Жестокий бог
Часть 2 из 69 Информация о книге
Для доступа к библиотеке пройдите авторизацию
Я поверила ему.
И поэтому возненавидела Вона.
На самом деле я ненавидела Вона ровно до того момента, когда пятнадцать минут назад вошла в фотолабораторию, чтобы проявить фотографии, которые сделала вчера. Фотография стала моим хобби, а не искусством. В своем искусстве я использовала технику ассамбляжа[2], создание скульптур из мусора. Мне нравилось из уродливых вещей делать что-то прекрасное.
Превращать изъяны в совершенство.
Это давало мне надежду. Я желала, чтобы мои творения вселяли надежду всему, что не было идеальным.
В любом случае следовало подождать, пока один из преподавателей сопроводит меня в лабораторию. Таковы были правила. Но у меня возникло предчувствие, что сделанные снимки будут ужасно безвкусными. Не хотелось, чтобы кто-нибудь увидел фото до того, как у меня появится возможность переснять их.
Стояла середина ночи. Там никого не должно было быть.
И поэтому, поскольку я остро, болезненно завидовала Вону Спенсеру, я наткнулась на что-то, что заставило меня почувствовать замешательство и странную ярость на него.
Уже лежа в постели, я хлопнула себя по лбу, вспомнив свое глупое поведение в той темной комнате. Пробормотав извинения, я просто захлопнула дверь и побежала обратно к себе в комнату.
Спускаясь по лестнице на второй этаж и перепрыгивая через две ступеньки зараз, я наткнулась на статую воина. Вскрикнув от неожиданности, я обогнула коридор, ведущий в общежитие для девочек. Все двери выглядели одинаково, и мое зрение настолько затуманила паника, что я с трудом нашла свою комнату. Я распахнула двери, заглядывая внутрь в поисках знакомого белого одеяла, которое мама связала для меня крючком, когда я была маленькой.
К тому времени, как я добралась до своей комнаты, почти все девушки в крыле проклинали меня за то, что я прервала их сон.
Я нырнула в свою кровать и осталась там, спрятавшись под одеялом.
Он не может тебя найти.
Он не может войти в общежитие для девочек.
Папа вышвырнул бы его, если бы он это сделал, неважно, гений он или нет.
Затем стук элегантных ботинок, вышагивающих по коридору, заставил мое сердце подскочить к горлу. Охранник насвистывал колыбельную в темноте. Я услышала сильный грохот. Гортанный стон раздался с пола возле моей комнаты. Я свернулась в клубок, воздух звенел в моих легких, как монетка в пустой банке.
Моя дверь со скрипом открылась. Я почувствовала порыв ветра с ее стороны, поднявший волосы на моих руках, где бы он ни коснулся. Мое тело напряглось, как кусок высохшей глины, твердый, но хрупкий.
«Бледное лицо. Черное сердце. Золотое наследие».
Именно это я когда-то услышала от дяди Гарри, также известного как профессор Фэрхерст, внутри этих стен – опишите Вона одному из своих коллег.
Нельзя было ошибиться в энергии, которую Вон Спенсер приносил в комнату, потому что она поглощала все остальное, как пылесос. Воздух в моей комнате внезапно наполнился опасностью. Это было все равно что пытаться дышать под водой.
Я почувствовала, как мои колени стучат друг о друга под одеялом, когда я притворялась спящей. Лето в замке Карлайл было невыносимо жарким, и я надела майку и шорты.
Он двигался в темноте, но я его не слышала, что напугало меня еще больше. Мысль о том, что он может убить меня – на самом деле буквально задушить до смерти – пришла мне в голову. Я не сомневалась, что он вырубил охранника, который ходил по нашему коридору ночью, чтобы убедиться, что никто не нарушил комендантский час или не сделал каких-нибудь глупостей, чтобы напугать других студентов. Ни один огонь не бывает таким большим и жгучим, как тот, что рождается от унижения, и то, чему я стала свидетелем сегодня вечером, смутило Вон. Даже когда я спешила уйти, я видела это на его лице.
Вон никогда не чувствовал себя неловко. Он носил свою кожу с высокомерием, как корону.
