас разные физические данные, разное отношение к жизни. Как и ему, мне нравится подниматься на большую высоту, я люблю проникаться духом этих мест, но я не чувствую с Нангапарбат того единения, которое Том испытывает с покровительницей горы, Богиней. Том аутсайдер, он восхищается покорявшим Гималаи польским альпинистом Ежи Кукучкой. В горы он отправляется с рюкзаком, набитым мечтами, а не вещами, имея в активе стальные нервы, а не интенсивную физическую подготовку и соблюдение ограничений, необходимых любому спортсмену. Его дух свободен, меня восхищают духовные искания, которые приводят его на Нангапарбат. Я не всегда понимаю, что он делает. Моменты воодушевления сменяются периодами, когда он проваливается в бездну депрессии. Отказывается участвовать в восхождении, потом снова с головой ныряет в проект. Это что-то вроде настоящей зависимости. Как будто Нангапарбат для него отдушина, свобода, и в то же время тюрьма!
По физическим параметрам мы полная противоположность друг другу. Томек гораздо тяжелее, шире в кости – вес 80–85 килограммов, рост 1,70 метров. Он удивительно крепок и вынослив, у него большой запас сил. Я гораздо меньше: рост 1,56 метров, в начале экспедиции вес 48 килограммов, а в конце он часто снижается до 40 килограммов. Мой организм быстро сжигает лишний вес, который я стараюсь набрать перед экспедицией.
В горах Томек ест мало, целую неделю может провести в медитации когда почти ничего не ест, а вот я не могу отказывать себе в еде. Я ем за двоих! Чем выше мы поднимаемся, тем больше я ем. Еда успокаивает меня, это один из показателей, за которыми я слежу. Если я не очень хочу есть, это может означать, что акклиматизация проходит не очень гладко.
Кажется, Томеку никогда не бывает холодно, он редко надевает шапку и перчатки. А мне приходится надевать много одежды, слой за слоем. Я мерзлячка и гораздо более требовательна к одежде, люблю комфорт.
Томеку нравится идти не спеша, то ускоряясь, то замедляясь. Я же люблю скорость и могу долго идти в быстром темпе. Перед экспедицией Томек очень мало тренируется. «Зачем бегать, пока в глазах не потемнеет?» – часто говорит он мне, смеясь. Еще он курит, и ему это нравится. В этом году он впервые прислушался ко мне: в Ирландии, по вечерам после работы, он тренировался и, самое главное, бросил курить.
Я, напротив, ничего или почти ничего не оставляю на волю случая. Готовлюсь, все просчитываю, тренируюсь, как профессиональный спортсмен, разрабатываю протоколы безопасности.
А еще мы очень по-разному относимся к безопасности во время экспедиции. Томек полагается на помощь Богини. А мне необходимо все рассчитать, изучить маршрут, во всех подробностях представить себе, что и как будет, хотя, начав восхождение, я во многом доверяю своей интуиции. Я чувствую, где находится главный отрезок маршрута, как пройти сквозь туман или ледяной лабиринт. Я представляю себе и запоминаю детали рельефа, очертания ландшафта и могу вернуться по пройденному маршруту и ночью, и в тумане.
В нашей связке я чаще иду первой. Мне нравится искать проход, прикидывать, как идти дальше. Я никогда не теряюсь, и мне почти никогда не бывает страшно. Все потому, что я заранее изучила все варианты отступления на случай, если придется возвращаться, не добравшись до цели. Заранее рассчитала, сколько дней мы можем провести наверху, сколько понадобится времени, чтобы достичь вершины и спуститься вниз, и все это с поправкой на ветер.
Том никогда не интересуется прогнозом погоды, он вообще не переживает по этому поводу. Он уверен, что Богиня присмотрит за ним. Том движется в ритме горы – так он говорит. Я же, наоборот, всегда узнаю, что сулят метеосводки, чтобы знать, к чему готовиться. Том знает, что может провести несколько дней на высоте, дожидаясь, когда погода успокоится и можно будет идти дальше. Он медитирует, обращается к ресурсам, таящимся в глубине его души. Том уверен, что готов к встрече с метелью, сможет забиться в ледяную пещеру и сидеть там, пока не наступит затишье, – он так уже не раз делал. А мне просто необходима ежедневная метеосводка, которую присылают Жан-Кристоф или Людовик. Иначе я не буду чувствовать себя спокойно. Мысль о том, что из-за плохой погоды или из-за обрушившегося серака[8] можно застрять на высоте более 6000 метров, пугает. Непредвиденная остановка на гребне, на большой высоте, также означает напрасный риск и трату сил. Я всегда стараюсь беречь энергию, расходовать ее как можно экономнее, на случай, если погода вмешается в наши планы.
Еще одно различие между мной с Томом – отношение к близким во время экспедиции. Я каждый день сообщаю новости Жан-Кристофу. Мы так решили еще до моего отъезда, и я строго придерживаюсь договоренности – ради нас обоих. Для этого я взяла с собой спутниковый телефон «Турайя» (его пришлось оставить в базовом лагере) и коммуникатор «ИнРич» с GPS-навигатором. И то и другое стоит не так уж дорого. Зато, отправляясь в экспедицию, я намеренно лишаю себя доступа в интернет, отрезаю себя от внешнего мира. Современный мир слишком зависим от онлайн-общения, и я постоянно чувствую пресыщение от поступающей информации. Мне нравится отключаться от новостей, от бешеного ритма, в котором живет весь остальной мир, и все внимание отдавать горе.
