Жестокий бог
Часть 60 из 69 Информация о книге
Для доступа к библиотеке пройдите авторизацию
Позже я наткнулся на строчку Эдгара Аллана По, где нашел смысл всего этого: нет превосходной красоты без какой-то странности в пропорциях.
Это объясняло, почему мне следовало непременно поговорить с тобой, хотя это и было не в моем стиле – разговаривать с кем-то, когда встреча происходит совершенно спонтанно. Я приблизился к тебе, отбрасывая тень на твое лицо и загораживая солнце. Прекрасно помню тот момент, когда ты подняла глаза и уставилась на меня: как только ты поймала мой взгляд, я уже не мог отвести глаз от тебя.
Это нельзя было назвать приятным или волнующим чувством. Это было ужасно. Я дал тебе брауни, потому что мне нужно было что-то сделать. Но когда дело дошло до того, чтобы начать есть свою часть, я не смог этого сделать.
Я слишком нервничал, чтобы есть.
С того дня я вообще перестал есть на людях.
Меня всегда интересовало, где ты, встретимся ли мы снова, и, как бы безумно это ни звучало, мне постоянно казалось, что такая вероятность существовала.
Но мы так и не встречались.
До тех пор, пока это наконец-то не произошло.
Пока ты не появилась в выпускном классе моей школы.
Я бы солгал, если бы сказал, что меня не удивило то, что ты не переехала с Поппи и Эдгаром. Я воспринял это как личное оскорбление. Неужели я был недостаточно хорош? Был тебе неинтересен или даже противен?
Ты выглядела такой чистой, красивой, талантливой, ты пряталась ото всех в своем собственном богатом мире искусства, книг и музыки. Я же был уничтожен за много миль отсюда, в богатом пляжном городке. Я презирал ребенка внутри себя, который видел и чувствовал гораздо больше, чем был способен выдержать.
Часть меня хотела, чтобы наши миры столкнулись, чтобы я мог разрушить твой мир и разорвать его на куски, а другая хотела, чтобы мы никогда больше не видели друг друга.
А потом появилась ты.
Дерзкая, приводящая в бешенство и совершенно не поддающаяся моему контролю.
Ты доводила меня до исступления в то время, когда меня уже ничто не трогало.
Ты должна понять, Лен, что ненависть – это самая естественная движущая сила природы. Она бесконечна, постоянна и совершенна, она подпитывает людей гораздо лучше, чем любовь. Только подумай о количестве войн, которые начались из-за ненависти, и о количестве войн, которые начались из-за любви.
Одна.
В мировой истории существовала лишь одна война, начавшаяся с любви.
Это Троянская война из греческой мифологии.
Что возвращает нас прямо к началу.
Вот с такой логикой я имел дело, и, твою ж мать, это сработало.
Я ненавидел тебя, потому что был обязан что-то чувствовать к тебе, а о противоположности ненависти не могло быть и речи. Не в этой жизни. Влюбиться в девушку, которая ненавидела меня, которая думала, что я монстр, убивший медузу, и имела родственные связи с мужчиной, о котором я не желал вспоминать? Нет, спасибо. Одно твое лицо заставляло меня чувствовать себя беззащитным, поэтому пришлось проявить творческий подход. Чтобы выиграть в нашей войне.
Мы оставались незаконченным и очень личным делом друг для друга и всегда ходили по натянутому канату от ненависти до любви.
Но мы всегда были кем-то друг для друга, Лен.
Всегда будем.
Ты можешь двигаться дальше и выйти замуж за кого-то другого, родить ему детей и жить долго и счастливо, но ты никогда полностью не расстанешься со мной. И я оставлю этот маленький кусочек счастья и позволю себе насладиться им. Это моя половина пирожного. Мой единственный, идеальный летний момент на юге Франции, когда я впервые наблюдал за лицом девушки, которую буду любить вечно.
Потому что, Ленора Асталис, это любовь. Это всегда было любовью. Любовью со множеством маскарадных масок, извращенных поворотов судьбы и неприглядных уродливых истин.
Не знаю, куда я пойду дальше, но мне бы хотелось, чтобы ты была там.
Стажировка всегда принадлежала тебе.
Я шантажировал Гарри за то, что он сделал в той темной комнате. Поскольку у твоего отца был решающий голос, я убедил Гарри сказать ему, что дам что-нибудь взамен. Ты всегда являлась любимицей Альмы. Она выбрала тебя, но Гарри и Эдгар были большинством.