Я почувствовала, как одеяло одним точным движением соскользнуло вниз по телу, от плеч до лодыжек. Две мои груди, похожие на брюссельскую капусту – как называла их моя старшая сестра Поппи, – торчали сквозь мою майку без спортивного лифчика, и он мог их видеть. Я крепко зажмурила глаза.
Господи. Почему я должна была открыть эту чертову дверь? Почему должна была его увидеть? Почему именно я попала в поле зрения одного из самых одаренных мальчиков в мире?
Он был обречен на величие, а я была обречена на то, что он выберет для меня.
Я почувствовала, как его палец коснулся моей шеи сбоку. Он был холодным и сухим от лепки. Он провел пальцем вдоль моего позвоночника, стоя надо мной и наблюдая за тем, как мы оба жалко притворялись, что я сплю. Но я находилась в полном сознании и ощущала все: угрозу, исходящую от его прикосновений и запах высеченного камня, дождя и сладкого, слабого шлейфа, который, как я выясню позже, напоминал о его мужественности. Сквозь узкую щелочку закрытых глаз я могла различить, как он наклонил голову, наблюдая за мной.
Пожалуйста. Я никогда не скажу ни одной живой душе.
Меня интересовало, если он был таким грозным в тринадцать лет, каким взрослым мужчиной он станет? Я надеялась никогда этого не узнать, хотя, скорее всего, это была не последняя наша встреча. В этом мире существовало не так много детей миллиардеров, которые стали знаменитыми художниками, и наши родители вращались в одинаковых социальных кругах.
Я однажды встречалась с Воном еще до его поступления в школу, когда он отдыхал на юге Франции со своей семьей одним летом. Мои родители устроили благотворительное мероприятие по дегустации вин, на котором присутствовали Барон и Эмилия Спенсер. Мне было девять, Вону – десять. Мама намазала мою кожу солнцезащитным кремом, надела на меня уродливую шляпу и заставила поклясться, что я не полезу в море, потому что не умею плавать.
Поэтому вышло, что я наблюдала за ним на пляже под навесом весь отпуск, в перерывах между листанием фэнтезийной книги, которую читала. Вон разбивал волны своим тощим телом – бросаясь прямо в них со свирепостью голодного воина – и вытаскивал медуз из Средиземного моря обратно на берег, держа их за верхушки, чтобы они не могли его ужалить. Однажды он совал в них палочки для леденцов, пока не убедился, что они мертвы, а затем разрезал их, бормоча себе под нос, что медузы всегда разрезаются на идеальные половинки, независимо от того, как вы их режете.
Он был странным. Жестоким и совершенно не похожим на других. У меня не было никакого желания разговаривать с ним.
Затем, во время одного из многих грандиозных мероприятий на той неделе, он прокрался за фонтан, где я сидела, читая книгу, и разделил шоколадное пирожное, которое, наверное, украл перед ужином. Он без улыбки протянул мне половину.
Я застонала, принимая это, потому что у меня возникла глупая идея, что теперь я ему что-то должна.
– У мамы будет сердечный приступ, если она узнает, – сказала я ему. – Она никогда не разрешает мне есть сахар.
Затем я запихнула все пирожное в рот, борясь с липкой жижей на языке, густая нуга покрывала мои зубы.
Его рот, искривленный неодобрительной гримасой, исказил мужественные черты его лица.
– Твоя мама – отстой.
– Моя мама самая лучшая! – горячо воскликнула я. – Кроме того, я видела, как ты тыкал палками в медуз. Ты ничего не знаешь. Ты всего лишь вредный мальчишка.
– У медуз нет сердец, – протянул он, как будто это все объясняло.
– Так же, как у тебя. – Я не смогла удержаться, чтобы не облизать пальцы, глядя на нетронутую половину брауни в его руке.
Он нахмурился, но по какой-то причине не показался расстроенным моим оскорблением.
– У них еще нет мозгов. Так же, как у тебя.
Я смотрела вперед, игнорируя его. Не хотелось спорить и устраивать сцену. Папа разозлится, если я повышу голос. Мама будет разочарована, и это почему-то казалось намного хуже.