У Тома на этот раз вообще не было никаких средств коммуникации. «Турайя», которой он пользовался во время экспедиции 2016 года, сломалась, и он не стал ее чинить. Своей жене Анне он ничего о себе не сообщал; говорил, что не видит в этом никакой проблемы. Я много раз говорила с Томом об этом, спрашивала, почему он оставляет Анну в полном неведении о том, что с ним. Том отвечал, что бережет ее – не «грузит» мыслями, которые посещают его во время восхождения, и это одно из проявлений его любви к ней. Я была с ним не согласна. Если бы я не сообщала мужу, как у меня дела, я бы заставила его волноваться – не зная, что со мной, он бы воображал бог знает что. К счастью, Анна поддерживала связь с Жан-Кристофом, и он рассказывал ей полученные от меня новости.
Томек придавал большое значение легенде о Богине. Совершая одно восхождение за другим, он считал, что вступил в общение с божеством, обитающим на Нангапарбат. Если он в чем-нибудь сомневался, то говорил: «Я поговорю с Богиней» и уединялся. Возвращаясь, он говорил: «Сделаем так» или «Пойдем туда».
«Это божество, которое или принимает тебя, или отталкивает. Если ты увидишь ее лик во сне, значит, ты погибнешь на этой горе». Так говорят те, кто живет в долинах, окружающих Нангапарбат. Когда Томек рассказал мне об этом, я подумала: «Еще одна древняя легенда». Но Том в это верил, утверждал, что Богиня говорит с ним в его снах, направляет его.
В 2015 году он был один на южном склоне Нангапарбат. Он сидел за большим камнем и вдруг услышал голос с другой его стороны. Голос произнес: «Я хочу тебя, хочу тебя!», а потом часть склона обрушилась, осыпав его осколками камня и льда. В том же году, провалившись в трещину, он услышал разговор мужчины и женщины: «Что ты делаешь? – Не волнуйся, он крепкий, выживет!» И Томек действительно выжил, упав с 45 метров. В 2016 году мы вместе наткнулись на серак, который мог обрушиться в любой момент. Я выбивалась из сил, отчаянно работая айсбайлем на сложном ледяном участке, задыхалась, пытаясь пробить себе путь. И мне почти это удалось, но на последних метрах лед оказался слишком хрупким. Это лишало нас последней надежды. За нами, там, где мы прошли, откалывался ледяной клин. Нужно было решать, что делать. Том сказал: «Дай мне две минуты». Я подумала: «Ясно, звонок от Богини». Когда Том вернулся, он сказал:
– Эли, проход в трещине.
– Ладно, давай попытаемся. Выбора все равно нет.
Но в трещине действительно оказался проход! И Том записал эту победу на счет Богини, а я продолжала сомневаться.
Очень восприимчивый к индуистской культуре, которую он открыл для себя во время длительного пребывания в Индии, где работал волонтером в лепрозории, Томек с большим почтением относился к Богине. Его попытки взойти на Нангапарбат были больше похожи на духовные искания, чем на спорт. Он считал, что, отправляясь покорять вершину, приближается к тому, чтобы познать самого себя – избавляясь от всех привязанностей, отказываясь от комфорта, стремясь к полному погружению в настоящее, отринув прошлое и не думая о будущем дальше, чем на один шаг… Он был свободен как человек, у которого ничего нет. Он много думал о современном альпинизме в Гималаях и о том, куда он движется.
То, что я узнаю в горах, совершая восхождение вместе с Томеком, заставляет меня глубоко задуматься. Однажды в базовом лагере Том рассказал: «Когда пьешь, подумай о том, что молекулы, из которых состоит вода в твоем стакане, миллиард раз текли в ручьях и реках, тысячи раз достигали океана, испарялись, превращались в дождь и снег, их миллионы раз вдыхали, ими потели, плевались и мочились, они были частью растений и животных. Подумай о том, что эти молекулы всегда были и будут в той или иной форме, прежде чем вернутся к своему истоку, а сейчас они в твоем стакане, благодаря им продолжается твоя жизнь. Если видеть это, если действовать осознанно, когда пьешь или ешь, то можно избежать власти материального мира».
Мне это казалось чем-то сродни медитации, и место, где мы находились, было проникнуто поэзией. Но, возможно, я ошибалась. Том шел навстречу Богине, приближаясь к тайне, о которой знал его разум и которую чувствовало его сердце.
Впервые услышав от Тома о Богине Нангапарбат, я мысленно улыбнулась. Я тоже верю – в Бога. На горе обитает некое божество? Это казалось странным, но мне нравится слушать истории, они открывают новые горизонты для моего воображения. Богиня прочно заняла свое место в наших разговорах в базовом лагере, в беседах с друзьями. Я уверена, что эта легенда рождена страхом, так же, как и истории о лох-несском чудовище или снежном человеке. Все дело в том, что Томека привлекало все загадочное!