И поэтому мне кажется правильным, если ты согласишься выставить свою скульптуру в Тейт Модерн, поскольку стажировка должна была достаться именно тебе.
Твоя работа достойна и прекрасна, как и ты.
Хотел бы я быть достаточно сильным, чтобы не делать того, что необходимо.
Хотел бы я заполучить самую лучшую девушку на свете.
Потому что, Лен, она – это ты.
Ты и есть эта самая девушка.
Мое лучшее время.
Мое асимметричное, неидеальное, счастье.
Мое стихотворение Эдгара Аллана По.
Ты – мои Smiths и моя любимая книга фэнтези, мой брауни и летние каникулы на шикарном курорте. В моей жизни никогда не будет никого, похожего на тебя.
Именно поэтому ты заслуживаешь того, кто будет лучше, чем я.
С любовью, Вон.
Глава 28
Ленора
Недели перед выставкой были такими напряженными, что я иногда удивлялась, как это я не забывала дышать. На еду и сон я, конечно, наплевала.
Папа и Поппи все время поддерживали меня и находились рядом, отрываясь от своего собственного расписания. Словно видели огромную дыру, которую Вон оставил в моем сердце, когда собрал свои вещи и исчез. Никто из них не упоминал о нем. Его образ просто висел в воздухе, подвешенный на нитях жестокой надежды и трагической невозможности. Разбитое сердце имело особенный привкус, и он оказывался у меня во рту каждый раз, когда я пыталась выдавить улыбку.
Я работала на автомате, вносила последние штрихи в свою сборную скульптуру. Встречалась с кураторами, дизайнерами и координаторами выставок. Подписывала контракты, улыбалась перед камерами и рассказывала о своей работе людям, которые не скрывали собственного восхищения. У меня, так же как у Поупа и других подающих надежды молодых художников, брали интервью для журналов, местных газет и даже для Би-би-си.
Мы встречались с Поупом практически каждый день, он приходил в испачканной краской одежде и с выражением триумфа на лице.
Его творение было прекрасно.
По-настоящему прекрасно.
Мы ели шашлык, выпивали Айрн-Брю и обсуждали наши совместные планы на будущее. Участниками выставки объявили самых многообещающих молодых художников мира, и я была рада быть среди них. Но, сколько Поуп ни убеждал меня, что это место мое по праву, сомнение грызло меня каждый раз, когда я смотрела на свою работу.
Я не должна была участвовать в выставке.
Я стала заменой в последнюю минуту, второй в списке претендентов.
И это оказалась не единственная причина, по которой я постоянно чувствовала пустоту в душе.
Через три дня после того, как Вон разорвал мое сердце на куски своим письмом, пришло известие, что Гарри Фэрхерст покончил с собой в своем особняке в Сент-Олбансе.
Эту смерть встретили с холодным, тревожным молчанием все его коллеги, близкие друзья и поклонники. Незадолго до того, как тело профессора нашли в ванной, плавающим в луже собственной крови, несколько бывших и нынешних студентов в Подготовительной школе Карлайл осмелились выступить и обвинить его в сексуальном насилии.
Доминик Мейплз, нынешний выпускник, возглавил петицию против него.
Очевидно, плакаты, что я развесила повсюду, в сочетании с травмирующим опытом, связанным с моим дядей, подтолкнули Доминика к этому решению. Он объяснил в новостях, будто разглядел в этом нечто зловещее и освобождающее, когда наблюдал, как лицо Фэрхерста на бумаге гнулось, мялось и пачкалось краской почти до неузнаваемости. Это сделало его менее могущественным, менее человечным. Мне пришло в голову, что многие смертные были обременены ложным статусом бога и почти никто из них не пользовался этой божественной силой.
Вон Спенсер, например.
В то время как Поппи не верила растущему количеству улик против нашего дяди и настаивала на том, чтобы присутствовать на его скромных, семейных похоронах, мой отец, казалось, кипел от ярости и испытывал отвращение к своему кузену. Он наотрез отказался говорить о нем. Мы оба отказались от любых почестей и поминальных мероприятий, посвященных Фэрхерсту.
Отец не был дураком. Вероятно, он соединил все факты, ведущие к исчезновению Вона. Тем не менее папа никогда не ставил под сомнение так называемое самоубийство Гарри.
Но я знала.
Знала, что Гарри Фэрхерст не покончил с собой.
Чтобы решиться на подобное, нужно сначала почувствовать острое сожаление, вину или несчастье. Я выросла рядом с этим человеком. И никогда он ни о чем не беспокоился и не жалел, находясь под своей двуличной маской.
