Жестокий бог

– И как ты мог спрятать журнал от меня? Чем, по-твоему, это должно было кончиться? Боже, я допустила это. Я сделала это со своим собственным сыном. Как он вообще мог смотреть на меня? – Она шмыгнула носом. – Я повесила картину с его печальными глазами перед его комнатой. Я чудовище.

– Ты не чудовище. – Со всей нежностью, на которую был способен, я обхватил ее руками, поцеловал в лоб и запустил пальцы ей в волосы. – Ты самое далекое от чудовищ создание. Ты их исцеляешь. Ты разжигаешь в их сердцах огонь и делаешь так, чтобы все плохое исчезало. Вон очень тебя любит. И я тоже. Вот почему мы не могли тебе рассказать. И я сам только недавно узнал об этом.

– С ним все в порядке? – Ее вопрос прозвучал приглушенно.

Меня совсем не удивило, что моя рубашка промокла от ее слез. Все внутри бурлило от того, что я видел ее в таком состоянии. Мне бы не составило труда убить еще нескольких Гарри Фэрхерстов голыми руками, если бы это означало сделать ее хоть чуточку счастливее.

– С ним все в порядке, – сказал я с убежденностью, которой не чувствовал, потому что где он, черт возьми, пропадал? – У него все хорошо. Он творит. Он здоров. Он влюблен.

Буря, бушевавшая в ее теле, немного утихла. Так что я определенно находился на правильном пути.

– А Гарри? – Она подняла голову от моего плеча и моргая посмотрела на меня.

Я всегда удивлялся тому, как ее глаза влияют на мой пульс. Она – мой бескрылый ангел, божественный и святой, но вовсе не в неприкасаемом смысле. При одном только взгляде на нее я жаждал грязно овладеть ею, просто чтобы доказать, что она не идеальна.

Я провел большим пальцем по ее губам.

– Скажем так, мы договорились, – сказал я.

Она закрыла глаза и прерывисто вздохнула.

– Неужели Вон…

– Нет. Это моих рук дело. – Я не дал ей закончить фразу, зная, как ей больно даже думать об этом. – Вон вернулся к своей девушке, Ленни. С ним все в полном порядке. – Ложь. Кто, черт подери, в курсе, где сейчас мой сын? – Мы не рассказали тебе, потому что знали, что ты возьмешь вину на себя.

– Это я во всем виновата. – Она покачала головой.

Я заставил ее замолчать обжигающим поцелуем.

– Нет. Это Гарри Фэрхерст несет ответственность. Ответственность за жестокое обращение с детьми лежит на насильнике. Вон всегда был окружен первоклассными нянями в тех редких случаях, когда пропадал из виду. Мы посылали его в лучшие учебные заведения. Ты дала ему все, что в твоих силах. Несмотря на то, что с ним случилось, он вырос тем парнем, который до безумия обожает свою мать, так сильно, что даже не попросил ее убрать эту дурацкую картину напротив его двери. Это след, который ты оставила у него в душе, Эм. Не те десять минут, когда мы искали его повсюду. И не то время, когда он уехал на лето в замок Карлайл после того, как сам умолял нас отправить его туда. Ты не могла знать.

И как только произнес эти слова, я понял, что тоже не сумел бы ничего предотвратить.

В случившемся не было моей вины, я пытался защитить своего сына со свирепостью тысячи пылающих солнц. Я знал это, потому что сам подвергался насилию.

Совсем иначе, но тем не менее.

– Лучшее, что мы можем для него сделать, – это притвориться, что этого никогда не происходило, что ты все еще ничего не знаешь. Позволь ему сохранить достоинство, Эм. Это самое важное, что может быть у молодого человека. А теперь давай поедем домой и оставим двух голубков разбираться между собой. Нам все равно придется сюда вернуться, чтобы посмотреть его выставку.

Я поднял ее на руки и понес в спальню.

Моя награда.

Моя девочка.

Мое сердце.

Мое все.





Глава 27





Ленора


Весь двор был полон ими.

Плакатами с изображением моего улыбающегося дяди Гарри Фэрхерста, с подписью: «Разорви меня, если я причинил тебе боль».

Идея заключалась в том, чтобы позволить людям высказаться, не ожидая, что они выйдут вперед и признаются в том, что все еще считается постыдным и унизительным в нашем обществе. Для меня признание себя жертвой сексуального насилия считалось довольно смелым шагом, но я понимала, что это личное дело каждого, как он справляется со своей трагедией.