– Такая хорошая девочка, – насмехался Вон, его глаза озорно блестели. Вместо того чтобы откусить кусочек своего пирожного, он передал мне второй кусочек.
Я взяла его, ненавидя себя за то, что сдалась.
– Такая хорошая, правильная, скучная девочка.
– Ты отвратителен. – Я пожала плечами. На самом деле нет. Но мне хотелось, чтобы он был таким.
– Отвратителен или нет, я все равно мог бы поцеловать тебя, если бы захотел, и ты бы мне позволила.
Я подавилась густым какао во рту, моя книга упала на землю и закрылась без закладки. Пристрелите меня.
– Почему ты вообще так думаешь? – Я повернулась к нему, шокированная его словами.
Он прислонился вплотную, одна плоская грудь к другой. От него пахло чем-то незнакомым, опасным и диким. Может, золотыми пляжами Калифорнии.
– Потому что мой папа говорил мне, что хорошие девочки любят плохих мальчиков, а я плохой. Действительно плохой.
И вот мы здесь. Снова столкнулись лицом к лицу. К сожалению, он был совсем не отвратителен и, казалось, размышлял, что делать с нашим новым общим секретом.
– Убить тебя? Ранить? Напугать? – Он задумался, источая безжалостную силу.
В моем горле застрял комок, который я никак не могла сглотнуть.
– Что мне с тобой делать, Хорошая Девочка?
Он запомнил мое прозвище с того дня на пляже. Это каким-то образом все ухудшило. До сих пор мы вели себя так, словно совсем не знали друг друга.
Вон наклонился так, чтобы его лицо оказалось на одном уровне с моим. Я чувствовала его горячее дыхание – единственное, что в нем было теплого, – скользящее по моей шее. У меня пересохло в горле, каждый вдох проходил через него, как лезвие. И все же я продолжала делать вид, что сплю. Может быть, если бы он подумал, что я хожу во сне, то избавил бы меня от своего гнева.
– Насколько хорошо ты умеешь хранить секреты, Ленора Асталис? – Его голос обвился вокруг моей шеи, как петля.
Мне захотелось кашлять. Мне нужно было откашляться. Он приводил меня в ужас. Я ненавидела его с жаром и страстью тысячи пылающих солнц. Он заставлял меня чувствовать себя пугливой кошкой и доносчицей.
– О да. Если ты достаточно труслива, чтобы притвориться спящей, то достаточно хороша, чтобы хранить тайну. Вот в чем твоя особенность, Асталис. Я могу превратить тебя в пыль и смотреть, как твои частички танцуют у моих ног. Моя маленькая цирковая обезьянка.
Возможно, я и ненавидела Вона, но еще больше я ненавидела себя за то, что не противостояла ему. За то, что не открыла глаза и не плюнула ему в лицо. Выцарапывая его неестественно голубые глаза. Дразня его в ответ за все те разы, когда он дразнил всех нас в Подготовительной школе Карлайл.
– Кстати, твои веки двигаются, – сухо сказал он, посмеиваясь.
Он выпрямился, его палец на мгновение остановился у основания моего позвоночника. Он щелкнул пальцами, издав ломающийся звук, и я чуть не выпрыгнула из своей кожи, испустив вздох. Я крепче зажмурилась, все еще притворяясь спящей.
Он рассмеялся.
Ублюдок рассмеялся.
Пощадил ли он меня на какое-то время? Собирался ли он с этого момента навещать меня? Отомстить, если я открою рот? Он был таким непредсказуемым. Я не была уверена, как будет выглядеть моя жизнь утром.
Именно тогда я поняла, что, возможно, я хорошая девочка, но Вон недооценил себя три года назад.
Он вовсе не был мальчиком. Он был божеством.
* * *
Вскоре после того, что случилось во время летней сессии в замке Карлайл, я потеряла маму. Женщина, которая так боялась, что я когда-нибудь получу солнечный ожог или поцарапаю колено, заснула, но так и не проснулась. Остановка сердца. Мы нашли ее лежащей в постели, как про́клятую диснеевскую принцессу, с закрытыми глазами, с небольшой улыбкой на лице, все еще розовыми губами и полной планов на утро.