За неделю до выставки мою скульптуру вместе с картиной Поупа отправили в Тейт Модерн. Я собрала все свои вещи и в последний раз попрощалась с замком Карлайл. Вернула ключ миссис Хоторн, подарила цветы преподавателям, уничтожила свой студенческий билет и пропуск в кафетерий и выбросила форму. Осознание завершения этого этапа напугало меня до смерти. Я никогда больше не буду здесь жить. Возможно, я стану приезжать в гости, но нечасто, и уж точно не буду бродить по коридорам с такой уверенностью, как раньше. Однако у меня не было никакого желания возвращаться сюда, чтобы работать учителем. Эта мысль поразила меня. Я не хотела преподавать, я мечтала творить.
Папа отвез меня в наш дом в Хэмпстед-Хит, где я планировала остановиться, пока не найду себе работу. Как и многие художники, я не стала выбирать высшее образование. У меня были инструменты, которыми я пользовалась во время учебы в Подготовительной школе Карлайл, и я верила в собственные силы. Я хотела работать в галерее, возможно, пройти стажировку у какого-нибудь творческого и терпеливого наставника, если мне повезет.
Раньше у меня было столько планов, но сейчас появилось какое-то странное чувство – как будто пытаешься бежать под водой.
– Скажи мне три вещи: что-то хорошее, что-то плохое и то, чего ты с нетерпением ждешь, – попросил папа посреди дорожной пробки, барабаня пальцами по рулю своей винтажной AC Cobra. Я посмотрела в сторону, постучав по краю окна. Трудно было думать о чем-то, что не касалось Вона. Он проник во все мои мысли, не оставляя места для всего остального, на чем бы мне хотелось сосредоточиться.
– Что-то хорошее? Я с нетерпением жду завтрашнего дня. Что-то плохое? Боюсь завтрашнего дня. Чего я жду с нетерпением… – Я замолчала.
Чтобы Вон вернулся.
Но я знала, что это не произойдет. Он дал понять, что исчезнет после того, как убьет Гарри Фэрхерста, что, как только у него на руках окажется кровь, он не собирается пачкать ею меня или что-то еще в моей жизни. Он всегда был человеком слова. Мне следовало просто смириться с этим. Хотя он, конечно, сумасшедший, если думает, что я правда смогу провести жизнь с кем-то другим.
Это объясняло, почему мне следовало непременно поговорить с тобой, хотя это и было не в моем стиле – разговаривать с кем-то, когда встреча происходит совершенно спонтанно. Я приблизился к тебе, отбрасывая тень на твое лицо и загораживая солнце. Прекрасно помню тот момент, когда ты подняла глаза и уставилась на меня: как только ты поймала мой взгляд, я уже не мог отвести глаз от тебя.
Это нельзя было назвать приятным или волнующим чувством. Это было ужасно. Я дал тебе брауни, потому что мне нужно было что-то сделать. Но когда дело дошло до того, чтобы начать есть свою часть, я не смог этого сделать.
Я слишком нервничал, чтобы есть.
С того дня я вообще перестал есть на людях.
Меня всегда интересовало, где ты, встретимся ли мы снова, и, как бы безумно это ни звучало, мне постоянно казалось, что такая вероятность существовала.
Но мы так и не встречались.
До тех пор, пока это наконец-то не произошло.
Пока ты не появилась в выпускном классе моей школы.
Я бы солгал, если бы сказал, что меня не удивило то, что ты не переехала с Поппи и Эдгаром. Я воспринял это как личное оскорбление. Неужели я был недостаточно хорош? Был тебе неинтересен или даже противен?
Ты выглядела такой чистой, красивой, талантливой, ты пряталась ото всех в своем собственном богатом мире искусства, книг и музыки. Я же был уничтожен за много миль отсюда, в богатом пляжном городке. Я презирал ребенка внутри себя, который видел и чувствовал гораздо больше, чем был способен выдержать.
Часть меня хотела, чтобы наши миры столкнулись, чтобы я мог разрушить твой мир и разорвать его на куски, а другая хотела, чтобы мы никогда больше не видели друг друга.
А потом появилась ты.
Дерзкая, приводящая в бешенство и совершенно не поддающаяся моему контролю.
Ты доводила меня до исступления в то время, когда меня уже ничто не трогало.