Распечатав сто пятьдесят копий плакатов, я развесила их по всей школе Карлайл. Уже к следующему утру многие плакаты были разорваны на части. Некоторые поступили иначе: добавили к портрету Гарри гитлеровские усы, рожки или прыщи на лице.

Всю ночь я развешивала эти плакаты. Уже на рассвете я пешком отправилась в центр города, взяла себе кофе и выпечку и вернулась в замок. Вот тогда я и увидела, что сделали с плакатами студенты.

Я заглядывала в классы, спускалась в подвал, распахивала двери офиса на главном этаже, где работали сотрудники.


Гарри Фэрхерста нигде не было видно.

Как и Вона Спенсера.

Мое сердце бешено колотилось в груди. Я завернула за угол в сторону кабинета Гарри, несмотря на то, что он пропустил свой урок, и уже собиралась открыть дверь, когда чьи-то пальцы сомкнулись на моей руке. Я оглянулась ровно в тот момент, когда меня втолкнули в пустой кабинет. Дверь захлопнулась. Передо мной стояла Арабелла, на ней все еще была пижама, а ее волосы в беспорядке разметались по плечам.

– Привет, мусор, – пропела она своим фальшивым веселым голосом.

Арабелла выбрала не то место и не то время, чтобы связываться со мной. Я и так находилась на грани, воевала с отцом, ужасно беспокоилась за Вона и за то, что он собирался совершить, и кипела от ярости из-за моего дяди. Она только что подлила масла в огонь, который уже вовсю полыхал и вышел из-под контроля.

– Подумала, это прекрасная возможность сказать тебе, что я решила уехать до того, как начнется эта дурацкая выставка. Рафаэль надоедает мне до смерти, твой отец просто отстой в постели, а Вон просто исчез… – Она хотела закончить предложение, но я не позволила ей.

Я набросилась на нее, как дикая кошка, выпустив когти и толкая ее на пол. Она упала с глухим стуком, крик сорвался с ее пухлых губ. Я села на нее сверху, как Вон делал много раз, когда хотел обездвижить меня. Арабелла потянулась к моему лицу, и я прижала ее запястья к бокам. Я не могла поверить в то, что способна на такое, но я действительно сделала это. Мне всегда удавалось избегать драк (если не считать разборок с самой Арабеллой). Я могла только представить, что подумали бы мои родители по этому поводу.

Но твоих родителей здесь нет, чтобы осуждать тебя. Их уже давно здесь нет.

Мама умерла, а папа стал человеком, на которого у меня не осталось совершенно никакого желания производить хорошее впечатление. К тому же это было так давно. Арабелла постоянно издевалась надо мной, не упуская возможности, в течение последних полутора лет.

Я наклонилась и задышала ей в лицо, пытаясь – и преуспевая в этом – выглядеть свихнувшейся. Возможно, я всегда танцевала на невидимой грани между безумием и отчаянием.

– Только закричи, и я заставлю тебя пожалеть, что ты родилась со ртом.

Арабелла плюнула мне в лицо. Я чувствовала, как ее теплая густая слюна стекает с моего подбородка на шею. Отпустив запястья, я обвила пальцами ее шею и выпрямила спину, откинувшись назад, чтобы она руками не могла дотянуться до моего лица или шеи.

Я сжала ей горло, адреналин бурлил в моей крови, подобно наркотикам.

– Все срываются, Арабелла. Даже – и особенно – очень рассерженные вампиры. А теперь расскажи мне, почему ты так сильно меня ненавидишь?

Она открыла рот, но я смогла услышать только приглушенное бульканье. Ее лицо покраснело, а глаза заслезились. Я хотела перестать душить ее, но не могла. Внезапно я поняла, как сильно Вон ненавидел дядю Гарри. Я не имела права винить его за то, что он собирался сделать с человеком, лишившим его невинности, когда тот был всего лишь маленьким мальчиком.

– Ответь мне! – Я ударила Арабеллу головой об пол.

Раньше она била меня. Но я никогда не отвечала ей. Никогда не сопротивлялась. Если быть честной, я просто дерзила и заставляла ее чувствовать себя умственно неполноценной. Как будто ей было не наплевать. Это не принесло мне никакой пользы.