Как ни странно, несмотря на все различия между нами, на разный подход к восхождению и разные методы, Том был для меня идеальным напарником. Мы почти никогда не ссорились, мне нравилось говорить с ним, петь, мечтать… И он был выносливым, что и требовалось для восхождения на Нангапарбат. Его спокойствие и сила успокаивают, вселяют уверенность. Я доверяю Тому и, возможно, даже иногда его всесильной Богине! Мне нравится его подвижное лицо, нравится, как он корчит рожи. Со мной он всегда мягкий, расслабленный, веселый, чувствительный. От жизни внизу его тошнит; ему (и мне тоже) кажется, что в горах жизнь замирает, время здесь останавливается. Нам удается забыть о его беге, вспомнить о главном, о самых простых вещах. Удается даже остановить секундную стрелку, которая постоянно бежит по кругу у нас в голове, и добиться внутренней тишины. И Тома, и меня гора вдохновляет.
Мы можем болтать без остановки, и нам не становится скучно. Том много раз говорил: «С тобой я могу говорить часами, а с другими мне говорить не о чем». Иногда мы уплываем от разговоров, в которых слишком много слов, к безмолвию, и тогда слова не нужны. Когда мы молча идем вверх, кажется, что наши мысли в полной гармонии. Но в базовом лагере или в палатке мы трещим без умолку. У Тома очень щедрая душа, в Диамирской долине к нему тянутся и взрослые, и дети. Он делится снаряжением, одеждой, обувью, пока у него самого почти ничего не остается. В 2015 году он отдал свою обувь Альтафу, полицейскому, который приехал в базовый лагерь. Сам Том хромал после падения в расщелину. А на следующую ночь выпал снег, и на следующую ночь его и так пострадавшие ноги закоченели.
Снова Анна: «Спасибо. Мы тоже. Что я могу сделать?». И еще: «С Томеком все будет хорошо, не волнуйся. Он будет в порядке. Он выживет. Я верю в Тома, в тебя, в вас обоих».
«Спасибо, Анна. Я передам Тому твои слова».
Сообщения от Людовика о том, как идет подготовка:
«Вертолет между 10 и 11 часами. Спуститесь как можно ниже. Думаем о тебе. С любовью. Ешь, пей, двигайся».
«Пытаемся организовать помощь с земли + посольство, армия, вертолет. Ты не одна. Иди вниз».
Я лежу на снежном уступе ниже входа в трещину, прямо под Томеком. Ночь всем своим весом навалилась на гору. Я смотрю на небо, мысленно поднимаюсь к звездам, которые так притягивают меня. Холодно. Пронизывающий ветер хлещет по лицу, морозит щеки, даже мысли и чувства заледенели. Я больше не могу видеть лицо Томека, его обмороженный нос, кровь, текущую изо рта. Я должна побыть одна и подумать. Как ему помочь? В каком состоянии он будет через несколько часов? Очень сложно провести спасательную операцию на такой высоте, особенно учитывая, что нас тут двое. Одна я ничего не боюсь, но что если Том не сможет больше идти? Меня охватывает отчаяние.
Я слишком нервничаю и всю ночь не могу заснуть. Тревога и напряжение нарастают, мысли путаются. Ледяной ветер будто режет меня на куски. Осколки льда летят в лицо, повсюду снег.
Проходят минуты, часы. Я потеряла счет времени. Не понимаю, летит оно или плетется. Я зла на себя. Не понимаю, в каком порядке пришли сообщения Людовика, которые я перечитываю.
«Альпинисты с К2 прилетят на 1-м вертолете. На всякий случай. 2-й вертолет заберет вас. Пришли координаты». «Пытаемся организовать спасоперацию с земли + посольство, армия, вертолеты».
Я сухо отвечаю: «Супер. Дико мерзнем. Я на краю трещины. Рискую получить обморожение. Завтра отправлю тебе мои GPS-координаты». 5:30 утра. Выключаю коммуникатор.
Замечаю, что начинает рассветать. Тень Нангапарбат вырисовывается на пике Ганало. Горизонт розовеет, вершины сверкают на солнце, звезды бледнеют. Потрясающее зрелище. Восход пробуждает мое заледеневшее, онемевшее тело. Я хлопаю себя по бедрам, энергично растираю мышцы.
26 января 2018 года
Начинается новый день. Пока помощь не пришла, я должна позаботиться о Томеке. Ему холодно, он хочет пить. Я должна пойти в Четвертый лагерь и принести оттуда горелку, матрас, палатку, спальник. Я снова спускаюсь в трещину. Томек дремлет.
– Том, Анна думает о тебе. Все ее мысли с тобой. Она верит в тебя. Шлет тебе свою любовь, тепло и поддержку. Ты не один, Том, она с тобой, рядом. Людовик, Анна, Жан-Кристоф делают все возможное, чтобы вытащить нас отсюда.
Я рассказываю ему о том, что предпринимается для нашего спасения.
Но сообщения, которые я получила, очень расплывчаты. Трудно понять, как идет подготовка спасательной операции. В час ночи Людовик написал, что вертолеты вылетят в 10 или 11 часов утра. «Спустись как можно ниже», – добавил он. А через два часа написал, что помощь будет и с земли тоже, и опять сказал, что я должна спускаться. Около 5 часов утра он упомянул о спасателях с K2…
Я снова обращаюсь к Томеку:
– Я пойду в наш лагерь, принесу спальники, еду и горелку. Помощь будет. Анна любит тебя и думает о тебе.