Ты должна понять, Лен, что ненависть – это самая естественная движущая сила природы. Она бесконечна, постоянна и совершенна, она подпитывает людей гораздо лучше, чем любовь. Только подумай о количестве войн, которые начались из-за ненависти, и о количестве войн, которые начались из-за любви.
Одна.
В мировой истории существовала лишь одна война, начавшаяся с любви.
Это Троянская война из греческой мифологии.
Что возвращает нас прямо к началу.
Вот с такой логикой я имел дело, и, твою ж мать, это сработало.
Я ненавидел тебя, потому что был обязан что-то чувствовать к тебе, а о противоположности ненависти не могло быть и речи. Не в этой жизни. Влюбиться в девушку, которая ненавидела меня, которая думала, что я монстр, убивший медузу, и имела родственные связи с мужчиной, о котором я не желал вспоминать? Нет, спасибо. Одно твое лицо заставляло меня чувствовать себя беззащитным, поэтому пришлось проявить творческий подход. Чтобы выиграть в нашей войне.
Мы оставались незаконченным и очень личным делом друг для друга и всегда ходили по натянутому канату от ненависти до любви.
Но мы всегда были кем-то друг для друга, Лен.
Всегда будем.
Ты можешь двигаться дальше и выйти замуж за кого-то другого, родить ему детей и жить долго и счастливо, но ты никогда полностью не расстанешься со мной. И я оставлю этот маленький кусочек счастья и позволю себе насладиться им. Это моя половина пирожного. Мой единственный, идеальный летний момент на юге Франции, когда я впервые наблюдал за лицом девушки, которую буду любить вечно.
Потому что, Ленора Асталис, это любовь. Это всегда было любовью. Любовью со множеством маскарадных масок, извращенных поворотов судьбы и неприглядных уродливых истин.
Не знаю, куда я пойду дальше, но мне бы хотелось, чтобы ты была там.
Стажировка всегда принадлежала тебе.
Я шантажировал Гарри за то, что он сделал в той темной комнате. Поскольку у твоего отца был решающий голос, я убедил Гарри сказать ему, что дам что-нибудь взамен. Ты всегда являлась любимицей Альмы. Она выбрала тебя, но Гарри и Эдгар были большинством.
И поэтому мне кажется правильным, если ты согласишься выставить свою скульптуру в Тейт Модерн, поскольку стажировка должна была достаться именно тебе.
Твоя работа достойна и прекрасна, как и ты.
Хотел бы я быть достаточно сильным, чтобы не делать того, что необходимо.
Хотел бы я заполучить самую лучшую девушку на свете.
Потому что, Лен, она – это ты.
Ты и есть эта самая девушка.
Мое лучшее время.
Мое асимметричное, неидеальное, счастье.
Мое стихотворение Эдгара Аллана По.
Ты – мои Smiths и моя любимая книга фэнтези, мой брауни и летние каникулы на шикарном курорте. В моей жизни никогда не будет никого, похожего на тебя.
Именно поэтому ты заслуживаешь того, кто будет лучше, чем я.
С любовью, Вон.
Глава 28
Ленора
Недели перед выставкой были такими напряженными, что я иногда удивлялась, как это я не забывала дышать. На еду и сон я, конечно, наплевала.
Папа и Поппи все время поддерживали меня и находились рядом, отрываясь от своего собственного расписания. Словно видели огромную дыру, которую Вон оставил в моем сердце, когда собрал свои вещи и исчез. Никто из них не упоминал о нем. Его образ просто висел в воздухе, подвешенный на нитях жестокой надежды и трагической невозможности. Разбитое сердце имело особенный привкус, и он оказывался у меня во рту каждый раз, когда я пыталась выдавить улыбку.
Я работала на автомате, вносила последние штрихи в свою сборную скульптуру. Встречалась с кураторами, дизайнерами и координаторами выставок. Подписывала контракты, улыбалась перед камерами и рассказывала о своей работе людям, которые не скрывали собственного восхищения. У меня, так же как у Поупа и других подающих надежды молодых художников, брали интервью для журналов, местных газет и даже для Би-би-си.
Мы встречались с Поупом практически каждый день, он приходил в испачканной краской одежде и с выражением триумфа на лице.
Его творение было прекрасно.
По-настоящему прекрасно.
Мы ели шашлык, выпивали Айрн-Брю и обсуждали наши совместные планы на будущее. Участниками выставки объявили самых многообещающих молодых художников мира, и я была рада быть среди них. Но, сколько Поуп ни убеждал меня, что это место мое по праву, сомнение грызло меня каждый раз, когда я смотрела на свою работу.
Я не должна была участвовать в выставке.