В тот день мы должны были сесть на яхту в Салоники, отправиться в погоню за историческими сокровищами, которые так и не нашли.
И поэтому возненавидела Вона.
На самом деле я ненавидела Вона ровно до того момента, когда пятнадцать минут назад вошла в фотолабораторию, чтобы проявить фотографии, которые сделала вчера. Фотография стала моим хобби, а не искусством. В своем искусстве я использовала технику ассамбляжа[2], создание скульптур из мусора. Мне нравилось из уродливых вещей делать что-то прекрасное.
Превращать изъяны в совершенство.
Это давало мне надежду. Я желала, чтобы мои творения вселяли надежду всему, что не было идеальным.
В любом случае следовало подождать, пока один из преподавателей сопроводит меня в лабораторию. Таковы были правила. Но у меня возникло предчувствие, что сделанные снимки будут ужасно безвкусными. Не хотелось, чтобы кто-нибудь увидел фото до того, как у меня появится возможность переснять их.
Стояла середина ночи. Там никого не должно было быть.
И поэтому, поскольку я остро, болезненно завидовала Вону Спенсеру, я наткнулась на что-то, что заставило меня почувствовать замешательство и странную ярость на него.
Уже лежа в постели, я хлопнула себя по лбу, вспомнив свое глупое поведение в той темной комнате. Пробормотав извинения, я просто захлопнула дверь и побежала обратно к себе в комнату.
Спускаясь по лестнице на второй этаж и перепрыгивая через две ступеньки зараз, я наткнулась на статую воина. Вскрикнув от неожиданности, я обогнула коридор, ведущий в общежитие для девочек. Все двери выглядели одинаково, и мое зрение настолько затуманила паника, что я с трудом нашла свою комнату. Я распахнула двери, заглядывая внутрь в поисках знакомого белого одеяла, которое мама связала для меня крючком, когда я была маленькой.
К тому времени, как я добралась до своей комнаты, почти все девушки в крыле проклинали меня за то, что я прервала их сон.
Я нырнула в свою кровать и осталась там, спрятавшись под одеялом.
Он не может тебя найти.
Он не может войти в общежитие для девочек.
Папа вышвырнул бы его, если бы он это сделал, неважно, гений он или нет.
Затем стук элегантных ботинок, вышагивающих по коридору, заставил мое сердце подскочить к горлу. Охранник насвистывал колыбельную в темноте. Я услышала сильный грохот. Гортанный стон раздался с пола возле моей комнаты. Я свернулась в клубок, воздух звенел в моих легких, как монетка в пустой банке.
Моя дверь со скрипом открылась. Я почувствовала порыв ветра с ее стороны, поднявший волосы на моих руках, где бы он ни коснулся. Мое тело напряглось, как кусок высохшей глины, твердый, но хрупкий.
«Бледное лицо. Черное сердце. Золотое наследие».
Именно это я когда-то услышала от дяди Гарри, также известного как профессор Фэрхерст, внутри этих стен – опишите Вона одному из своих коллег.
Нельзя было ошибиться в энергии, которую Вон Спенсер приносил в комнату, потому что она поглощала все остальное, как пылесос. Воздух в моей комнате внезапно наполнился опасностью. Это было все равно что пытаться дышать под водой.
Я почувствовала, как мои колени стучат друг о друга под одеялом, когда я притворялась спящей. Лето в замке Карлайл было невыносимо жарким, и я надела майку и шорты.
Он двигался в темноте, но я его не слышала, что напугало меня еще больше. Мысль о том, что он может убить меня – на самом деле буквально задушить до смерти – пришла мне в голову. Я не сомневалась, что он вырубил охранника, который ходил по нашему коридору ночью, чтобы убедиться, что никто не нарушил комендантский час или не сделал каких-нибудь глупостей, чтобы напугать других студентов. Ни один огонь не бывает таким большим и жгучим, как тот, что рождается от унижения, и то, чему я стала свидетелем сегодня вечером, смутило Вон. Даже когда я спешила уйти, я видела это на его лице.
Вон никогда не чувствовал себя неловко. Он носил свою кожу с высокомерием, как корону.