Он коротко отвечает:
– Да.
Я спрашиваю, не слишком ли он замерз.
– Нет, – отвечает он.
Оставлять его одного рискованно, но я должна сходить за вещами, которые необходимы, чтобы защитить его, помочь ему.
Я вылезаю из трещины. Иду по бескрайнему плато Бажин, покрытому гигантскими двухкилометровыми трещинами, ищу Четвертый лагерь. Два дня назад, 24 января, когда мы его ставили, была метель, и я не смогла запомнить никаких ориентиров. Мы не отметили расположение лагеря, потому что планировали вернуться по своим следам. Пройдя несколько сотен метров, я резко оборачиваюсь. Трещина! Я не отметила трещину, в которой оставила Томека. Не воткнула палку у входа в нее! Как я могла сделать такую глупость? Я погрузилась в свои мысли и забыла об одном из главных правил. Я смотрю на пройденный мной отрезок пути. Вижу следы своих шипов на снегу, которые тянутся до того места, откуда я стартовала. Вижу веревку. Отлично, вот веревка, а трещина ниже, метрах в пяти. Я уверена, что вижу вход в нее, его ни с чем не спутать. Старательно запоминаю вид. Уф!
Иду дальше. Больше двух часов провожу в поисках, осматриваю каждую трещину, кидаюсь из стороны в сторону. Все напрасно. Я на той самой высоте, где был наш лагерь, но вокруг столько похожих входов, сотни таких же трещин, как та, в которой мы ночевали накануне. Почему мы не оставили ориентир! Я должна вернуться, Томек слишком долго один.
Я блуждаю по плато. Чувствую себя опустошенной, уничтоженной; в шоке от того, что произошло на вершине и после, подавленная состоянием Томека. Не могу забыть его ужасные руки и лицо. Мой горный инстинкт отключается, я не могу сосредоточиться. Обычно в горах моя голова работает как GPS-навигатор. Я всегда запоминаю пройденный маршрут и могу вернуться по следам. Этот механизм никогда не давал сбоев. Я не сбивалась с пути даже в тумане. Никогда. Но сегодня я не могу отключиться, сосредоточиться на поисках. Мои мысли все время возвращаются к Томеку.
Я где-то рядом с нашим Четвертым лагерем, но не могу его найти. Продолжаю искать, то поднимаясь выше, то спускаясь ниже, постоянно расширяя круги.
10:00. Сообщение от Людовика: «Ты в палатке? Как ты, как Томек? Может быть, нужно будет немного спуститься к вертолету».
В отчаянии и ярости на себя из-за того, что не могу найти лагерь, предпринимаю еще одну попытку. Я поднимусь на вершину гребня, на то место, куда мы пришли из Третьего лагеря. Так будет проще найти вход в трещину, где осталась наша палатка. Ориентируюсь на высоту Четвертого лагеря – на отметку 7300 метров, постоянно сверяясь с коммуникатором ИнРич. Так я прохожу примерно два километра по ледяному плато. Я говорю «плато», но оно совсем не ровное. Его наклон на этой высоте примерно 30 градусов. Когда до входа в очередную трещину остается метров пятьдесят, я снова и снова говорю себе: вот оно! Но это только иллюзии, и на смену им каждый раз приходит разочарование. Однако на этот раз я уверена: форма трещины, окрестности – все как было там! И вот я у входа, но он завален. Это не наша трещина! В этот момент Людовик просит обновить мои GPS-координаты, чтобы передать их спасателям. 7386 метров. Я выполняю его просьбу.
Я ругаю себя. Это единственный лагерь на всем маршруте, который находится в трещине. Единственный! В нем мы смогли провести ночь не в таких ужасных условиях, естественное укрытие защищало нас от ветра и холода. Я хожу по кругу, нервничаю, просто схожу с ума. Задыхаюсь от усилий.
Нужно вернуться туда, где я оставила Томека. Я слишком надолго бросила его одного. По дороге я обмениваюсь сообщениями с Людовиком и Жан-Кристофом.
Я возвращаюсь к трещине, где лежит Томек. Обновляю информацию о нашем местоположении, чтобы Людовик точно знал, где находится наше временное убежище: мы на высоте 7282 метров.
Снова спускаюсь к Томеку. Он говорит, что ему холодно. Кровотечение не остановилось. Его лицо изменилось, потрескавшаяся кожа промерзла, глаза остекленели. Он не похож на себя. Я вижу, что у него нет одной рукавицы, и он обернул руку каким-то куском прозрачного пластика. Не понимаю, что тут произошло и что он пытался сделать. Рука сжата в кулак, пальцы побелели. На другой руке рукавица, которую я ему дала, осталась. На бороде кровь, и на одежде тоже.
12:17. Я отправляю сообщение: «Томек в ужасном состоянии. Не может идти. Палатку не нашли, нужна срочная эвакуация».
И еще одно, в 12:44: «Ветер поднимается. У Томека сильное кровотечение + обморожение. Скоро начнется заражение. Высота 7273 м».