Арабелла отчаянно пыталась оторвать мои пальцы от своей шеи. Наконец, я отпустила ее, снова прижимая ее руки к полу. На ее шее уже проступили фиолетовые и черные, как у далматинца, пятна. От кончиков моих пальцев. Я сглотнула, отказываясь думать о том, что это моих рук дело.

– Почему?! – закричала она мне в лицо, извиваясь, как змея, и пытаясь вырваться. – Потому что у твоего придурка отца был роман с моей матерью, и теперь моя семья разваливается, и мы вот-вот потеряем все! Вот почему! Потому что однажды он приехал к нам в дом, чтобы просто подвезти Поппи, но так и не вышел оттуда. Моя мать сейчас на прямом пути к самоубийству. Отец убрался куда подальше, и я не знаю, где он. У сестры никого не осталось. И все из-за тебя и твоей дурацкой семьи. Тебе следовало остаться в Англии! – взревела она, запрокинув голову и рыдая изо всех сил.

Слишком потрясенная, чтобы точно разобрать слова Арабеллы, я отпустила ее. Я расслабилась, и она, воспользовавшись моим удивлением, оттолкнула меня назад.

Она покачала головой.

– Ты такая отвратительная. Можно подумать, я когда-нибудь смогу прикоснуться к твоему отцу. Но я хочу, чтобы вы с Поппи горели в аду. Ты пришла с этим своим дурацким акцентом, одеждой и всякой другой хренью и разрушила все, что я знала и любила. Ты уничтожила мою семью. Поппи украла Найта. Ты – Вона. А с чем осталась я? – Арабелла снова толкнула меня в грудь, теперь намного сильнее. – Ни с чем!

– Значит, вы с моим отцом?.. – Я попыталась осмыслить услышанное, дать себе время, чтобы все это уложилось в голове.

– Нет, – выдавила она, вскидывая руки в воздух. – Твой отец и я – ничто. Но я довольна своей работой здесь. Он несчастен. Ты сходишь с ума. Поппи потеряла Найта – единственное, что ее волновало в Америке. Что касается Вона? Ты сумасшедшая, если веришь, что он не бросит тебя, конечно, если он уже этого не сделал. Вон устроен по-другому.

Я наблюдала, как она поднимается с пола. Арабелла вытерла лицо, потрогала свою шею и поморщилась, почувствовав синяки.

– Мне жаль, что твоя семья разваливается, Арабелла. – Честно говоря, я и правда так считала. Сострадание не стоило ни пенни. Я знала, каково это, когда на твоих глазах рушится семья, и ты ничего не можешь с этим поделать. Я никому этого не пожелаю – даже своим врагам.

Так много информации навалилось, что потребуется время, чтобы ее полностью осознать.

Папа не прикасался к Арабелле.

В конце концов, он отпустил маму и завел роман.

И правда, прозвучавшая в словах Арабеллы о том, что Вон отличается от других парней, что он бросит меня, ударила под дых. Честно говоря, он уже сделал это.

– Как скажешь, Ленни. Мне не нужна твоя жалость. – Она встряхнула волосами, как делала всегда, притворяясь, что не расстроена, и фыркнула.

Ленни. Не Друзилла и не Вампирша. Что-то новенькое.

– Ты понятия не имеешь, каково это – быть мной, – добавила она.

– Разве? – Я встала, опираясь на край письменного стола дяди Гарри. У меня кружилась голова от всего, что произошло за такой короткий промежуток времени.

– Я потеряла маму за неделю до того, как у меня начались первые месячные. Мне не с кем было поговорить об этом. Поппи была так расстроена, что не выходила из своей комнаты в течение четырех месяцев после случившегося. Я каждый месяц заправляла в трусики туалетную бумагу, чтобы впитывать кровь, пока однажды не нашла гигиенические прокладки Поппи. Я просыпалась каждое утро в течение года, ожидая увидеть свою маму, прежде чем вспоминала, что она умерла. Какое-то время я втайне ненавидела своего отца за то, что он не был тем, кто должен был умереть. Он был тем, в ком я нуждалась меньше всего.

Она сглотнула и отвернулась, уставившись на голую стену, где когда-то висела картина Гарри.

– Я осталась здесь и позволила отцу с сестрой уехать, потому что в день смерти мамы наша семья распалась, и мы стали просто мужчиной и его двумя дочерьми. Казалось, уже ничто больше не имело значения. Я не чувствовала ни с кем никакой связи.