Я почувствовала, как одеяло одним точным движением соскользнуло вниз по телу, от плеч до лодыжек. Две мои груди, похожие на брюссельскую капусту – как называла их моя старшая сестра Поппи, – торчали сквозь мою майку без спортивного лифчика, и он мог их видеть. Я крепко зажмурила глаза.
Господи. Почему я должна была открыть эту чертову дверь? Почему должна была его увидеть? Почему именно я попала в поле зрения одного из самых одаренных мальчиков в мире?
Он был обречен на величие, а я была обречена на то, что он выберет для меня.
Я почувствовала, как его палец коснулся моей шеи сбоку. Он был холодным и сухим от лепки. Он провел пальцем вдоль моего позвоночника, стоя надо мной и наблюдая за тем, как мы оба жалко притворялись, что я сплю. Но я находилась в полном сознании и ощущала все: угрозу, исходящую от его прикосновений и запах высеченного камня, дождя и сладкого, слабого шлейфа, который, как я выясню позже, напоминал о его мужественности. Сквозь узкую щелочку закрытых глаз я могла различить, как он наклонил голову, наблюдая за мной.
Пожалуйста. Я никогда не скажу ни одной живой душе.
Меня интересовало, если он был таким грозным в тринадцать лет, каким взрослым мужчиной он станет? Я надеялась никогда этого не узнать, хотя, скорее всего, это была не последняя наша встреча. В этом мире существовало не так много детей миллиардеров, которые стали знаменитыми художниками, и наши родители вращались в одинаковых социальных кругах.
Я однажды встречалась с Воном еще до его поступления в школу, когда он отдыхал на юге Франции со своей семьей одним летом. Мои родители устроили благотворительное мероприятие по дегустации вин, на котором присутствовали Барон и Эмилия Спенсер. Мне было девять, Вону – десять. Мама намазала мою кожу солнцезащитным кремом, надела на меня уродливую шляпу и заставила поклясться, что я не полезу в море, потому что не умею плавать.
Поэтому вышло, что я наблюдала за ним на пляже под навесом весь отпуск, в перерывах между листанием фэнтезийной книги, которую читала. Вон разбивал волны своим тощим телом – бросаясь прямо в них со свирепостью голодного воина – и вытаскивал медуз из Средиземного моря обратно на берег, держа их за верхушки, чтобы они не могли его ужалить. Однажды он совал в них палочки для леденцов, пока не убедился, что они мертвы, а затем разрезал их, бормоча себе под нос, что медузы всегда разрезаются на идеальные половинки, независимо от того, как вы их режете.
Он был странным. Жестоким и совершенно не похожим на других. У меня не было никакого желания разговаривать с ним.
Затем, во время одного из многих грандиозных мероприятий на той неделе, он прокрался за фонтан, где я сидела, читая книгу, и разделил шоколадное пирожное, которое, наверное, украл перед ужином. Он без улыбки протянул мне половину.
Я застонала, принимая это, потому что у меня возникла глупая идея, что теперь я ему что-то должна.
– У мамы будет сердечный приступ, если она узнает, – сказала я ему. – Она никогда не разрешает мне есть сахар.
Затем я запихнула все пирожное в рот, борясь с липкой жижей на языке, густая нуга покрывала мои зубы.
Его рот, искривленный неодобрительной гримасой, исказил мужественные черты его лица.
– Твоя мама – отстой.
– Моя мама самая лучшая! – горячо воскликнула я. – Кроме того, я видела, как ты тыкал палками в медуз. Ты ничего не знаешь. Ты всего лишь вредный мальчишка.
– У медуз нет сердец, – протянул он, как будто это все объясняло.
– Так же, как у тебя. – Я не смогла удержаться, чтобы не облизать пальцы, глядя на нетронутую половину брауни в его руке.
Он нахмурился, но по какой-то причине не показался расстроенным моим оскорблением.
– У них еще нет мозгов. Так же, как у тебя.
Я смотрела вперед, игнорируя его. Не хотелось спорить и устраивать сцену. Папа разозлится, если я повышу голос. Мама будет разочарована, и это почему-то казалось намного хуже.
– Такая хорошая девочка, – насмехался Вон, его глаза озорно блестели. Вместо того чтобы откусить кусочек своего пирожного, он передал мне второй кусочек.