Я стала заменой в последнюю минуту, второй в списке претендентов.
И это оказалась не единственная причина, по которой я постоянно чувствовала пустоту в душе.
Через три дня после того, как Вон разорвал мое сердце на куски своим письмом, пришло известие, что Гарри Фэрхерст покончил с собой в своем особняке в Сент-Олбансе.
Эту смерть встретили с холодным, тревожным молчанием все его коллеги, близкие друзья и поклонники. Незадолго до того, как тело профессора нашли в ванной, плавающим в луже собственной крови, несколько бывших и нынешних студентов в Подготовительной школе Карлайл осмелились выступить и обвинить его в сексуальном насилии.
Доминик Мейплз, нынешний выпускник, возглавил петицию против него.
Очевидно, плакаты, что я развесила повсюду, в сочетании с травмирующим опытом, связанным с моим дядей, подтолкнули Доминика к этому решению. Он объяснил в новостях, будто разглядел в этом нечто зловещее и освобождающее, когда наблюдал, как лицо Фэрхерста на бумаге гнулось, мялось и пачкалось краской почти до неузнаваемости. Это сделало его менее могущественным, менее человечным. Мне пришло в голову, что многие смертные были обременены ложным статусом бога и почти никто из них не пользовался этой божественной силой.
Вон Спенсер, например.
В то время как Поппи не верила растущему количеству улик против нашего дяди и настаивала на том, чтобы присутствовать на его скромных, семейных похоронах, мой отец, казалось, кипел от ярости и испытывал отвращение к своему кузену. Он наотрез отказался говорить о нем. Мы оба отказались от любых почестей и поминальных мероприятий, посвященных Фэрхерсту.
Отец не был дураком. Вероятно, он соединил все факты, ведущие к исчезновению Вона. Тем не менее папа никогда не ставил под сомнение так называемое самоубийство Гарри.
Но я знала.
Знала, что Гарри Фэрхерст не покончил с собой.
Чтобы решиться на подобное, нужно сначала почувствовать острое сожаление, вину или несчастье. Я выросла рядом с этим человеком. И никогда он ни о чем не беспокоился и не жалел, находясь под своей двуличной маской.
За неделю до выставки мою скульптуру вместе с картиной Поупа отправили в Тейт Модерн. Я собрала все свои вещи и в последний раз попрощалась с замком Карлайл. Вернула ключ миссис Хоторн, подарила цветы преподавателям, уничтожила свой студенческий билет и пропуск в кафетерий и выбросила форму. Осознание завершения этого этапа напугало меня до смерти. Я никогда больше не буду здесь жить. Возможно, я стану приезжать в гости, но нечасто, и уж точно не буду бродить по коридорам с такой уверенностью, как раньше. Однако у меня не было никакого желания возвращаться сюда, чтобы работать учителем. Эта мысль поразила меня. Я не хотела преподавать, я мечтала творить.
Папа отвез меня в наш дом в Хэмпстед-Хит, где я планировала остановиться, пока не найду себе работу. Как и многие художники, я не стала выбирать высшее образование. У меня были инструменты, которыми я пользовалась во время учебы в Подготовительной школе Карлайл, и я верила в собственные силы. Я хотела работать в галерее, возможно, пройти стажировку у какого-нибудь творческого и терпеливого наставника, если мне повезет.
Раньше у меня было столько планов, но сейчас появилось какое-то странное чувство – как будто пытаешься бежать под водой.
– Скажи мне три вещи: что-то хорошее, что-то плохое и то, чего ты с нетерпением ждешь, – попросил папа посреди дорожной пробки, барабаня пальцами по рулю своей винтажной AC Cobra. Я посмотрела в сторону, постучав по краю окна. Трудно было думать о чем-то, что не касалось Вона. Он проник во все мои мысли, не оставляя места для всего остального, на чем бы мне хотелось сосредоточиться.
– Что-то хорошее? Я с нетерпением жду завтрашнего дня. Что-то плохое? Боюсь завтрашнего дня. Чего я жду с нетерпением… – Я замолчала.
Чтобы Вон вернулся.
Но я знала, что это не произойдет. Он дал понять, что исчезнет после того, как убьет Гарри Фэрхерста, что, как только у него на руках окажется кровь, он не собирается пачкать ею меня или что-то еще в моей жизни. Он всегда был человеком слова. Мне следовало просто смириться с этим. Хотя он, конечно, сумасшедший, если думает, что я правда смогу провести жизнь с кем-то другим.