Достаю из рюкзака последнюю пару сменных перчаток. Натягиваю перчатку на голую руку Тома. Кусок пластика оставляю. Рука у него холодная и твердая. К счастью, мои перчатки большого размера, мне удается натянуть перчатку, не разжимая его окостеневшую руку. Где вторая рукавица? Но я не хочу приставать к нему с вопросами.
Ему слишком холодно. Я должна вытащить его на солнце. Я собираюсь обрезать одну из веревок, которая висит прямо над нами. Но это трудно и занимает много времени. Я думаю о ночи, которую мы пережили. Восхождение на вершину. Бесконечный спуск в темноте, одна катастрофа за другой. Я пытаюсь решить свалившиеся нас проблемы, как математическое уравнение:
1. Я знаю, что вертолеты вылетели, но не знаю, когда они доберутся до нас.
2. Я знаю, что мы больше не одни. Жан-Кристоф, Людовик, Анна делают все, что только могут. Но я не знаю, какие трудности им приходится преодолевать.
3. Я знаю, что Людовик регулирует работу группы, которую собрал, и держит связь между Нангапарбат и Европой.
4. Какие у меня варианты? Начать спуск по маршруту Кинсхофера, которым на Нангапарбат обычно поднимаются. Это неизвестный и трудный маршрут, но без трещин, через которые нужно перебираться. Так я смогу дойти до Третьего лагеря. Дальше идти по голому льду одной, без поддержки, опасно. Еще я могу свернуть в сторону Диамирского ледника – это новый маршрут, который мы открыли 23 и 24 января. Это знакомый участок, по нему можно пройти в одиночку, но там много трещин и ненадежных ледяных мостов. Тут уйдет больше времени, чтобы спуститься до требуемой отметки, но если я пойду этим путем, у меня снова появится возможность найти Четвертый лагерь и все, что нужно Томеку, пока не придет помощь. И последний вариант: остаться с Томеком, заботиться о нем и поддерживать…
Я беспомощна. Я в ужасе. Теперь нам приходится разом расплачиваться за все незначительные решения и маленькие ошибки, которые, накопившись, привели к катастрофе. Есть ли еще надежда, что произойдет чудо? Действовать и надеяться – теперь это означает жить. Я думаю о Жан-Кристофе. Я обязана найти решение, придумать, как нам с Томеком вырваться отсюда, как покинуть гору, которая стала враждебной, суровой, холодной. Мы оба выберемся отсюда! Его заберут отсюда, завтра это останется всего лишь плохим воспоминанием. Я молюсь, чтобы помощь пришла как можно раньше, Том не может больше ждать. По крайней мере, погода хорошая, вертолетам ничто не помешает. А я? Что я должна делать? Могу ли я оставить его на несколько часов? Должна ли спускаться одна? Или лучше остаться и ждать вместе с ним? Не могу его бросить. Я разрываюсь, не знаю, что выбрать. Мое положение не безнадежно, и я не понимаю, почему Людовик говорит, что я должна спускаться одна!
Нарди, благодаря своему знанию Нангапарбат и множеству знакомых в Италии и Пакистане, сыграл главную роль в спасательной операции. В ней участвовало более тридцати человек, которые создали группу в WhatsApp, и семьдесят пять часов без перерыва провели перед экранами, звонили, собирали информацию, принимали решения, занимались организацией, вели переговоры, объясняли, как лучше поступить. Людовик, оставаясь во Франции, в Гапе, координировал их действия.
В феврале прошлого года на салоне ISPO[7] в Мюнхене я встретила одного итальянца, который сказал: «Мне так жаль, Эли. Я был одним из тех, кто приложил столько усилий, чтобы ты спустилась и была сегодня здесь. Я знаю, чем это закончилось для тебя, но мы должны были спасти тебя, убедить, что ты должна спуститься с этой горы».
Я спускаюсь в расщелину. Том совсем закоченел. Я осторожно растираю его бедра и спину. Боюсь сделать ему больно. Я привязываю его к концу веревки, которую смогла наконец отрубить краем своего ледоруба. Я поднимаю Тома выше, перекидываю веревку через вбитый в снег ледоруб, чтобы облегчить подъем, но снег недостаточно плотный, чтобы молоток держался и не соскальзывал. Нужно вырыть углубление, положить туда молоток плашмя, обвязать его петлей. Так получится надежная точка опоры. Я цепляю карабин к петле, пропускаю сквозь него веревку. Получается подобие лебедки с петлей для подъема грузов. Привязываю Томека к петле, чтобы начать вытаскивать его. Он не может подняться на ноги, стоит на коленях. Я попыталась распределить вес Томека, прежде чем поднимать его, но мне все равно еще очень тяжело. Я тяну изо всех сил, но у меня ничего не выходит. Нужно установить на веревке какой-то стопор. И вдруг я чувствую, что на одном из участков натяжение веревки немного ослабло. Том помогает мне! Он смог разгрузить веревку, упираясь коленями в ступеньки, которые я вырыла. Не знаю, сколько прошло – час, два? я потеряла счет времени – но мне удается вытащить Тома из расщелины. Я опускаю его на бок на освещенный солнцем заснеженный склон.