Я взяла его, ненавидя себя за то, что сдалась.
– Такая хорошая, правильная, скучная девочка.
– Ты отвратителен. – Я пожала плечами. На самом деле нет. Но мне хотелось, чтобы он был таким.
– Отвратителен или нет, я все равно мог бы поцеловать тебя, если бы захотел, и ты бы мне позволила.
Я подавилась густым какао во рту, моя книга упала на землю и закрылась без закладки. Пристрелите меня.
– Почему ты вообще так думаешь? – Я повернулась к нему, шокированная его словами.
Он прислонился вплотную, одна плоская грудь к другой. От него пахло чем-то незнакомым, опасным и диким. Может, золотыми пляжами Калифорнии.
– Потому что мой папа говорил мне, что хорошие девочки любят плохих мальчиков, а я плохой. Действительно плохой.
И вот мы здесь. Снова столкнулись лицом к лицу. К сожалению, он был совсем не отвратителен и, казалось, размышлял, что делать с нашим новым общим секретом.
– Убить тебя? Ранить? Напугать? – Он задумался, источая безжалостную силу.
В моем горле застрял комок, который я никак не могла сглотнуть.
– Что мне с тобой делать, Хорошая Девочка?
Он запомнил мое прозвище с того дня на пляже. Это каким-то образом все ухудшило. До сих пор мы вели себя так, словно совсем не знали друг друга.
Вон наклонился так, чтобы его лицо оказалось на одном уровне с моим. Я чувствовала его горячее дыхание – единственное, что в нем было теплого, – скользящее по моей шее. У меня пересохло в горле, каждый вдох проходил через него, как лезвие. И все же я продолжала делать вид, что сплю. Может быть, если бы он подумал, что я хожу во сне, то избавил бы меня от своего гнева.
– Насколько хорошо ты умеешь хранить секреты, Ленора Асталис? – Его голос обвился вокруг моей шеи, как петля.
Мне захотелось кашлять. Мне нужно было откашляться. Он приводил меня в ужас. Я ненавидела его с жаром и страстью тысячи пылающих солнц. Он заставлял меня чувствовать себя пугливой кошкой и доносчицей.
– О да. Если ты достаточно труслива, чтобы притвориться спящей, то достаточно хороша, чтобы хранить тайну. Вот в чем твоя особенность, Асталис. Я могу превратить тебя в пыль и смотреть, как твои частички танцуют у моих ног. Моя маленькая цирковая обезьянка.
Возможно, я и ненавидела Вона, но еще больше я ненавидела себя за то, что не противостояла ему. За то, что не открыла глаза и не плюнула ему в лицо. Выцарапывая его неестественно голубые глаза. Дразня его в ответ за все те разы, когда он дразнил всех нас в Подготовительной школе Карлайл.
– Кстати, твои веки двигаются, – сухо сказал он, посмеиваясь.
Он выпрямился, его палец на мгновение остановился у основания моего позвоночника. Он щелкнул пальцами, издав ломающийся звук, и я чуть не выпрыгнула из своей кожи, испустив вздох. Я крепче зажмурилась, все еще притворяясь спящей.
Он рассмеялся.
Ублюдок рассмеялся.
Пощадил ли он меня на какое-то время? Собирался ли он с этого момента навещать меня? Отомстить, если я открою рот? Он был таким непредсказуемым. Я не была уверена, как будет выглядеть моя жизнь утром.
Именно тогда я поняла, что, возможно, я хорошая девочка, но Вон недооценил себя три года назад.
Он вовсе не был мальчиком. Он был божеством.
* * *
Вскоре после того, что случилось во время летней сессии в замке Карлайл, я потеряла маму. Женщина, которая так боялась, что я когда-нибудь получу солнечный ожог или поцарапаю колено, заснула, но так и не проснулась. Остановка сердца. Мы нашли ее лежащей в постели, как про́клятую диснеевскую принцессу, с закрытыми глазами, с небольшой улыбкой на лице, все еще розовыми губами и полной планов на утро.
В тот день мы должны были сесть на яхту в Салоники, отправиться в погоню за историческими сокровищами, которые так и не нашли.