Жестокий бог

Он оттолкнул меня внезапно резко. Я грохнулся на пол и смотрел, как он достал из нагрудного кармана разноцветный носовой платок и засунул руку в расстегнутую молнию. Когда платок появился снова, он выглядел мокрым и липким.

– Черт возьми, – тяжело выдохнул он, вытирая лоб. Выражение его лица, когда он заметил меня на полу, уставившимся на него во все глаза, сменилось с растерянного на сердитое.

– Теперь на ноги. – Он дважды хлопнул в ладоши.

Я вскочил, как только Мэгги вошла в комнату. Она была не одна. Мама и папа тоже были с ней. Один взгляд на них троих, и все мои сожаления о том, что я сделал с этим человеком, исчезли. У мамы и Мэгги на глазах были слезы. Со лба Мэгги капал пот. Папа выглядел так, словно собирался кого-то убить. Если бы они подумали, что я улизнул, чтобы разбить произведение искусства за шесть миллионов долларов, мне было бы несладко.

– Вон! – Мама заплакала от облегчения. Она подбежала ко мне, подхватила на руки и крепко обняла, как будто я был ребенком. Мои конечности беспомощно задергались. Я почувствовал, как ее сердце бешено колотится рядом с моим собственным. На моей левой ладони остался липкий след.

– Боже, я так волновалась. Что мне с тобой делать, малыш Гудини?

– Судя по всему, заковать его в цепи за лодыжки и бросить в подвал, пока ему не исполнится восемнадцать, – пригрозил папа, подходя к нам и выхватывая меня из ее рук. Он опустил меня на землю и присел на корточки на уровне моих глаз, его лицо было грозным.

– Кто этот человек? – Он склонил голову набок, указывая на мужчину, попросившего меня коснуться его члена, но при этом все еще пристально глядя на меня.

Я только открыл рот, когда мужчина проворковал:

– Эмилия ЛеБлан-Спенсер! Наконец-то мы встретились. Я ваш огромный поклонник.

– Гарри Фэрхерст. То же самое можно сказать и о тебе. Я только что приобрела одну из твоих картин. – Мама уже оправилась от своей истерики, но пока еще не сводила с мужчины подозрительного взгляда.

Она взглянула на меня, ожидая подсказки. Папа встал и нахмурился. Ему тоже что-то не нравилось в этой сцене, но он не мог понять, что именно.

Но мне было стыдно.

Стыдно, что я облажался.

Убежал.

Попал в западню к этому человеку.

Я чувствовал себя глупым, юным и более ответственным за свое поведение, чем когда-либо, потому что на кону стояла работа Мэгги.

Она могла потерять работу, а папа мог заплатить шесть миллионов за мою глупость. И в любом случае я больше никогда не увижу этого засранца.

– Что мой сын делал с тобой в этой комнате, Фэрхерст? – напрямую спросил отец.

Мэгги подхватила меня на руки. Мама повернулась к мужчине по фамилии Фэрхерст, ее тело напряглось.

– Гарри?

Он смотрел на них всех, кроме меня. В его глазах сверкнуло что-то отчаянное, но я не знал, что это было. Он указал на разбитую статую у своих ног, и мое сердце екнуло.

Ублюдок не посмеет.

– Я случайно уронил это, – небрежно объяснил он, и улыбка вернулась в его голос. – Вон услышал грохот и ворвался внутрь. Он предложил мне свою помощь. Я сказал ему, что в этом нет необходимости и что ему нужно вернуться к тому, кто его зовет.

Ложь. Но я подумал, что она пойдет мне на пользу, поэтому держал рот на замке.

Папа повернулся ко мне.

– Это правда?

Гарри Фэрхерст не осмеливался дышать в течение всего промежутка между папиным вопросом и моим ответом. Мама отступила на шаг от Фэрхерста, в ее глазах было что-то дикое, чего я не мог прочесть – не просто беспокойство. Она была ошеломлена. Я не мог так поступить с ними, не тогда, когда я знал, что у Гарри все еще была салфетка с этой слизью в нагрудном кармане.

– Да, – наконец ответил я. – Я хотел посмотреть, что случилось.

– Ты можешь сказать нам правду, – тихо сказала мама. У нее был такой взгляд, будто она собиралась заплакать.

– Так и есть, – усмехнулся я. – Я говорю правду.

В тот день я сделал два удивительных открытия:

1. У меня была возможность уничтожить своих родителей. Все, что мне было нужно, – это сказать им правду. Чувство вины и перспектива того, что я буду в полном дерьме из-за этого, сделают все остальное.

2. Я бы скорее умер, чем уничтожил их.

Однако Гарри Фэрхерст был прав в одном пророчестве. Я стал похож на Тутанхамона. В девятнадцать лет у меня больше не билось сердце. Я носил маску смерти везде, куда бы ни шел, и жаждал мести.

Ради его крови.

Существовала только одна маленькая проблема, о которой я не мог знать заранее.

А именно его племянница, Ленора, которая засунула сердце обратно мне в грудь.


Теперь, когда оно снова начало биться, я не знал, что с этим делать.





* * *


Фэрхерст оскорбил меня еще два раза.

В следующий раз это случилось спустя несколько лет после инцидента в галерее – во время того отпуска на юге Франции, когда я подарил Леноре пирожное. В туалете на частном пляже.