Помогаю ему принять удобное положение, поддерживаю его голову, чтобы ему легче было дышать, кладу ее себе на колени. Голос Томека тоже изменился, он стал хриплым, страшным – таким же, как в 2015 году, когда он сорвался в трещину. Он звучит так, будто доносится из другого мира. Томек хочет пить, мучительно пытается проглотить слюну. Воды у меня нет. Уже сутки прошли с тех пор, как мы допили все из своих бутылок – еще когда были у вершины. Я кладу Томеку в рот немного снега. Снег тает, но вода стекает с губ. Я снова кладу снег ему в рот. Все повторяется, и я прекращаю. Том не может глотать. Солнце становится ярким, излучение очень сильное, я загораживаю собой покрытое ссадинами лицо Тома. Я стою на коленях, положив руку ему на плечо.
Я говорю с ним. Пытаюсь поддержать, говорю о чем-то еще, кроме спасательной операции.
– Томек, ты поднялся на вершину Нангапарбат, это ведь была цель всей твоей жизни. Ты сможешь написать книгу, мы все тебе поможем. Анна поможет, и я тоже.
– Да.
В этом году мы много раз говорили об этой книге. Я должна была помочь ему написать главы, посвященные нашей с ним истории. Мы пообещали друг другу, что сделаем это. Он даже придумал название: «Czapkins Life», «Кепкина жизнь». «Czapkins» по-польски значит «кепка», такое у Томека было прозвище. Он всегда, в любую погоду носил кепку. «Life» – не одна жизнь, а все, которые он уже прожил. Маленький мальчик, живущий в лесу с бабушкой. Несчастный подросток в городе, среди бетона и асфальта. Взрослый, ставший наркоманом. Он прошел курс реабилитации в Польше, в центре Монар. Потом снова вернулся к наркотикам, и у него едва не случился передоз. После очередного курса реабилитации он вышел из клиники и во время путешествия в Индию открыл для себя Гималаи, начал ходить под парусом и женился на Джоанне, у них родилось двое детей – Макс и Тоня. Вместе с Мареком Клоновски Томек увлекся скалолазанием, и вскоре это стало для него больше, чем хобби. В 2008 году они вместе с Мареком почти за сорок дней покорили все самые большие ледники мира между Юконом и Аляской, совершили восхождение на гору Логан (5959 метров), самую высокую точку Канады. Затем в 2009 году он в одиночку поднялся на Хан-Тенгри (7010 метров) в горах Тянь-Шаня в Казахстане. Он уехал работать в Ирландию, вернулся в Польшу, встретил Анну. У них родилась дочь Зоя. Втроем они переехали в Ирландию. В 2010 году Томек открыл для себя Нангапарбат и его покровительницу, Богиню, которые стали особым предметом его духовных поисков. В декабре, перед самым вылетом в Исламабад, в интервью одному польскому изданию он признался: «Эта гора никогда не оставит меня в покое». Итальянскому журналисту он сказал, что, проведя на Нангапарбат шесть зим подряд, уже чувствует там себя как дома. Еще он говорил о странной связи, которая возникла между ним и этой горой, о желании довести этот проект до конца, о духовном росте, который для него важнее любых рекордов.
Я злюсь на собственное бессилие. Я говорю с ним, успокаиваю, но в душе чувствую пустоту. Жду новостей от Людовика. Предложение спускаться одной мне не подходит. Я не могу его принять. Между Томеком и мной очень сильная, живая связь. С первой же встречи на Нангапарбат между нами возникло необъяснимое притяжение. Может быть, противоположности притягиваются? Мы с ним совершенно не похожи. У нас разные физические данные, разное отношение к жизни. Как и ему, мне нравится подниматься на большую высоту, я люблю проникаться духом этих мест, но я не чувствую с Нангапарбат того единения, которое Том испытывает с покровительницей горы, Богиней. Том аутсайдер, он восхищается покорявшим Гималаи польским альпинистом Ежи Кукучкой. В горы он отправляется с рюкзаком, набитым мечтами, а не вещами, имея в активе стальные нервы, а не интенсивную физическую подготовку и соблюдение ограничений, необходимых любому спортсмену. Его дух свободен, меня восхищают духовные искания, которые приводят его на Нангапарбат. Я не всегда понимаю, что он делает. Моменты воодушевления сменяются периодами, когда он проваливается в бездну депрессии. Отказывается участвовать в восхождении, потом снова с головой ныряет в проект. Это что-то вроде настоящей зависимости. Как будто Нангапарбат для него отдушина, свобода, и в то же время тюрьма!
По физическим параметрам мы полная противоположность друг другу. Томек гораздо тяжелее, шире в кости – вес 80–85 килограммов, рост 1,70 метров. Он удивительно крепок и вынослив, у него большой запас сил. Я гораздо меньше: рост 1,56 метров, в начале экспедиции вес 48 килограммов, а в конце он часто снижается до 40 килограммов. Мой организм быстро сжигает лишний вес, который я стараюсь набрать перед экспедицией.
В горах Томек ест мало, целую неделю может провести в медитации когда почти ничего не ест, а вот я не могу отказывать себе в еде. Я ем за двоих! Чем выше мы поднимаемся, тем больше я ем. Еда успокаивает меня, это один из показателей, за которыми я слежу. Если я не очень хочу есть, это может означать, что акклиматизация проходит не очень гладко.