Я вышел из кабинки как раз в тот момент, когда он в нее вошел. Мы оба были в плавках. Гарри схватил меня за руку, сжал ее и улыбнулся. Я подумал, что он, наверное, был благодарен мне за то, что я никому не рассказал о произошедшем.

В конце концов, много лет назад, в галерее, он выглядел так, словно был готов обоссаться, когда вошли мои родители и он понял, кто я на самом деле такой.

Но теперь, когда он знал, что я не собираюсь доносить на него, я вскоре понял, что он задавался вопросом, сойдет ли ему это с рук во второй раз.

– Как поживаешь, Тутанхамон? – Его большой палец скользнул по моей щеке.

Бессердечный принц, подразумевал он. Мумия с пустой грудью.

Я высвободил руку, поворачивая лицо в другую сторону. Меня больше не заботило, что он разговаривал и обращался со мной, как со взрослым. Он был тем же самым придурком, который угрожал рассказать моим родителям, что я сделал то, чего не делал. Я двинулся к двери, каждая клеточка моего тела дрожала от ярости.

– О, Вонни-бой, я бы на твоем месте этого не делал, мой дорогой мальчик.

Я остановился, но не обернулся. Безусловно, я изменился за годы, прошедшие с тех пор, как он потребовал, чтобы я сделал то, что произошло на выставке. Изменения во мне происходили постепенно, но неумолимо. Я перестал чувствовать все: ревность, любовь, сострадание, счастье, – и поэтому мне нужно было больше страдать.

Я начал затевать драки в школе. Меня трижды отстраняли от учебы. Я делал порезы на теле, где никто не мог их увидеть – верхняя часть бедер, живот, грудь. Это позволяло мне что-то чувствовать, а чувствовать хоть что-то было лучше, чем не чувствовать ничего.

Так уж получилось, что мне нравилось истекать кровью, а Лен нравился вкус крови. Мы, даже не подозревая об этом, отлично подходили друг другу, в худшем и лучшем из возможных вариантов.

Все это время Найт подшучивал над моими выходками и черствостью, но я знал, что ни круг общения, ни девушки, готовые ради меня на многое, не могли скрыть тот очевидный факт, что я не могу ничего почувствовать.

– Отвали, – сказал я, не оборачиваясь, чтобы посмотреть на Фэрхерста. Я сделал еще один шаг к выходу из ванной, но его следующие слова заставили меня остановиться.

– Твоя мать будет очень разочарована, если узнает, что я внес ее в черный список всех своих галерей и отказался с ней работать – особенно сейчас, когда она готовится к важной сделке, ведь такой шанс выпадает раз в жизни.

Я обернулся и ошеломленно уставился на него. К этому времени я уже прекрасно понимал, что моя мать обожала землю, по которой он ходил. По ее мнению, он был невероятно талантлив – как и по мнению многих людей. Это придавало ему неприкасаемый блеск, которого для меня не существовало.

– Я расскажу им о том, что ты заставил меня сделать, – сказал я низким и ровным голосом. На самом деле я не решился бы на это.

Он улыбнулся, поправляя пояс своих плавок, намекая. Он и сам немного повзрослел за последние несколько лет. Его эксцентричный стиль сменился типичным обликом миллионера, который добился всего сам.

– Я бы хотел посмотреть, как ты попытаешься, особенно спустя два года после того, как это произошло. Тем более сейчас твоя мама пытается записать тебя в Подготовительную школу Карлайл на летнюю сессию. Будет очень напоминать мальчика, который кричал «Волки!», – он театрально надул губы.

– Меня это не волнует.

– Но ты все же заботишься о своей семье? Об их репутации?

На этот раз единственное, о чем он попросил, – это чтобы я разделся перед ним в одной из кабинок. Он не прикасался ко мне, но, казалось, проделывал такое уже не в первый раз. Развернув меня к стене, он дрочил за моей спиной. Интересно, со сколькими парнями он так поступал в Карлайле?

В последний раз, в тринадцать лет, это случилось в фотолаборатории.

Как раз в это время Лен и поймала нас с поличным, а я желал умереть, потому что из всех учеников всех тех школ, в которых я когда-либо учился, она была единственным человеком, от которого я не хотел никакой жалости.

Она вошла именно в тот момент, когда его губы обхватили мой член. Я никак не мог уговорить свой вялый член хоть немного напрячься, чтобы наконец покончить с этим. Мы с Гарри прятались в тени комнаты, моя рука упиралась в стену.

Я не был тверд, когда она вошла.

Но, когда она выбежала, это сразу случилось.

Я представил, что Гарри – это она, схватил его за волосы и безжалостно трахнул в рот. Я был безумен до такой степени, что все, что я видел, казалось красным. Он принял это с тихими, беспомощными, радостными стонами, и я дал ему пощечину, заставив его замолчать, чтобы я мог притвориться, что он – Ленора. Он кончил вместе со мной.

В тот раз Фэрхерст пообещал мне стажировку в Подготовительной школе Карлайл, когда я окончу среднюю школу. На тот момент я уже знал, что хочу с ним сделать, когда придет время. Тогда я был слишком мал, чтобы осуществить мой план, но я поклялся, что вернусь и отомщу за то зло, что он причинил мне.

За то, что он сделал со всеми другими.

Я заметил, что эта темная комната была занята каждую ночь.

Мальчики из Подготовительной школы Карлайл всегда выглядели усталыми, разбитыми, с покрасневшими глазами.

Привидениями. Призраками. В отличие от меня.