Кажется, Томеку никогда не бывает холодно, он редко надевает шапку и перчатки. А мне приходится надевать много одежды, слой за слоем. Я мерзлячка и гораздо более требовательна к одежде, люблю комфорт.
Томеку нравится идти не спеша, то ускоряясь, то замедляясь. Я же люблю скорость и могу долго идти в быстром темпе. Перед экспедицией Томек очень мало тренируется. «Зачем бегать, пока в глазах не потемнеет?» – часто говорит он мне, смеясь. Еще он курит, и ему это нравится. В этом году он впервые прислушался ко мне: в Ирландии, по вечерам после работы, он тренировался и, самое главное, бросил курить.
Я, напротив, ничего или почти ничего не оставляю на волю случая. Готовлюсь, все просчитываю, тренируюсь, как профессиональный спортсмен, разрабатываю протоколы безопасности.
А еще мы очень по-разному относимся к безопасности во время экспедиции. Томек полагается на помощь Богини. А мне необходимо все рассчитать, изучить маршрут, во всех подробностях представить себе, что и как будет, хотя, начав восхождение, я во многом доверяю своей интуиции. Я чувствую, где находится главный отрезок маршрута, как пройти сквозь туман или ледяной лабиринт. Я представляю себе и запоминаю детали рельефа, очертания ландшафта и могу вернуться по пройденному маршруту и ночью, и в тумане.
В нашей связке я чаще иду первой. Мне нравится искать проход, прикидывать, как идти дальше. Я никогда не теряюсь, и мне почти никогда не бывает страшно. Все потому, что я заранее изучила все варианты отступления на случай, если придется возвращаться, не добравшись до цели. Заранее рассчитала, сколько дней мы можем провести наверху, сколько понадобится времени, чтобы достичь вершины и спуститься вниз, и все это с поправкой на ветер.
Том никогда не интересуется прогнозом погоды, он вообще не переживает по этому поводу. Он уверен, что Богиня присмотрит за ним. Том движется в ритме горы – так он говорит. Я же, наоборот, всегда узнаю, что сулят метеосводки, чтобы знать, к чему готовиться. Том знает, что может провести несколько дней на высоте, дожидаясь, когда погода успокоится и можно будет идти дальше. Он медитирует, обращается к ресурсам, таящимся в глубине его души. Том уверен, что готов к встрече с метелью, сможет забиться в ледяную пещеру и сидеть там, пока не наступит затишье, – он так уже не раз делал. А мне просто необходима ежедневная метеосводка, которую присылают Жан-Кристоф или Людовик. Иначе я не буду чувствовать себя спокойно. Мысль о том, что из-за плохой погоды или из-за обрушившегося серака[8] можно застрять на высоте более 6000 метров, пугает. Непредвиденная остановка на гребне, на большой высоте, также означает напрасный риск и трату сил. Я всегда стараюсь беречь энергию, расходовать ее как можно экономнее, на случай, если погода вмешается в наши планы.
Еще одно различие между мной с Томом – отношение к близким во время экспедиции. Я каждый день сообщаю новости Жан-Кристофу. Мы так решили еще до моего отъезда, и я строго придерживаюсь договоренности – ради нас обоих. Для этого я взяла с собой спутниковый телефон «Турайя» (его пришлось оставить в базовом лагере) и коммуникатор «ИнРич» с GPS-навигатором. И то и другое стоит не так уж дорого. Зато, отправляясь в экспедицию, я намеренно лишаю себя доступа в интернет, отрезаю себя от внешнего мира. Современный мир слишком зависим от онлайн-общения, и я постоянно чувствую пресыщение от поступающей информации. Мне нравится отключаться от новостей, от бешеного ритма, в котором живет весь остальной мир, и все внимание отдавать горе.
У Тома на этот раз вообще не было никаких средств коммуникации. «Турайя», которой он пользовался во время экспедиции 2016 года, сломалась, и он не стал ее чинить. Своей жене Анне он ничего о себе не сообщал; говорил, что не видит в этом никакой проблемы. Я много раз говорила с Томом об этом, спрашивала, почему он оставляет Анну в полном неведении о том, что с ним. Том отвечал, что бережет ее – не «грузит» мыслями, которые посещают его во время восхождения, и это одно из проявлений его любви к ней. Я была с ним не согласна. Если бы я не сообщала мужу, как у меня дела, я бы заставила его волноваться – не зная, что со мной, он бы воображал бог знает что. К счастью, Анна поддерживала связь с Жан-Кристофом, и он рассказывал ей полученные от меня новости.
Томек придавал большое значение легенде о Богине. Совершая одно восхождение за другим, он считал, что вступил в общение с божеством, обитающим на Нангапарбат. Если он в чем-нибудь сомневался, то говорил: «Я поговорю с Богиней» и уединялся. Возвращаясь, он говорил: «Сделаем так» или «Пойдем туда».
«Это божество, которое или принимает тебя, или отталкивает. Если ты увидишь ее лик во сне, значит, ты погибнешь на этой горе». Так говорят те, кто живет в долинах, окружающих Нангапарбат. Когда Томек рассказал мне об этом, я подумала: «Еще одна древняя легенда». Но Том в это верил, утверждал, что Богиня говорит с ним в его снах, направляет его.
В 2015 году он был один на южном склоне Нангапарбат. Он сидел за большим камнем и вдруг услышал голос с другой его стороны. Голос произнес: «Я хочу тебя, хочу тебя!», а потом часть склона обрушилась, осыпав его осколками камня и льда. В том же году, провалившись в трещину, он услышал разговор мужчины и женщины: «Что ты делаешь? – Не волнуйся, он крепкий, выживет!» И Томек действительно выжил, упав с 45 метров. В 2016 году мы вместе наткнулись на серак, который мог обрушиться в любой момент. Я выбивалась из сил, отчаянно работая айсбайлем на сложном ледяном участке, задыхалась, пытаясь пробить себе путь. И мне почти это удалось, но на последних метрах лед оказался слишком хрупким. Это лишало нас последней надежды. За нами, там, где мы прошли, откалывался ледяной клин. Нужно было решать, что делать. Том сказал: «Дай мне две минуты». Я подумала: «Ясно, звонок от Богини». Когда Том вернулся, он сказал:
– Эли, проход в трещине.
– Ладно, давай попытаемся. Выбора все равно нет.
Но в трещине действительно оказался проход! И Том записал эту победу на счет Богини, а я продолжала сомневаться.
Очень восприимчивый к индуистской культуре, которую он открыл для себя во время длительного пребывания в Индии, где работал волонтером в лепрозории, Томек с большим почтением относился к Богине. Его попытки взойти на Нангапарбат были больше похожи на духовные искания, чем на спорт. Он считал, что, отправляясь покорять вершину, приближается к тому, чтобы познать самого себя – избавляясь от всех привязанностей, отказываясь от комфорта, стремясь к полному погружению в настоящее, отринув прошлое и не думая о будущем дальше, чем на один шаг… Он был свободен как человек, у которого ничего нет. Он много думал о современном альпинизме в Гималаях и о том, куда он движется.
То, что я узнаю в горах, совершая восхождение вместе с Томеком, заставляет меня глубоко задуматься. Однажды в базовом лагере Том рассказал: «Когда пьешь, подумай о том, что молекулы, из которых состоит вода в твоем стакане, миллиард раз текли в ручьях и реках, тысячи раз достигали океана, испарялись, превращались в дождь и снег, их миллионы раз вдыхали, ими потели, плевались и мочились, они были частью растений и животных. Подумай о том, что эти молекулы всегда были и будут в той или иной форме, прежде чем вернутся к своему истоку, а сейчас они в твоем стакане, благодаря им продолжается твоя жизнь. Если видеть это, если действовать осознанно, когда пьешь или ешь, то можно избежать власти материального мира».
Мне это казалось чем-то сродни медитации, и место, где мы находились, было проникнуто поэзией. Но, возможно, я ошибалась. Том шел навстречу Богине, приближаясь к тайне, о которой знал его разум и которую чувствовало его сердце.
Впервые услышав от Тома о Богине Нангапарбат, я мысленно улыбнулась. Я тоже верю – в Бога. На горе обитает некое божество? Это казалось странным, но мне нравится слушать истории, они открывают новые горизонты для моего воображения. Богиня прочно заняла свое место в наших разговорах в базовом лагере, в беседах с друзьями. Я уверена, что эта легенда рождена страхом, так же, как и истории о лох-несском чудовище или снежном человеке. Все дело в том, что Томека привлекало все загадочное!
Как ни странно, несмотря на все различия между нами, на разный подход к восхождению и разные методы, Том был для меня идеальным напарником. Мы почти никогда не ссорились, мне нравилось говорить с ним, петь, мечтать… И он был выносливым, что и требовалось для восхождения на Нангапарбат. Его спокойствие и сила успокаивают, вселяют уверенность. Я доверяю Тому и, возможно, даже иногда его всесильной Богине! Мне нравится его подвижное лицо, нравится, как он корчит рожи. Со мной он всегда мягкий, расслабленный, веселый, чувствительный. От жизни внизу его тошнит; ему (и мне тоже) кажется, что в горах жизнь замирает, время здесь останавливается. Нам удается забыть о его беге, вспомнить о главном, о самых простых вещах. Удается даже остановить секундную стрелку, которая постоянно бежит по кругу у нас в голове, и добиться внутренней тишины. И Тома, и меня гора вдохновляет.
Мы можем болтать без остановки, и нам не становится скучно. Том много раз говорил: «С тобой я могу говорить часами, а с другими мне говорить не о чем». Иногда мы уплываем от разговоров, в которых слишком много слов, к безмолвию, и тогда слова не нужны. Когда мы молча идем вверх, кажется, что наши мысли в полной гармонии. Но в базовом лагере или в палатке мы трещим без умолку. У Тома очень щедрая душа, в Диамирской долине к нему тянутся и взрослые, и дети. Он делится снаряжением, одеждой, обувью, пока у него самого почти ничего не остается. В 2015 году он отдал свою обувь Альтафу, полицейскому, который приехал в базовый лагерь. Сам Том хромал после падения в расщелину. А на следующую ночь выпал снег, и на следующую ночь его и так пострадавшие ноги закоченели.